Подвиг 1988 № 06 (Приложение к журналу «Сельская молодежь»)
Шрифт:
Анхель прошел в дом и вернулся с кувшином воды и пачкой «Супремос».
Дядя переговорил о чем-то со своим племянником, и тот ушел. Вскорости мужчины собрались. Старые и молодые. В одиночку и группами. Некоторые с мачете за поясом, некоторые держали мачете в руках. Сперва все они заходили в дом и беседовали с дядей. Потом выходили, очень внимательно осматривали ослов, потом подолгу не сводили глаз с незнакомцев. Их они разглядывали, может быть, даже с большим вниманием, чем ослов, но, разумеется, старались делать это как бы невзначай. Бродяги не чувствовали, что их так пристально разглядывают, они сочли эти взгляды обычным любопытством жителей индейских деревень.
Некоторое время спустя появились и женщины, старавшиеся держаться как можно скромнее и незаметнее. Все они привели с собой детей. У некоторых женщин маленькие дети сидели в особым образом связанном платке за спиной, некоторые несли их на руках. А те дети, что уже бегали, копошились под ногами матерей, как цыплята около курицы.
Наконец собрались как будто все мужчины — больше никто не появлялся. Только несколько женщин неторопливой походкой приблизились еще к дому. И теперь из него вышел дядя, а за ним и те мужчины, что оставались с ним в доме. Они образовали плотную группу. Таким образом разбойники, сами того не замечая, оказались окруженными. Куда бы они ни повернулись, путь для бегства был отрезан. Но внешне все выглядело вполне естественно: ведь индейцы пришли сюда, чтобы выбрать себе ослов.
— Цена, скажу я, не слишком высока, — проговорил дядя. — Но всех нас очень удивляет, почему вы так дешево продаете отличных ослов.
Мигэль расплылся в широкой улыбке и объяснил:
— Видите ли, сеньор, нам просто-напросто нужны деньги.
— А есть у ваших ослов тавро? — как бы мимоходом поинтересовался дядя.
— Конечно, — ответил Мигэль. — У всех одно тавро.
Он оглянулся на ослов, чтобы это тавро разглядеть. Но индейцы стали перед животными так, что никто из бродяг увидеть тавро не мог.
— И какое же тавро у ваших ослов? — продолжал выспрашивать дядя.
Мигэль почувствовал, как земля начинает гореть у него под ногами; его приятели вертелись и так и эдак, чтобы разглядеть тавро. Но индейцы незаметно оттесняли их все дальше от ослов.
Дядя не спускал глаз с Мигэля. А тот с трудом владел собой. Он чувствовал, что близится какое-то событие, которое явится решающим для его будущей жизни. И раз дядя, не повторяя вопроса, не сводил с него испытующего взгляда, Мигэль понял, что отвечать на его вопросы придется.
— Тавро… э-э… тавро, ну — круг с чертой под ним.
Дядя крикнул мужчинам, стоящим у ослов:
— То ли это тавро, омбрес? [5]
— Нет! — крикнули они в ответ.
— Я перепутал, — спохватился Мигэль. — Тавро такое: круг, а над ним крест.
А мужчины сказали:
— Нет, не то тавро.
— У меня просто все смешалось в голове, — проговорил Мигэль, готовый вот-вот потерять сознание от страха. — Ну конечно, вот какое тавро: крест, а вокруг него круг!
5
Омбрес (исп.)– - уважаемый
— Так ли? — спросил дядя.
— Нет, — ответили мужчины. — Ничего похожего.
— Вы же говорили мне, — совершенно спокойно произнес дядя, — будто эти ослы — ваши.
— Они и есть наши, — необдуманно выпалил Игнасио.
— И никто из вас не запомнил тавра. Странно, странно.
— Мы просто не обратили на это внимания, — сказал Мигэль, силясь выдавить из себя презрительную ухмылку.
— Видели вы когда-нибудь человека, — обратился дядя ко всем присутствующим, — который владел бы ослами или другими животными и не знал каждого отдельного тавра, даже если они были из разных стад?
Все мужчины рассмеялись и ничего не ответили.
— Мне известно, откуда взялись эти ослы, — сказал дядя.
Мигэль обменялся взглядами со своими сообщниками, и те принялись оглядываться по сторонам, выискивая лазейку для бегства.
— Эти ослы принадлежали сеньоре Рафаэле Мотилине из Авино, вдове сеньора Педро Леона. Это Л и оборотное Р, связанное с Л. Верно я говорю, омбрес? — воскликнул дядя.
И мужчины, стоявшие возле ослов, крикнули в ответ:
— Все как есть! Это самое тавро!
Дядя оглядел сгрудившихся вокруг него соседей и сказал:
— Порфирио, подойди!
Один из индейцев вышел и встал с ним рядом.
И теперь дядя проговорил:
— Мое имя — Альберто Эскалона. Я алкальд [6] этого селения, избранный по закону и утвержденный губернатором. А этот человек, Порфирио, — полицейский в нашем селении.
Если в Центральной Европе человек представляется, называя свои титулы, то он явно намерен ошеломить своего собеседника, заставить его испытать чувство подобострастия и ожидает, что его визави, потрясенный исключительностью произошедшей встречи, склонится в почтительнейшем поклоне и с этого мгновения никогда впредь не забудет воздавать носителю высоких титулов подобающие знаки внимания.
6
Алькальд (исп.) — старшина общины, судья.
А здесь, на этом континенте, титул не значит ничего, громкое имя мало что значит, зато сам человек, его личность — все. Никто ни перед кем в поклонах не сгибается, разве что перед дамой, и тот, кто обратился бы к президенту «ваше превосходительство», выглядел бы столь же смешным, как и президент, вздумавший бы требовать, чтобы к нему так обращались. И разговор ведется запросто, будто они вместе росли и хлебали из одной миски. Этому президентам в цилиндрах, вставшим во главе европейских республик, еще надо научиться. Потому что европейские президенты до сих пор берут пример с абсолютных монархов, в то время как здешние президенты ни с кого примеров не берут, а в тех случаях, когда в примерах нуждаются, самих себя в пример и выбирают и поэтому кажутся куда больше похожими на простого человека из своего народа. И если кто-нибудь здесь говорит: «Наш президент — большая скотина!», то президент не бросает его за это за решетку. Услышав это, он говорит самому себе или своим друзьям: «Этому человеку известно обо мне такое, чего я сам не знаю. Наверное, он умный человек!»
Когда же человек представляется, называя свой титул, и говорит: «Я алькальд этого селения, а вот это — наш полицейский», — в этом заключен иной смысл, чем в тех же словах, произнесенных в Европе.
Трое бродяг сразу сообразили, что это значит и что теперь, когда названы титулы, рукопожатиям пришел конец. Они немедленно оседлали каждый по ослу и попытались уехать, не заботясь об оставшихся животных и грузе. Они продали бы весь караван за одно-единственное песо, продали бы его с радостью, лишь бы их выпустили из деревни. Но их явно не собирались выпускать.