Подполье на передовой

Андрющенко Владимир Ануфриевич

– Да нельзя нам промашек делать, Андрей. Нельзя. Понимаешь? Людей много за нами стоит. По правде говоря, расцеловал бы девчат. Но пойми, Андрей, нельзя не наказывать. Тогда... тогда провал. Я вот и сейчас никак не могу решить: что подумал лейтенант Штумпф? Не заподозрил ли он наших девчат? Если так, то плохи наши дела.

– Брось, Степан Григорьевич. Небось, посмеивается да хвастает своей поездкой. Ты попроще смотри на это дело. Не думай, что все они такие умные...

– Дурак опаснее умного, если забыть, что он дурак. А нам надо ухо держать востро.

–

Ты прав, Степан Григорьевич. У нас на железнодорожном вокзале часто стал шататься подозрительный тип. Особенно после того, как взорвался в Крымской паровоз, который готовила в рейс бригада Полякова. Это бывший таксировщик. Поляков и раньше недолюбливал его, а сейчас прямо говорит, что он немецкий шпик.

– Есть какие-нибудь доказательства?

– Да понимаешь, Степан Григорьевич, - Логвинов поскреб в затылке, - наши люди видели, что бывший таксировщик часто заходил в полицию, ездил на машине с шефом полиции.

– Та-ак. А что, никто не знает фамилии таксировщика?

– Пока не выяснили.

– А надо бы... Поручим нашим людям в жандармерии, - Степан Григорьевич прошелся по комнате. Он думал о том, как предупредить железнодорожников, как ликвидировать таксировщика.

– Кажется, фамилия его Старицкий.

– Не Сперанский ли?

– Во-во! Он и есть! А ты что знаешь...

Островерхое положил руку на плечо Андрея Логвинова:

– Понимаешь, Андрей. Ваша диверсионная группа делает большое дело. Нам ее надо уберечь и сохранить. Впереди предстоят важные операции. А вдруг Сперанский навел на след...

– Тогда...

– Не надо этого допустить... Вот что, Андрей, немедленно найди связного. Пусть любыми средствами предупредит товарищей: на время - никаких диверсий, работать ровно, проявить старание. Шпика не затрагивать, но и от разговора не уходить. Не задираться. Второе. Подготовить квартиры на ночь, чтобы укрыть всю группу. Возможно, придется переправлять людей к партизанам. Вечером обойдешь всех, предупредишь.

Островерхов задумался. Андрей Логвинов переминался с ноги на ногу.

– Так я пошел...
– сказал он и, немного потоптавшись, спросил: - Ты, может, хоть намекнешь, Степан Григорьевич, шо ты учуял!

Островерхов живо к нему обернулся:

– Учуял, говоришь? Это не я учуял. Это они учуяли. Понял? Знаешь, кто этот Сперанский?

– Наверное, шпик.

– Шпик! Это, Андрей, не кто иной, как сам начальник отдела политического сыска в полиции.

– Ну, и черт с ним. Чего ты всполошился?

– Не спрашивай, Андрей. Скажу только: вчера поступил сигнал из полиции, что там готовят какую-то операцию на железной дороге. То же самое сообщили из жандармерии. Так что спеши, Андрей. Хоть бы не опоздать.

А если

провал?

Но было уже поздно. Когда связной пробрался к паровозному депо, оттуда с ревом вырвалась черная полицейская машина и следом, оглушительно треща, пронеслись два тяжелых мотоцикла с жандармами и гестаповцами.

К ночи связной принес Островерхову весть о катастрофе. Была арестована сразу вся диверсионно-подрывная группа железнодорожников. Связной

не успел предупредить их.

Островерхов терялся в догадках: что могло произойти? Может, Сперанский напал на след подполья, и тогда - тогда надо немедленно поднимать людей и уводить и горы, в партизанские отряды... Островерхов вызвал связных. Они являлись по одному и уходили, не встречаясь друг с другом. Но задание все получали одно и то же: известить людей своего района о том, чтобы к трем часам ночи все были готовы выйти в горы. Сигнал красная ракета над Стандартом.

А может, это очередная акция оккупантов. Или случайный арест?

К часу ночи по условленному адресу пришли Юнашев и Карпов. Вернулся Свиркунов, отвечавший за связь с партизанским отрядом. Оглядел присутствующих, прошел в угол, сел на табурет.

– Как ушли из казармы? Самоволка? Кто видел?
– обратился Островерхов к Юнашеву и Карпову.

Убедившись, что у них все в порядке, Степан Григорьевич попросил докладывать.

Примерно час назад, - заговорил Юнашев, - пришел Колька Жирухин - этот отброс из зондеркоманды

– Давай без украшений. Знаю, - прервал Островерхов.

– Так вот, опять хватил кружку самогону и перед тем как заснуть, проболтался: "Молчат, говорит, железнодорожники. Даже Михель ничего не может сделать. А он многое может... А они, говорит, молчат. Только эти, из политической полиции, говорит, начальник и переводчик кричат, беснуются. И - ничего. Господин Гофман, говорит, распорядился бросить их до утра в камеры. Пусть, мол, отдохнут до завтра".

– Что же, все-таки, известно гестапо?

– А черт его знает.

– Но они все равно будут выпытывать.

– Конечно.

– Нужно уходить, - решительно сказал Карпов.

– Куда?
– резко спросил Островерхов.
– Ты, товарищ лейтенант, не спеши с категорическими решениями.

– А какой у нас выход?
– запальчиво возразил Сергей.

– Не горячись. Давай обсудим. Мы решили уходить. Уходить сегодня. Не позже трех-четырех часов ночи, как условились, чтобы успеть скрыться затемно. Это значит, - Островерхое посмотрел на часы,- это значит, через полчаса надо начинать.

Юнашев протестующе поднял руку. Но Островерхов остановил его.

– Да-да. Уже начало третьего. Так вот. Допустим, людей наши связные успели предупредить. Люди успели приготовиться, то есть одеться потеплее, взять что-то из бельишка и продуктов. И все.

Островерхов строго посмотрел на Карпова. Тот сидел, каменно сжав челюсти: он не хотел проявлять несдержанность, да по правде сказать, от последних слов Островерхова ему стало почему-то не по себе.

– Большими группами выводить людей опасно, - Островерхов внимательно оглядел подпольщиков.
– И партизанские отряды о появлении наших людей не предупреждены... До этого я был за вывод людей в леса... Сам вам предлагал это. Но надо учесть все. Кое-что мы уточнили... Немцам не удалось напасть на наш след... Логвинова мы укрыли надежно. Потребуется - переправим его в отряд товарища Егорова. Поэтому считаю, что надо оставаться здесь и продолжать борьбу.