Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ ПРИ МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

Объединение писателей в общества — типичная черта литературы начала XIX века, результат характерного для той эпохи духа общественности. Если молодые дворяне — поэты и философы — группировались в Москве начала XIX века вокруг архива коллегии иностранных дел, фиктивная служба в котором не накладывала никаких обязанностей, то писатели-разночинцы тяготели к университету и университетскому пансиону и к их литературному центру — Обществу любителей российской словесности. Это было уже не «дружеское» — частное, интимное общество, а «ученое сословие». Принадлежность к нему уже не была чисто личным делом — она давала социальный статут. Поэт-дворянин, обладавший некоторой гарантией личных и политических прав, выражал жажду свободы в стремлении отделить поэзию от государства, быть в мире искусства человеком. Свободомыслие университетского профессора, поэта-разночинца, находящегося в дворянском обществе на положении квалифицированного слуги, требовало признания за «служителем муз» места, равного по социальной ценности государственному чиновнику. Дается же это место не протекцией, родством или угодничеством, а трудолюбием и талантом.

В результате Общество любителей российской словесности при Императорском Московском университете, которое числило в своих рядах маститых поэтов и являлось как бы высшей официальной инстанцией московского Парнаса начала века, стало притягивать к себе и молодых поэтов кружка А. Ф. Мерзлякова, объединившего в большинстве разночинцев. Интерес к народности, фольклору, античной культуре, отрицательное отношение к дворянскому дилетантизму в поэзии, критика карамзинизма и неприятие поэтики Жуковского объединяли этот пестрый лагерь поэтов, из которых многие обладали незаурядными дарованиями. Материальные лишения, трудная жизнь, ранняя смерть — типичные общие черты биографии большинства из них.

Литературными органами кружка были издания, связанные с Обществом и университетом — «Труды Общества любителей российской словесности», «Вестник Европы». В 1815 году кружок имел собственный журнал — «Амфион».

З. А. БУРИНСКИЙ

Захар Александрович Буринский (1780–1808) принадлежит к поэтам, чье имя в настоящее время забыто даже специалистами. Однако современники ценили его высоко. Имя его упоминается в обзорах поэзии в ряду наиболее значительных литературных деятелей. Батюшков в «Речи о влиянии легкой поэзии» сожалел о Буринском, «слишком рано похищенном смертию с поприща словесности» [118] .

Греч дал ему такую характеристику: «Молодой писатель с большим талантом, переводчик Вергилия, умер слишком рано для упрочения своей славы» [119] . Белинский в обзоре «Русская литература в 1841 году» назвал Буринского в одном ряду с Катениным и Пниным.

118

К. Батюшков, Опыты в стихах и прозе, ч. 1, СПб., 1817, с. 22.

119

Н. И. Греч, Учебная книга русской словесности, ч. 4, 1844, с 326.

Обстоятельства жизни Буринского почти неизвестны. Всю свою короткую жизнь он боролся с нуждой, и, по всей вероятности, именно эта борьба свела его преждевременно в могилу. Он родился в Переславле-Залесском в семье священника, блестяще окончил Московский университет в 1806 году и, получив магистерскую степень, готовился к тому, чтобы занять кафедру профессора. Ему предстояла заграничная командировка. Смерть оборвала все планы.

Как поэт Буринский принадлежал к кружку Мерзлякова. В близких к университету московских литературных кругах 1805–1805 годов он считался восходящей звездой русской поэзии. С. П. Жихарев писал: «Милый, беспечный мой Буринский, будущее светило нашей литературы, поэт образом мыслей и выражений и образом жизни — словом, поэт по призванию!» [120] Из петербургских литераторов известны связи его с Гнедичем, возможно, завязавшиеся еще в московский период жизни последнего. В письме Гнедичу Буринский жаловался на одолевающую его нужду, зависимость, унижающую интеллигента-разночинца: «Люди нашего состояния живут в рабстве обстоятельств и воли других… Сколько чувств и идей должны мы у себя отнять! Как должны переиначить и образ мыслей и волю желаний и требований своих самых невинных, даже благородных склонностей! — Мы должны исказить самих себя, если хотим хорошо жить в этой свободной тюрьме, которую называют светом».

120

С. П. Жихарев, Записки современника, М.—Л., 1955, с. 143.

Стихотворения его никогда не были собраны. Большинство из них оставалось в рукописях и по настоящее время не разыскано.

113. ПОЭЗИЯ

Поэзии сердца, все чувства — всё подвластно…

Моск<овский> журн<ал>

Приди, Поэзия, дар неба драгоценный! Се музы росские благодарят судьбе! Приди, бессмертная, в сей день, для нас священный; Теперь усердие внимает лишь тебе. Сопутствуй истине, пусть глас ее нельстивый, Соединясь с твоим, монарха воспоет — И скажет, как теперь россияне счастливы, Как музам Александр блаженный век дает! Всегда, во всех странах горел огонь небесный — Душа Поэзии — и смертных согревал; Всегда, во всех странах сын песни вдохновенный На лире золотой и трогал, и пленял, Как сердце и душа стремились в нем к свободе Восторга на крилах отца и бога петь, Когда он кроток, благ является в природе, И жизнь, и красоту творению дает! Где тучи вечные нависли над снегами, Где в гробе красоты всегда природа спит — И там Поэзия является с цветами, И там огонь ее в груди людей горит, И движет струны лир. Так в острове туманов Фингалов мрачный сын героев воспевал; Так житель Холмогор, стремясь вослед Пиндаров, Из недра вечных льдов гармонию воззвал! Как тысячи светил на тверди запылали — Огонь Поэзии для смертных возгорел; Народы родились, и грады расцветали — И луч Поэзии льды полюсны согрел. Тогда, как человек с другими съединился И царства возросли под сводами небес, Язык божественный ее обогатился, Соделался тогда источником чудес; Тогда Филиппов сын, по гласу Тимофея, От ног Таисиных спешил на брань лететь; Родились Пиндары, Гомеры и Орфеи — И звери дикие ходили им вослед! Кто мог предметы все Поэзии исчислить И языку ее круг тесный начертить? — Поэзия везде! — и кто дерзнул помыслить, В жилище облаков орла остановить? Ее пределы там, где кончится вселенна; Великий путь — земля, моря и небеса. Парил Бард Севера по тверди вдохновенной И на Атлантовых не опочил хребтах. И сколь различен вид чудесныя природы, Различен столько вид Поэзии самой; Поэзия была богиней всех народов И не потушит ввек бессмертный факел свой! Какую чудную увидим мы картину, Когда история покажет ряд веков, Как в недрах дикия и мертвыя пустыни Ручей, виющийся едва среди песков, Далёко по полям хребет свой расстилает, Жизнь, изобилие египтянам дает; И как из семени дуб гордый изникает, Так и Поэзия в пути своем идет. Родился человек — и в сладком восхищеньи, В сердечной простоте природу прославлял; Изображал потом свой ужас, изумленье, Когда из черных туч огонь над ним пылал, Как горы крепкие в сердцах своих стенали И океан кипел, ревущий в берегах. Поэты мудрые на арфах подражали Глаголам Вышнего, как Он вещал в громах, И в кротких зефирах, и в стоне ветров ярых, И в трелях соловья, в журчаньи светлых вод, И в шепоте дерев, и в бурных водопадах Звучали струны их: велик, велик господь! Раздались песни Муз, — и счастье с кротким миром, С улыбкой жизненной слетели к нам в поля. Дары благие их посыпалися с лиры, И обновилася великая земля! Так человек, пленясь согласьем лирна звона, Огнь в сердце ощутил, летел других обнять, Составить общество: гармонии законы Цепями милыми умеют нас пленять. Что был ты, человек, один в лесах, с природой? Не раб ли был ее ты в славный век златой? Но в обществе воззрел на небо с мыслью гордой, Тогда исполнился великий жребий твой! Душа возвысилась к моральному блаженству, Ты начал в радости свободнее дышать; Открытый разум твой понесся к совершенству, И в мыслях полетел вселенную обнять! Распространился круг идей твоих далёко, Искусства, знания, науки родились, И до небесных стран твое проникло око, И горы под рукой твоею раздались! Леса дремучие поля обременяли; Там — в черной их глуши — смерть вечная жила; Вой ветров, рев зверей там эхом повторялись; Река шумящая свой бурный ток вила Средь каменистых скал, среди степей бесплодных, Уединение ходило на брегах; Коснулся Амфион до струн волшебно-стройных — Упали дерева на мощных их корнях И, превратясь в суда, за счастьем полетели; Пустыни облеклись вдруг жатвой золотой, Сыны гранитные под сталию исчезли. Какое торжество Поэзии святой! Явились общества, — брань лютая явилась, Из ада принеслась — и возлегла в полях; Глад, ужас, бешенство кругом ее обвились, И поселилась смерть в стальных ее руках! Тогда восстал Поэт — се глас его громовый Устами Минина к гражданам говорит: «Ступайте, братия! вам плен и смерть готова, Огнь гибельной войны в отечестве горит. Идет ужасный враг, как тигр ожесточенный, Разит без жалости младенцев, слабых жен! Не видите ли вы сих нив опустошенных? Не слышите ли вы несчастных смертный стон? Смотрите, как в крови купается враг лютый: Одной рукою меч, другою цепь несет. Ступайте, братия! еще одна минута — И всё отечество погибнет и падет! Ступайте!» — и герой булат свой извлекает, На все опасности без робости летит. Пусть медна пещь ревет, пусть в молниях пылает И в вихрях огненных смерть лютую стремит, — Герой неустрашим! Героя слава водит, В глазах его огонь, в его деснице смерть; Пред воинством своим, как грозный Марс, предходит — И все спешат, как львы, в его опасный след! Спешат — и враг упал, отечество спасенно, Герой бессмертие и лавры заслужил,— И се уста сынов Поэзии священной В восторге чувств своих воспели громкий гимн И славу воина в потомство передали: Он в сонме Рымникских, Румянцевых воссел! Трофеи гордые и мавзолеи пали, Но не умолкнет песнь бессмертных, славных дел, Сияет средь веков, как солнце на лазури, И в хаосе времен погаснет вместе с ним. Гремел глас Пиндаров в полете мощной бури, Разил и восхищал согласием своим. Воззрите! се Поэт перед лицеи Эллады С волшебной лирою, как некий бог, сидит, Поет Иракла честь,

поверженные грады, И пламенный перун со струн его летит; Он в души воинам мгновенно проникает, Когда геройские поет им Бард дела; Склонили к лире слух и, всё забыв, внимают — И се гармония в них мужество возжгла! Как ветры бурные, героев сонм несется, Летит стремительно награду получить, Под звуки сладких струн к победе дух их рвется, И лавры на главе спешат они носить! Дивиться ль мужеству Филиппова нам сына? Гомера он читал, Поэзию любил! Кто к просвещению шагами исполина Отечество свое из тьмы привесть спешил; Россию усмирив с ее скалами, льдами, Согрел и оживил, как древний Прометей; Кто степи дикие усеял городами И от руки кого пал северный Арей, — Тот в гимнах бардовых вовек не умирает. Песнь Ломоносова до вечности пройдет; Потомство поздное дивится и внимает, Как в Петриаде он Великого поет! Бичи вселенныя, друзья убийства, брани! И ваши имена Поэзией живут. Бессмертны Батый, Аттилы, Тамерланы! Вас роды поздные страшатся и клянут; На вас Поэзия перун свой грозный мещет, Во глубине могил трясет, разит ваш прах; Се струны движуща рука Певца трепещет, Над лирою его летает бледный страх. Мы слышим меди гром, глас смерти миллионам, Вопль ярый воинства, звук труб и стук мечей; Еще взыграл Поэт — мы слышим смертны стоны, Мы зрим растерзанных, растоптанных людей. Там сетуют отцы, летами удрученны: Чудовище войны пожрало их сынов; Там плачут сироты, родителей лишенны, Стенают тысячи несчастных, горьких вдов! Злодей не внемлет им и по стезе кровавой, При ярком зареве градов горящих, сел, Спешит достигнуть в храм всегда живущей славы; Но нет, не славу он — проклятие нашел! Никто не посетит убийцы гроб ужасный, И рушится его в забвеньи мавзолей!.. Но ты, герой добра, друг муз, отец несчастных! Ты не умрешь в сердцах обязанных людей! О россы! и у нас в век славный и бессмертный Родились громкие Поэзии сыны, Не ты ли, дщерь небес, не твой ли дар священный Явился среди льдов, в объятиях зимы? Не твой ли пылкий сын, великий Ломоносов, В полете бурь царя, до облак воспарил? И не с тобой ли пел блаженные дни россов, На лире золотой гремел, пленял, разил? Не ты ли двигала пленительные струны, Когда Владимира Херасков воспевал, Как Иоанновы и лавры и перуны, И лирну песнь свою бессмертью отдавал? Так! ты с Державиным в гремящем Водопаде Горящим искр дождем летела с струн его; Как пел он Вышнего и россиян отраду, Не исполнялся ли восторга твоего? О Дух Поэзии и гражданин вселенной, С которым песни Муз нас могут восхищать, Дар вдохновения! — один твой огнь небесный Певцов монарховых живить, воспламенять И сделать гласы их и лирну песнь возможет Достойными хвалить достойные дела. Пусть зависть в бешенстве грудь собственную гложет, Но не дерзнет препнуть парение орла! Наш юный Александр с Великими сравнится, Не пламенный перун — оливы будет несть, Ему вселенная с любовью удивится И вечные венцы монарху станет плесть! О царь! будь божеством — монархом над сердцами, Храни и защищай любезных Пиэрид! Они усыплют твой алтарь любви цветами, И кроткого царя их будет гимн хвалить! Ах! продолжи свой путь, великий, несравненный Монарх и человек, для счастья поздных чад! И да возможешь ты державой вожделенной Чрез целые сто лет Россию утешать! <1802>

114. ПРИЗЫВАНИЕ ЦЕЗАРЯ

Перевод из первой книги Вергилиевых «Георгик»

И ты в какой Совет, о Цезарь, вступишь вышний? Не знаем, будешь ли защитник ты градов? Иль, миртом матерним главу свою покрывши, Плодов земных творец, царь мощный бурь, громов? Иль власть на бездну вод рука твоя положит — И мореходцы все единого почтут, Фетида дщерь во брак и в дар моря предложит, И крайние брега их бога призовут? Или желаешь ты звездой светлоблестящей В знак новый месяцев на высоте сиять? Се уклоняется уж Скорпион горящий, И часть небес тебе спешит он уступать! Но чем ни будешь ты (лишь столь жестокой страсти Быть Тартара царем твой дух не мог иметь, Пускай полям его, где век в блаженной части Все добрые живут, дивится целый свет), Даруй, чтоб счастлив был путь мыслей дерзновенных, О Цезарь! Мирный бог! Со мною сострадай Над бедной участью селян непросвещенных, Наставь их и к мольбам слух кроткий приучай! 1803

115. «На ее могиле есть цветок незримый…»

На ее могиле есть цветок незримый, Всюду разливает он благоуханье; Он цветок заветный, он цветок любимый — Он воспоминанье! И вечно-душистый цветок неизменный Не боится бури, не вянет от зною, Сторожит сохранно имя преселенной К вечному покою! 1805

Н. Ф. ГРАММАТИН

Николай Федорович Грамматин (1786–1827) — поэт и филолог. Образование получил в Московском университетском пансионе, который окончил в 1807 году с золотой медалью. В 1809 году получил степень магистра за «Рассуждение о древней русской словесности». Активно сотрудничал в пансионских изданиях, потом в «Цветнике», «Вестнике Европы», «Сыне отечества».

В Москве Грамматин примыкал к литературному окружению Мерзлякова и Жуковского. В дальнейшем сблизился с Милоновым. В 1811 году вышли два его сборника: «Мысли» и «Досуги». В 1823 году он издал переложения: «Суд Любуши, древнее чешское стихотворение» и «Слово о полку Игореве, историческая поэма». Позднее, вынужденный переехать в провинцию, отошел от литературной деятельности. Ф. Ф. Вигель вспоминал: «Огромный талант Милонова можно сравнить с прекрасной зарей никогда не поднявшегося дня; много было его и в Грамматине, но он тоже далеко не пошел. Первый талант свой потопил в вине или, лучше сказать, в водке; последний зарыл его в деревне, куда навсегда переселился хозяйничать» [121] .

121

Ф. Ф. Вигель, Записки, М., 1929, т. 1, с. 356.

Основные издания стихотворений Н. Ф. Грамматина:

Мысли, 1811.

Досуги, кн. 1, СПб., 1811.

Стихотворения, чч. 1–2, СПб., 1829.

116. «Лето красное! проходи скорей…»

Лето красное! проходи скорей, Ты наскучило мне без милого. Я гуляю ли в зеленом саду, Брать ли в лес хожу спелы ягоды, Отдыхаю ли подле реченьки — Пуще тошно мне, вспомяну тотчас, Что со мною нет друга милого, Что мне некому слова вымолвить, Что я долго с ним не увижуся. Ах, без милого всё не мило нам! Ровно солнышко закатилося С той поры самой, с того времени, Как простился он во слезах со мной, Как в последние он прижал меня Ко белой груди, к ретиву сердцу. Вспоминает ли обо мне он так? Так ли любит он всё по-прежнему? Много времени с той поры прошло, А ни грамотки, а ни весточки, Ах, от милого не пришло ко мне! Да и слуху нет; полно, жив ли он? Хоть во сне бы он мне привиделся, Наяву коли не видать его! Не в тебе ли он, мать сыра земля? Я послушаю, припаду к тебе: Не услышу ли шуму, топоту? Не бежит ли то добрый конь его? Не везет ли он добра молодца На святую Русь, к красной девице? Нет, не чуть его, не шелохнется, Не слыхать коня молодецкого, — Видно, милого не видать уж мне, Знать, заехал он в дальню сторону, Знать, не помнит он красной девицы, Позабыл, мой свет, всю любовь мою! Не другая ли приглянулася? Ты настань скорей, осень пасмурна! Забушуйте вы, ветры буйные! Отнесите вы к другу весточку, Вы промолвите, как горюю я, Как я ночь не сплю, днем тоскую всё, Как изныло всё сердце вещее. Ах, злодейка-грусть съела всю меня! Непохожа я на себя стала. Как на родину, свет, приедешь, мой, — Не узнаешь ты красной девицы: Вся иссохла я от кручины злой. Коли помнишь ты, не забыл еще, Коли вправду жаль за любовь меня — Приезжай, мой свет, поскорее ты! Привези назад красоту мою, Я по-прежнему буду весела. <1807>

117. ГАРМОНИЯ

Хор

Юна дщерь природы вечной, Да постигнем твой закон, О Гармония! чудесный! Всей вселенной правит он. Из хаосной колыбели Лишь изник прекрасный мир, Хоры ангелов гремели, Раздавался звук их лир, — Ты уже существовала И всесильну власть свою На творенье простирала: Всё признало власть твою.