Поэты 1880–1890-х годов

Мережковский Дмитрий Сергеевич

407. А. А. ФЕТУ

Отважно пройдена дорога, И цель достигнута тобой: Ты, веря в доброе и в бога, Свершил высокий подвиг свой. И ныне следом за тобою Пуститься в путь дерзаю я; Пусть путеводною звездою Сияет вера мне твоя. А ты, испытанный годами, Неунывающий боец, Ты, убеленный сединами, Венчанный славою певец, Меня, взращенного судьбою В цветах и счастье и любви, Своей дряхлеющей рукою На трудный путь благослови. 29 марта 1887 С.-Петербург

408. «Озеро светлое, озеро чистое…»

Озеро светлое, озеро чистое, Гладь, тишина и покой! Солнце горячее, солнце лучистое Над голубою волной! О, если б сердце тревожное, бурное Так же могло быть светло, Как это озеро в утро лазурное, Только что солнце взошло! 27 сентября 1887

409. КОЛОКОЛА

Несется

благовест… Как грустно и уныло На стороне чужой звучат колокола. Опять припомнился мне край отчизны милой, И прежняя тоска на сердце налегла. Я вижу север мой с его равниной снежной, И словно слышится мне нашего села Знакомый благовест: и ласково, и нежно С далекой родины гудят колокола. 20 октября 1887

410. УВОЛЕН

Уволен! Отслужена служба солдата, Пять лет пронеслись словно день. По-прежнему примет родимая хата Его под радушную сень. Там ждет не дождется жена молодая, Там ждут и сынишка, и мать… Малютка-то вырос, отца поджидая, Пожалуй, его не узнать. Уж близко теперь: вот знакомые нивы, И речка, и жиденький мост; Вот церковь белеет, и старые ивы Склонились на мирный погост; Вот избы; всё снегом пушистым одето — Овин, огороды, гумно. И трудно поверить ему, что всё это Покинуто им так давно. Как будто вчера лишь с родной, дорогою Семьей разлучали его. Седая старушка дрожащей рукою Крестила сынка своего; Вся бледная, мужу повисла на шею, От слез надрываясь, жена: Всего лишь два годика прожил он с нею, Уж с ним расставалась она. Покойник отец был испытан годами, Сурового нрава мужик, Но как ни крепился — не сладил с слезами, Прощаяся с сыном, старик. Болезненно сердце заныло тоскою У нашего парня в груди: Всё счастье, казалось, разбито судьбою, И горе одно впереди… Но в горе мужает душа человека: Кто в жизни бедой закален, Тот духом сильнее. Таков уж от века Нам богом положен закон. Солдатом он стал государевой роты В одном из гвардейских полков; Сначала скучал без обычной работы, Оторван от сельских трудов. И шумно, и душно казалось в столице Ему после тихих полей, Где рос на свободе он вольною птицей На родине милой своей. И долго по ней тосковал он… Но время И молодость взяли свое, — Привык, и слюбилось солдатское бремя И новое это житье. Товарищей добрых нашлося довольно, Таких же, как он, молодцов, От той же отторгнутых жизни привольной, От жен, матерей и отцов. Им стала второю семьею та рота, Сроднил меж собою их полк, Одна их связала друг с другом забота, И царская служба, и долг. Тот долг исполняя во всем терпеливо Не ради похвал и наград, Служил он усердно, исправно, ретиво, Как служит наш русский солдат. Веселый и ревностный, бойкий, смышленый, Он с честью носил свой мундир, И вышел лихой из него отделенный И взводный потом командир. Идут ли походом в дни жаркого лета И все приуныли в пути — Он бодр и беспечен, хотя б на край света Еще приходилось идти. Дожди ли над лагерем нашим польются, Тоску наводя на людей, В палатке его и поют, и смеются, Хоть вымокли все до костей. Зимой, в долгий вечер, в казарме толпою Солдаты его окружат: Товарищам книжку прочесть иль простою Занять их беседой он рад. Когда ж на покой разбредутся, то волю Заветным мечтам он дает, Родных вспоминает, их горькую долю, И долго очей не сомкнет. Не много вестей приходило оттуда: Писали, уж с год, что постом В могилу отца уложила простуда, И не было писем потом. Теперь что-то сталося с ними? Быть может, Ему изменила жена?.. И сердце тоска безотчетная гложет, Душа злой кручины полна… А время летело; с родными свиданья Уж близился радостный час, Стрелою промчалися дни ожиданья, И был он уволен в запас. И вот наконец он на родине милой, Подходит к деревне родной… Забилося сердце, и дух захватило, От радости сам он не свой. Вот с края деревни знакомая крыша Приветливо манит к себе; Всё шибче, земли под ногами не слыша, Бежит он к родимой избе. И всё с каждым шагом растет нетерпенье… Вот, вот она, хата его! Но что это значит? В каком разрушеньи: Дверь настежь, внутри — никого; Повыбиты стекла, свалились ворота… Но что же жены не видать? Иль, может, нашлась ей какая работа, А с ней и сынишка, и мать? И душу тревожит дурная примета… Спросить бы соседей?.. Но к ним Идти он боится, страшася ответа, Предчувствием смутным томим. Задами, послушный неведомой силе, Он к церкви неспешной стопой Идет поклониться отцовской могиле И думает: тою порой Вернутся родные… По кладбищу бродит Он между могил и крестов; Легко на одном незнакомом находит Он надпись из нескольких слов. У самой ограды под старой сосною Отец его был схоронен. И набожно воин, крестяся рукою, Кладет за поклоном поклон. Других два креста та сосна осенила Угрюмою тенью своей, И свежая детская чья-то могила Ютилася тут же под ней. Случайным, рассеянным взглядом невольно Прочел имена он, и вдруг В глазах помутилось, грудь сжалась так больно, И выпала шапка из рук. Опять, пораженный как грома ударом, Читает те надписи он,— Глаза не ошиблись: на службе недаром Он грамоте был обучен. И снова не веря, он снова читает Всё те ж роковые слова… Кручина жестокая сердце терзает, Поникла на грудь голова. Ему те надгробные строки сказали, Что счастье погибло навек: Что некому высказать лютой печали, Что лишний он стал человек, Что тех, кто так дороги были и милы, Ему не видать никогда, Что в мире остались ему лишь могилы, Лишь горе да злая нужда… Садилося солнце; зарею вечерней Румяный зардел небосклон; Смеркалось… Ударили в церкви к вечерне, И тихий послышался звон. Лились, замирая вдали, эти звуки, Как зов милосердый того, Кто дал человеку душевные муки И в горе утешит его. 10 сентября 1888 Павловск

411. «Ни звезд, ни луны. Небеса в облаках…»

Ни звезд, ни луны. Небеса в облаках. Ветер замер. В лесу тишина. Не дрогнет ни единый листок на ветвях. Эта ночь тайной неги полна! Ни слез, ни борьбы, позабыт мир земной, И одна лишь в душе земной благодать. В упоеньи так сладостно с нежной тоской Этой ночи безмолвно внимать! Она овладела таинственно мной… Ожидая чего-то, стою… Полновластная ночь, я один пред тобой! О, поведай мне тайну свою! 2 октября 1889 Близ станции Белой

412. У ОЗЕРА

М. Д. Давыдову

Усталый сын земли, в дни суетных забот, Средь мелочных обид и светского волненья, У озера в лесу ищу уединенья. Не налюбуешься прозрачной гладью вод: В ней словно тайная есть сила притяженья. Не оттого ль меня так к озеру влечет, Что отражается в струях его порою Вся глубина небес нетленною красою — И звезд полуночных лучистый хоровод, И утро ясное румяною зарею, И светлых облаков воздушная семья? Не оттого ль, что здесь, хоть и пленен землею, К далеким небесам как будто ближе я? 5 октября 1889 Близ станции Белой

413. ПРЕД УВОЛЬНЕНИЕМ

В его глазах прочел я скорбь немую, Лишь он предстал впервые предо мной: Семью, и дом, и сторону родную Покинул он для жизни боевой. Прошли года. Всю силу молодую, Весь рьяный пыл он в долг влагает свой. Усердие и простоту святую — Как не любить в солдате всей душой? И я люблю с отеческой заботой; Но сжиться он едва успеет с ротой, Как подойдет срок выслуженных лет. Я с ним делил и радости и горе, А он печаль в моем прочтет ли взоре, Которым я взгляну ему вослед? 26 июля 1890 Красное Село

414. «Не вчера ли, о море, вечерней порой…»

Не вчера ли, о море, вечерней порой К берегам ты ласкалось лукавой волной? В алом блеске зари не вчера ли Небеса голубые сияли? А сегодня косматой грядою валы, В грозном беге крутясь у прибрежной скалы, Бурно рвутся на приступ могучий, Обгоняя свинцовые тучи. В битве жизни не так ли и ты, человек, Терпишь зол и гонений мятежный набег? Но не вечны страданья и беды: Ты дождешься над ними победы. Верь, улягутся волны и завтра опять Будут берег любовно и нежно ласкать, Просветлеют небесные дали, И рассеются сердца печали. 28 августа 1890 Вайвара

415. ЗИМОЙ

О, тишина Глуши безмолвной, безмятежной! О, белизна Лугов под пеленою снежной! О, чистота Прозрачных струй обледенелых! О, красота Рощ и лесов заиндевелых! Как хороша Зимы чарующая греза! Усни, душа, Как спят сугробы, пруд, береза… Сумей понять Природы строгое бесстрастье: В нем — благодать, Земное истинное счастье. Светлей снегов Твои да будут сновиденья И чище льдов Порывы сердца и стремленья. У ней учись, У зимней скудости прелестной, И облекись Красою духа бестелесной. 18 марта 1906 Павловск

416–417. НА ИМАТРЕ

1. Ревет и клокочет стремнина седая

Ревет и клокочет стремнина седая И хлещет о звонкий гранит, И влагу мятежную, в бездны свергая, Алмазною пылью дробит. На берег скалистый влечет меня снова, И любо, и страшно зараз: Душа замирает, не вымолвить слова, Не свесть очарованных глаз. И блеск, и шипенье, и брызги, и грохот, Иная краса каждый миг, И бешеный вопль, и неистовый хохот В победный сливаются клик. Весь ужаса полный, внимая, гляжу я, — И манит, и тянет к себе Пучина, где воды, свирепо бушуя, Кипят в вековечной борьбе. 10 мая 1890

2. «Над пенистой, бурной пучиной…»

Над пенистой, бурной пучиной Стою на крутом берегу, Мятежной любуюсь стремниной И глаз оторвать не могу. Нависшими стиснут скалами, Клокочет поток и бурлит; Сшибаются волны с волнами, Дробясь о недвижный гранит. И рвутся, и мечутся воды Из камня гнетущих оков, И молит немолчно свободы Их вечный неистовый рев. О, если б занять этой силы И твердости здесь почерпнуть, Чтоб смело свершать до могилы Неведомый жизненный путь; Чтоб с совестью чистой и ясной, С открытым и честным челом Пробиться до цели прекрасной В бореньи с неправдой и злом. 5 августа 1907 Иматра