Подвиг адмирала Невельского
Шрифт:
В заключение Геннадий Иванович писал:
«Осмеливаюсь уповать, что при ходатайстве Вашего превосходительства государь император милостиво воззрит на его верноподданного, осмелившегося преступить его высочайшее повеление при упомянутых обстоятельствах».
Дни проходили, но ответа от Муравьева не было. Тогда Геннадий Иванович решил отправиться в Иркутск, чтобы лично объяснить генерал-губернатору крайние обстоятельства, вызвавшие нарушение высочайшего указа.
Прибыв в Иркутск, Невельской узнал, что Муравьев уехал в Петербург, взяв с собой все документы. У генерал-губернатора не нашлось ни времени, ни желания, чтобы хоть одним теплым
Снова поскакали почтовые кони по сибирской дороге. Снова замелькали версты, сотни и тысячи верст. Возок сильно встряхивало на ухабах и колдобинах. Укутавшись в теплую, подбитую мехом шинель, сидел в возке Геннадий Иванович и старался не думать о предстоящем ему. Но разве молено себя заставить не думать о том, что он считает главным в жизни, что определяет смысл его существования? Перебирая в памяти все свои поступки, Геннадий Иванович не видел, за что молено было его упрекнуть. Не жаждой личной славы и наград, не стремлением к богатству и почестям руководствовался он в своей деятельности. Беззаветное
служение родине, желание видеть ее могущество и славу — вот его истинные побуждения.
Но, пока он трясся на почтовых, предаваясь таким размышлениям, над его головой собирались грозовые тучи.
«Опять этот Невельской!» — неистовствовали старые знакомые — графы Нессельроде, Чернышев и другие члены Особого комитета. Их негодованию не было предела. Они жаждали расправы с этим неугомонным, самовольным капитаном, вторично нарушившим приказ царя...
Заседание комитета было долгим и бурным.
Меньшиков, Перовский и Муравьев доказывали, что «самовольные» действия Невельского были вызваны важными обстоятельствами, что следует всячески усилить основанные им посты и что, наконец, пришло время заявить о принадлежности России этого края.
Но большинство членов комитета не поддавалось на эти доводы.
— Для сохранения чести и достоинства нашего правительства гораздо лучше удалиться оттуда, — доказывал Нессельроде, запугивая присутствующих неминуемым вооруженным конфликтом на Амуре.
Его активно поддерживал алчный и трусоватый Вронченко. А военный министр граф Чернышев, потрясая только что полученным конфиденциальным рапортом от Горчакова 16 и захлебываясь от злобы, выкрикивал:
— Амур для России — лишняя обуза! Неизмеримые дебри от Якутска до Камчатки и Охотского прибрежья являют собой границу, не требующую охранения, и, что всего важнее, отстраняют жителей Сибири от непосредственного соприкосновения с иностранцами, что легко может обратиться в дело пагубной пропаганды и повлечь за собой беспорядки. Одно то, что в Сибири уже находятся петрашевцы, заставляет нас сомневаться в состоянии всего Зауралья.
Сосланные участники декабрьского восстания 1825 года в то время уже больше не пугали Чернышева, одного из самых ярых душителей их. Декабристы доживали свой век. Но петрашевцы, полные сил и веры в свои идеалы, несмотря на жестокую расправу с ними,
еще представляли собой серьезную опасность для правительства тем, что пользовались среди простого народа большим влиянием, чем декабристы. Так по крайней мере считали Чернышев и многие другие царские сановники. ..
Под влиянием Нессельроде, Врончепко и Чернышева комитет постановил: немедленно снять Николаевский пост и увести оттуда всех русских людей. А с Невельским комитет решил так поступить: за нарушение инструкций, за превышение власти, за самовольное плавание к устью Амура, высочайше запрещенное, капитана 1-го ранга Геннадия Ивановича Невельского... разжаловать в матросы, с лишением всех прав состояния.
Некоторые члены комитета считали эту меру наказания... излишне мягкой.
Свое решение Особый комитет отправил на утверждение царю Николаю.
Вот что узнал Невельской, когда холодным декабрьским днем он наконец прибыл в Петербург и явился с визитом к Муравьеву в отель «Бокен» 17.
— Ну что ж, ваше превосходительство, — спокойно и даже несколько равнодушно заметил Геннадий Иванович, узнав, что ему грозит. — Действительно грешен... Поступил вопреки решению комитета, нарушил высочайшее повеление... Как говорится, поделом и мука!
Муравьев стал утешать Невельского. Он говорил, что заявил о своем принципиальном несогласии с вынесенным решением, что он просил аудиенции у царя и надеется, что ему удастся вызволить Невельского из беды.
— Весьма благодарен вам за участие, — почтительно поклонился Геннадий Иванович. И вдруг от внезапно мелькнувшей мысли его лицо осветилось улыбкой, и, зесело глядя на Муравьева, он произнес: — А все же на Амуре поднят не чей иной, а русский флаг!.. Да и заявление о принадлежности всего Приамурского края России, должно быть, известно уже всей Европе...
— Вас ничто не изменит! — воскликнул Муравьев.— Что делать с вами, Геннадий Иванович?
Невельской пристально посмотрел на генерал-губернатора и просто ответил:
— Позвольте мне воротиться на Амур.
В тот же день Муравьев был на приеме у царя. Ему удалось доказать Николаю I, что причины, побудившие Невельского к таким решительным и самостоятельным действиям, были на самом деле исключительными.
Не предрешая вопроса, царь велел снова собраться Особому комитету, но на этот раз под председатечьством наследника — великого князя Александра, с тем чтобы заново обсудить положение дел на Амуре.
Вместе с этим царь передал Невельскому через Муравьева приказание явиться к нему.
...В такой же ветреный декабрьский день, много лет назад, гардемарин Невельской отправлялся для представления царю. Николаю угодно было посмотреть на гардемаринов, закончивших Морской кадетский корпус и выпускаемых в офицеры.
На всю жизнь запомнил Геннадий Невельской тот день и первую глубокую обиду, грубо и жестоко нанесенную ему тогда царем...
Невельской вошел в Зимний дворец через Иорданский подъезд. В сопровождении камер-лакея он поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Здесь дежурный офицер, рослый кавалергард, пригласил его следовать за собой. Они прошли фельдмаршальский зал; в сумерках уходящего дня Геннадии Иванович рассмотрел на стенах, между пилястрами, большие портреты великих русских полководцев: Румянцева, Суворова, Кутузова... Затем они проследовали через длинную, узкую галерею, освещенную масляными лампами, стены которой были расписаны фресками из времен Помпеи. Миновали круглую ротонду. И наконец вышли на площадку, ведущую в царские покои. Дворцовый гренадер распахнул перед ними дверь — это была приемная. За ней раскрылась еще одна тяжелая дубовая дверь, и Невельской предстал перед царем.