Поэты 1820-1830-х годов. Том 2

Тимофеев Алексей Васильевич

2. ИЗ ПЯТОЙ ПЕСНИ

В то же время вассал молодой у первой ступеньки, Перьями шляпы помоста касаясь, читал поздравленье. Много романов прочел он для этой торжественной речи, Много ночей он слагал кудрявое слово. Франциска Сравнивал он с царем Требизонтским, Марию — С славной волшебницей Индии, которая в сказке С неба земель Требизонтских и ночи и тучи изгнала… «В это мгновенье, — вассал продолжал, — мне рыцарство в тягость: Лучше желал бы я быть трубадуром бедным и темным, С песней в устах, с гитарой в руках, на струнах Орфея Славу Франциска, сиянье Марии до царства Плутона В лодке Харона я бы довез… Самой Прозерпине Я бы об вас рассказал, светила великого царства…» Риццио, гордо пылающим взором окинув собранье, Не дал заученной речи окончить! Возле вассала Он преклоняет у той же первой ступеньки колено Благоговейно и начал звонкую строить гитару… Все изумились: дамы привстали, меж рыцарей ропот, Герцог де Гиз покраснел от досады, но, свадебный праздник Новой тревогой смутить опасаясь, сказал громогласно: «Риццио, славный певец итальянский, желает поздравить Юных супругов, властителей наших, свадебной песнью. Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным супругам Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили Давида Долг свой теперь же исполнить прежде

других трубадуров!..» Герцог поправил, хотя и неловко, дерзость Давида, Все успокоились, ропот затих, а Риццио начал: Рыцарь! Неправедно пышное слово,— Холодно дышит в нем вялый расчет; Песни вчерашней, чужой и готовой, Рыцарь, прости! трубадур не поет. Он поклоняется солнцу с зарею, Вечером песнью встречает луну, Свежею песнью, невинной, живою… Слово и звуки подвластны ему, Шелест дубравы, (и) бури, и громы, Каждая дума, и каждый предмет Сердцу певца от рожденья знакомы, Он их легко и понятно поет. Всё повинуется чудному дару, Всё отражается в ярких стихах… Взглянет — и строит поспешно гитару.. Рифмы кипят в воспаленных устах. И у престола певец не смутится… Пышность — родная богатым мечтам,— Великолепье в стихах отразится, Роскошь даст роскошь нарядным словам! Но у престола… И струны, и голос певца задрожали, Тихо он стал продолжать, выжимая каждое слово… Каждое слово, казалось, дорого стоит Давиду. Много слов не мог досказать, во многих аккордах ошибся… Но у престола, где в царской порфире Ангел в небесной красе восседит… Струны порвутся на трепетной лире… Сердце не петь, а молиться велит… Все друг на друга взглянули, Риццио бросил гитару, Встал, на Марию глаза устремил и в странном восторге Будто безумный стал говорить, и слезы — ручьями… Звуки ложны; выраженья Слабы, вялы, неверны; Словно крылья вдохновенья Молнией опалены! Сердце будто небом дышит, Смысл потерян слов земных, И душа цепей своих, Вдохновенная, не слышит… Перед ангелом — во прах! Небо у меня в очах… Землю я возненавидел, Потому что небо видел!.. И с слезами на очах, И с молитвой на устах Я паду пред чудной девой, Пред небесной королевой, Перед ангелом — во прах! Странное дело! Хвалить королеву грехом не считалось! Каждый, кто мог сочетать две рифмы, славил Марию. Многим герцог де Гиз платил за стихи и за речи, Сам на свой счет их печатал в Париже, Бордо и Лионе, В пользу вдов и сирот продавал их на рынках. Нередко За сто стихов приглашал и в Лувр мещанина с предместья, Медом дворцовым потчевал кравчий; великий конюший С царской конюшни коня присылал мещанину в подарок. Видно, за лесть награждали тогда, а за правду казнили. Риццио искренно пел: он ангела видел в Марии. Хладный, без чувств он повергся к ногам королевы; Мария Вдруг побледнела и бросилась к герцогу; герцог сурово Стражу призвал, указал на певца, и стража поспешно С царских очей унесла бездушное тело Давида.

3. РАСПУТЬЕ

Песнь Риццио из поэмы «Мария Стюарт»

Есть в парке распутье, — я знаю его. Верхом ли, в златой колеснице, Она не минует распутья того, Моя молодая царица. На этом распутьи я жизнь просижу, Ее да ее ожидая. Поедет — привстану, глаза опущу, Почтительно шляпу снимая. И сердце с вопросом: взглянула ль она? Певца увидала ль смущенье? Сурова ль сегодня, мила ли, нежна? Какое в лице выраженье? «Зачем же ты быстрых не поднял очей? Для взоров и боги доступны!» — «Не смейтесь, молю вас, печали моей! О други, те взоры преступны».

4. ИЗ АЛЬБОМА РИЦЦИО

Вчера, увенчана алмазной диадимой, С приятной важностью высокого чела, Ты неожиданно к окошку подошла, И сердце облилось тоской невыразимой. Ты встретила смущенный мой поклон Каким-то снисходительным приветом, И музам я опять насильно возвращен, Против желания опять я стал поэтом. Я снова предался мечтаньям о тебе: Догадкам радостным, обманчивой надежде, То бурной ревности, то ласкам и мольбе, Всем чувствам бешеным живой любви, как прежде. Заметив страстную души моей грозу, Ты медленно ушла к далекому камину, И я опомнился: невольную слезу Снял с бедных глаз… Но всё глядел на диадиму, В вечернем сумраке вечернею звездой По-прежнему в венце брильянтовом сияла, Как будто, гордая, на дерзкий пламень мой Алмазной диадимой отвечала. «Не забывай, что я, — хотела ты сказать, — Как звезды высока, блистательна как звезды, Там, где одни орлы свои свивают гнезды, Приземной пташке не летать». <1839>

312. < ПОСЛАНИЕ К И. П. МЯТЛЕВУ >

Мы в ужасном embarras [221] , — Раздавать давно пора Au concert billets d’entr'ee [222] , A не знаем, как и где. Только три дня впереди — Lundi, Mardi, Mercredi [223] . Окажите нам faveur [224] — Будем ли иметь honneur [225] В вашем зале faire musique? [226] Tout `a vous [227] . H. Кукольник. Конец 1830-х — начало 1840-х годов

221

Затруднении.

222

Входные билеты на концерт.

223

Понедельник, вторник, среда.

224

Милость.

225

Честь.

226

Музицировать.

227

Весь ваш (франц.). — Ред.

313. ЛЕНОРЕ

Ленора! с страхом и слезами Давно молюсь перед тобой Моими тайными стихами, Моею тайною мольбой. Порой, соскучив шумом света, Домой рассеянно придешь, Возьмешь молитвенник поэта, Читаешь, дремлешь и уснешь! Ни легкой тени подозренья, Кому молитвы сложены, Кому певцом посвящены И жизнь, и ум, и вдохновенья. И слава богу! Может быть, Спасительно страдать украдкой, Действительность — надеждой сладкой, Сомненьем — веру заменить. <1840>

314. ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

ИЗ НЕДОКОНЧЕННОЙ ПОЭМЫ

Простите, добрые друзья! Нас жизнь раскинет врассыпную, Всё так, но где бы ни был я, А вспомню вас — и затоскую! Нигде нет вечно светлых дней, Везде тоска, везде истома, И жизнь для памяти моей — Листки истертого альбома. Разгул — с отравленным вином, Любовь — с поддельными цветами, Веселье — с золотым ярмом, И лесть — с змеиными устами… Прощайте, глупые мечты, Сны без значения, прощайте! Другую жертву суеты Игрой коварной обольщайте. А слава, рай когда-то мой, Возьми назад венец лавровый! Возьми! Из терний он! Долой Твои почетные оковы! Другого им слепца обвей! Вели ему на чуждом пире, Гостям в потеху, у дверей, Играть на раскаленной лире! Есть неизменная семья, Мир лучших дум и ощущений, Кружок ваш, добрые друзья, Покрытый небом вдохновений. И той семьи не разлюблю, На детский сон не променяю, Ей песнь последнюю пою И струны лиры разрываю. <1840>

315. РОМАНС ("Стой, мой верный, бурный конь…")

Стой, мой верный, бурный конь, У крыльца чужого! И земли сырой не тронь Сребряной подковой. Я как тень проникну в дом, Ложе их открою, Усыплю их вечным сном, Смертью упокою. Вот тогда неси меня На утес высокий, И с утеса и с себя Брось в Хенил глубокий… Чую звонкий стук копыт, Слышу стон ревнивый, Быстрой молнией летит Конь его ретивый. Сердце дрогнет, мгла в очах, Слезы кровью льются, Нет молитвы на устах, Речи страхом рвутся… Брось кинжал, он не спасет, — Рок его притупит; Пусть изменница умрет, — Смерть прощенье купит. Брось кинжал и смерти жди, Соблазнитель милый, Мы умрем, как рождены, Для одной могилы! Три кипариса над могилой Бросают тень на три луны, Три разноцветные чалмы Качает ветр уныло. Кругом равнина грустно спит; Лишь в свежий дерн могилы новой Конь, андалузский конь стучит Серебряной подковой. <1840>

316. <ИЗ РОМАНА «ЭВЕЛИНА ДЕ ВАЛЬЕРОЛЬ» >

VIRTUS ANTIQUA [228]

Прости! Корабль взмахнул крылом, Зовет труба моей дружины! Иль на щите иль со щитом Вернусь к тебе из Палестины. Молва о подвигах моих, Шумя, придет моим предтечей, И лавр из нежных рук твоих Наградой будет мне и встречей. Клянуся сердцем и мечом: Иль на щите, иль со щитом! Сто битв, сто рек, сто городов О имени твоем узнают, На сто языках сто певцов И запоют и заиграют! И, вновь волнуясь и шумя, Твоей великой славы полны, К твоим стопам примчат меня Могучие, седые волны… Клянуся сердцем и мечом: Иль на щите, иль со щитом! Но если приговор судьбы В боях пошлет мне смерть навстречу, На грозный зов ее трубы Я именем твоим отвечу! Паду на щит, чтоб вензель твой Врагам не выдать, умирая; И, побежден одной судьбой, Умру, тебя благословляя! Клянуся сердцем и мечом: Иль на щите, иль со щитом! Июнь 1840

228

Древняя доблесть (лат.). — Ред.

317. <ПЕСНЯ ИЗ ДРАМЫ «КНЯЗЬ ДАНИИЛ ДМИТРИЕВИЧ ХОЛМСКИЙ»>

Ходит ветер у ворот, — У ворот красотки ждет. Не дождешься, ветер мой, Ты красотки молодой. Ай люди, ай люди, Ты красотки молодой! С парнем бегает, горит, Парню шепчет, говорит: «Догони меня, дружок, Нареченный муженек!» Ай люди, ай люди, Нареченный муженек! Ой ты, парень удалой, Не гоняйся за женой! Ветер дунул и затих,— Без невесты стал жених. Ай люди, ай люди, Без невесты стал жених! Ветер дунул, и Авдей Полюбился больше ей… Стоит дунуть в третий раз — И полюбится Тарас! Ай люди, ай люди, И полюбится Тарас! Июнь 1840

318. ЖАВОРОНОК

Между небом и землей Песня раздается, Неисходною струей Громче, громче льется. Не видать певца полей! Где поет так громко Над подружкою своей Жаворонок звонкой. Ветер песенку несет, А кому — не знает. Та, к кому она, поймет. От кого — узнает. Лейся ж, песенка моя, Песнь надежды сладкой… Кто-то вспомнит про меня И вздохнет украдкой. 11 июля 1840