Подполье на передовой
Шрифт:
Норд-ост
Шел декабрь. Обычный для этих дней морозец в 5-7 градусов при норд-остах зверел. Холод был почти невыносимым.
Закутанный, как кукла, часовой окоченело прижимал к груди автомат и, приткнувшись в уголке под крыльцом комендатуры, тихонько напевал мотив какой-то песни. Он настороженно поглядывал на вход в комендатуру, боясь прозевать начальство, и опять возвращался к своим мыслям. Ну, на кой черт ему, Кольке Жирухину, бравому и пронырливому парню, умевшему по службе ладить со всеми, - а работал он писарем в пароходстве, - зачем ему надо было лезть в эту немецкую комендатуру? А все она, стерва, Валька. Если б тогда, в сентябре, не напился
"Что ж ты стоишь? Стреляй, фашист!"... И трупик ребенка, приколотый фашистским штыком к груди матери... Жирухин прыгнул и побежал, но что-то вернуло его назад, и он заметался вокруг крыльца. Ему было страшно. Он боялся этих видений, боялся расплаты. Среди "краснопогонников" ползли слухи: на Стандарте убили полицая, в Мефодиевке повесили другого. Где эти люди, которые им мстят? Добраться бы до них... На смену страху приходит дикая злоба. Проклятый сопляк дал адрес партизанской квартиры возле церкви. Пошли и напоролись на засаду. Пятерых дружков похоронили, а партизан так и не взяли. И этот, Кукоба, из Абрау-Дюрсо. Ну, думали, есть ниточка - размотается клубок. Ни черта; Уже на что Михель зверюга, а так ничего и не вытянул, Жирухин вспомнил, как стоял Кукоба с петлей на шее, смотрел страшными, побелевшими глазами и глухо мычал открытым черным ртом, из которого перед казнью гестаповцы вырвали язык...
"Так, так вам и надо!
– злился Жирухин.
– Всех перевешаем! Всех!"
Этот бред прервала команда - начальник караула привел смену. Скорее в казарму, к теплой печке. Там под матрацем припрятана бутылка лютого первача. Оглушить себя, похлебать холодного супа - и спать. К черту все эти переживания. Вон "святая троица": Сечиокно, Вдовиченко, Стаценко - всегда им весело. Все смеются. И этот стригун Карпов к ним льнет. Белоручки! На черновой работе их никогда не бывает. Все повыгоднее дельце находят. Вот и сейчас, должно, что-то выгодное обтяпали и теперь насчет дележки соображают. Ну, и черт с ними. А шарффюреру насчет этой кучки все одно доложу. Чтоб не очень... Что "не очень", Жирухин не додумал - самогон сделал свое дело.
...А "святая троица" действительно новое "обтяпала дельце". Они да еще двое "краспопогонииков", имея пропуска в запретные зоны, ходили в ближайшие тылы немецкой обороны, пробирались даже в расположение частей второго эшелона, и шли к Островерхову, начиненные разведданными. Часть сведений удавалось передать советскому командованию, и тогда горели нефтехранилища, взрывались бензобаки, взлетали на воздух склады боеприпасов, засекреченные береговые батареи.
Эти сведения островерховцы передавали через связных в партизанский отряд, которым командовал секретарь крайкома партии А. А. Егоров, а партизаны доводили их до советского командования. В докладной записке в Южный штаб партизанского движения А. А.Егоров сообщал: "Островерхов с помощью организованного им населения города Новороссийска давал нам сведения о расположении немцев в городе".
Островерхов нуждался в топографической карте города, чтобы наносить на нее огневые точки противника. Эти данные пригодились бы при наступлении наших войск.
Григорий Сечиокно, дежуривший в комендатуре, присмотрелся, куда кладут ключи от сейфа, где хранилась карта города. Ему удалось похитить запасной ключ. Сутки прошли в тревожном ожидании: обнаружат или не обнаружат немцы пропажу? Но все было тихо. И вот в одну ночь Сечиокно, снова дежуривший в канцелярии, открыл сейф, взял карту, закрыл сейф и положил на место ключ.
Сейчас, еще под впечатлением пережитого ночью, Григорий часто курил, кашлял, потом шепотом рассказал товарищам о своей операции, коротко и нервно посмеиваясь, Выслушав, друзья притихли. Неожиданно Стаценко, ни к кому не обращаясь, тихо обронил:
– Не нравится мне этот Жирухин.
– Открыл Америку!
– заметил Вдовиченко.
– А кому он нравится?
– Я не о том, - настойчиво продолжал Стаценко.
– Что-то он вроде шпионить за нами начал.
– Так он же по натуре предатель...
– Да нет, подожди. Не знаю, как это объяснить, а вот чувствую: следит он за нами. Неужели подозревает что- нибудь?
– Ну, допустим, ты прав. А что предлагаешь?
– решительно спросил Вдовиченко.
– Задобрить его? Самогонки ему принести?
– Убрать, - отрубил Карпов.
– Я предлагаю ликвидировать. Но без "бати" этого делать нельзя. Сегодня доложим.
Риск
или промах?
В середине декабря 1942 года немецкое командование начало срочно перебрасывать свои войска в район Сталинграда. Гитлеровский генштаб вынужден был снимать дивизии, бригады и полки с южных участков фронта, чтобы в какой-то мере улучшить положение своих армий на Волге.
Ганс Штумпф, адъютант армейского генерала, последние дни ходил какой-то, как определила Майя, чумной: был задумчивым, некстати улыбался, невпопад поддакивал. Майя сразу заметила эту перемену в словоохотливом лейтенанте. В этот день она отправилась сама встречать Ганса. У парикмахерской она надеялась встретить Костю Базаркина.
Часовой, стоявший у штаба, равнодушно провожал глазами девушку, дефилировавшую на противоположной стороне улицы. Вероятно, кого-то ожидала. Вот из дверей штаба вышел Костя-парикмахер, остановился, поправил чемоданчик, внимательно и незаметно оглядывая улицу, затем неторопливо зашагал прочь. Не меняя шага, не останавливаясь и не поворачивая головы, Павел Базаркин, носивший подпольную кличку "Костя" и работавший по заданию Островерхова парикмахером в немецкой воинской части, за три шага не доходя до Майи, начал вполголоса, словно напевая, говорить:
– Брил нездешнего генерала. Куда-то спешит. Лейтенант Штумпф сопровождает. Упоминали Крымскую - Краснодар... В моей душе упрека нет, - неожиданно загорланил Костя, щелкнул пальцами и, мыча, потянулся к ней губами, словно для поцелуя: - Я вас по-прежнему люблю...
– Нахал, - нарочито громко сказала Майя и побежала через улицу к выходившему из штаба офицеру.
– Этот тип ухаживал за мной, - сказала она.
– Кто тип? Пауль? Но этот есть парикмахер. Он может только стригаль, - Ганс запустил длинные толстые пальцы в волосы девушки, показывая, будто стрижет ножницами.
Этот жест вызвал чувство брезгливости у Майи. Она рывком отбросила руку офицера, успев ударить по ней своей крепкой ладошкой. Ударила и сразу испугалась.
И, еще толком не зная, как выйдет из положения, Майя громко всхлипнула:
– Вы не рыцарь, лейтенант. Вы не бросились мне на помощь, - сказала Майя.
– Но этот есть Пауль!.. О, их бин дойче рыцарь...
– Я хочу, чтобы вы доказали свое рыцарство.
– Приказайт!
– Доставьте меня, храбрый рыцарь, в станицу Абинскую к моей тете.