Поэты 1880–1890-х годов

Мережковский Дмитрий Сергеевич

364. «Венок цветущих иммортелей…»

Венок цветущих иммортелей, В своей печальной красоте, Висит под сенью старых елей На покачнувшемся кресте. Но безымянная могила Молчит про то, кто в ней зарыт, О ком молва не сохранила Ни лжи, ни правды в камне плит. Но может быть, и здесь витала Недавно фея светлых грез И холм надгробный орошала Святою влагой чистых слез: Обросший мохом крест убогий — Соперник памяти людской, Могильных сводов сторож строгий, Увенчан любящей рукой… Всесильна вечностью своею Слепая смерть, но всё же власть И сила есть у нас над нею: Та власть — любовь, та сила — страсть! Под балдахином хмурых елей О них гласит моей мечте Венок печальных иммортелей В своей цветущей красоте… Сентябрь 1892

365. «Свободною душой далек от всех вопросов…»

Свободною душой далек от всех вопросов, Волнующих рабов трусливые сердца,— Он в жизни был мудрец, в поэзии — философ, И верен сам себе остался до конца! Он сердцем постигал все тайны мирозданья, Природа для него была священный храм, Куда он приносил мечты своей созданья, Где находил простор и песням, и мечтам. Он был певцом любви; он был жрецом природы; Он презирал борьбы бесплодной суету; Среди рабов он был апостолом Свободы, Боготворил — одну святую Красоту. И в плеске вешних вод, и в трепете пугливом Полуночных зарниц, в дыхании цветов И в шепоте любви мятежно-прихотливом,— Во всем он находил поэзию без слов. Привычною рукой касаясь струн певучих, Он вызывал из них заветные слова, И песнь его лилась потоком чувств кипучих — В гармонии своей свободна и жива. Но вещий голос смолк… Но песня жизни спета… Но поздний дар любви упал из рук жреца… И траурный венок я шлю к могиле Фета — Венок стихов на гроб могучего певца… 10 декабря 1892

366. «В стенах неволи городской…»

В стенах неволи городской Кончая хмурый день печальный, С какой безвыходной тоской Я вспомнил плеск реки кристальной, Повисший над обрывом сад, Берез развесистые сени, В старинном доме комнат ряд, Террасы шаткие ступени, Поля, луга… Как будто вдруг — Под стон озлобленной столицы — Перечитал мне старый друг Забытой повести страницы… Казалось мне: в степной глуши Я вновь живу, — поля родные Со мной беседуют в тиши И мне внимают как живые; И я люблю, люблю впервые, Всем юным трепетом души!.. Между 1889 и 1893

367. НИКОГДА!

Как звезд, далеких звезд, не счесть ночной порою, Когда в чертог небес — бледна и холодна — В венце своих лучей, неслышною стопою Взойдет луна; Как не исчерпать зла, которым знаменуют Дни равномерное течение времен; Как не сдержать ветров, когда они бушуют Со всех сторон, — Так не постичь умом мечты певца мятежной, Когда с дрожащих уст — наперекор судьбе — Срывается волна поэзии безбрежной, Неся в себе Волшебный дар небес — дар творчества победный, Понятный для певца, не зримый никому, И тихо льется песнь, как свет лампады бледный В ночную тьму… Между 1889 и 1893

368. КРУГОВОРОТ

Летят часы… За ними вслед — Как призрачная тень — Бежит зари вечерней свет, И гаснет шумный день… И меркнет день… И ночь кругом. И ночь, и мрак, и тишь… И сном больным, тревожным сном, Ты грезишь, а не спишь… Уходит ночь за грани гор, Проснулися поля, В волшебный утренний убор Оделася земля… Заря румяная горит На бархате небес; Росой посеребренный щит Встряхнул зеленый лес… И — разогнав обрывки туч В синеющую даль — Прорезал солнца знойный луч Ночных небес эмаль… Опять растет в груди порыв, Опять томит покой, Опять хандра, опять прилив Тоски моей больной… Между 1889 и 1893

369. «Бледное, чахлое утро туманное…»

Бледное, чахлое утро туманное Робко встает над безмолвной столицею; Скоро проснется и солнце румяное Вместе с толпою рабов бледнолицею… В темных подвалах, в палатах блистательных Снова застонет нужда беспощадная — Бич всех людей идеально-мечтательных, Злая, больная, жестокая, жадная… Жаль мне вас, дети нужды истомленные, Жаль мне и вас, дети праздности чванные, Жаль мне и дни беспросветно-туманные, Жаль мне и песни, в тумане рожденные… Между 1889 и 1893

370. ВЛЮБЛЕННЫЕ ФАВНЫ

(Из классического мира)

Каждый день румяным утром За белеющею виллой Появлялась дочь архонта, Словно призрак легкокрылый. Чуть с востока выплывала Розоперстая Аврора, Ключевой водой поспешно Наполнялася амфора; И на мраморных ступенях, За плющом темно-зеленым, Заглушался шум потока Страстным шепотом влюбленным. Стороною пробирался Вслед затем пастух кудрявый; Выбегал за ним неслышно Из засады фавн лукавый И — счастливцу подражая — Обращался к деве страстно, О любви своей кипучей Говорил ей, но — напрасно… Утром — новое свиданье… Но соперника однажды Сговорились фавны злые Отучить навек от жажды, — Сговорились втихомолку И красавца усыпили Сонным зельем так, что спит он В преждевременной могиле. С той поры не видно больше У источника свиданий, С той поры не слышно фавнам Упоительных лобзаний… Всё прошло, хотя, как прежде, В час, когда спешит Аврора На восток, водою снова Наполняется амфора, И в тени плюща заметен, За белеющею виллой, Над источником холодным Тот же призрак легкокрылый. Взор у дочери архонта Полон жгучей, страстной муки, И сидит она, на мрамор Опустив бессильно руки. «Изменил тебе коварный!» — Шепчет фавн с усмешкой едкой, Приютись у водоема За зеленой зыбкой сеткой. Но напрасно козлоногий Ей твердит любви признанья — Не глядит она на фавна, Вся в истоме ожиданья. Лепет струй воды прозрачной — Мелодично-музыкальный — Для нее звучит мотивом Милой сердцу песни дальной; И сидит она — безмолвна, Словно призрак легкокрылый,— Над источником певучим, За белеющею виллой… Между 1889 и 1893

371. СВЯТОГОР

В старину Святогор-богатырь, Чуя силу в себе дерзновенную, В час недобрый надумал рукой Приподнять-опрокинуть вселенную. И на борзом своем скакуне Он поехал в путину немалую, — Едет тягу земную искать, Видит гору вдали небывалую… «Уж не здесь ли?!.» И плеткой коня Он ударил рукою могучею,— Конь взлетел, словно птица, наверх И как вкопанный встал по-над кручею… Слез с седла богатырь Святогор,— Хоть бы птица кругом перелетная! Ни души… Только смотрит: пред ним Словно сумка лежит перемётная… Поклонился земле богатырь, Хочет сумку поднять — не ворохнется… Что за диво! Ни взад, ни вперед, А вокруг ветерок не шелохнется… Понатужился — пот в три ручья Покатился с лица загорелого, И тревога за сердце взяла Святогора, воителя смелого… «Что за нечисть!.. Так нет же, умру, А не дам надругаться над силою!..» И опять приналег богатырь — И гора стала силе могилою: Где стоял, там он в землю ушел, Не сдержав богатырского норова, Вместе с тягой земною в руках… Там — и место теперь Святогорово!.. На горе на крутой до сих пор — Там, где бездна-овраг разверзается, — Камень-конь своего седока Больше тысячи лет дожидается… А кругом — только ветер шумит, Ветер песню поет неизменную: «Не хвалился бы ты, Святогор, Приподнять-опрокинуть вселенную!..» 14 ноября 1893

372. РУСАЛОЧЬЯ ЗАВОДЬ

(Из волжских преданий)

Под суглинистым обрывом, над зеленым крутояром День и ночь на темный берег плещут волны в гневе яром… Не пройти и не проехать к той пещере, что под кручей Обозначилась из груды мелкой осыпи ползучей… Выбивают прямо со дна, и зимой не замерзая, Семь ключей — семь водометов и гремят не умолкая… Закружит любую лодку в пене их молочно-белой, И погибнет, и потонет в ней любой безумец смелый. Далеко потом, далёко — на просторе на гульливом — Тело мертвое на берег Волга выбросит приливом… Было время… Старожилы речь ведут, и не облыжно, Что стояла эта заводь, как болото, неподвижно; В камышах, огородивших омут чащею зеленой, Семь русалок выплывали из речной воды студеной,— Выплывали и прохожих звали песнями своими Порезвиться в хороводе под луною вместе с ними. И, бывало, кто поддастся приворотному призыву Да сойдет к речному логу косогором по обрыву — На него все семь русалок и накинутся толпою, Перекатным звонким смехом заливаясь над водою. Защекотят сестры насмерть гостя белыми руками И глаза ему замечут разноцветными песками; А потом, потом зароют в той пещере, в той могиле, Где других гостей без счету — без числа нахоронили… Клич русалочий приманный услыхал один прохожий, Вещей силой наделенный, прозорливый старец божий,— Услыхал и проклял заводь нерушимым гневным словом, И на берег, и на волны пал туман густым покровом… В тот же миг стал осыпаться по обрыву щебень серый И повис щитом надежным над осевшею пещерой; А русалки так и сгибли в расходившейся пучине,— Семь гремячих водометов выбивают там доныне… Вешней ночью в этом плеске слышны тихие призывы, Внятны робкие моленья, слез и смеха переливы; А под утро над ключами, перед зорькой раным-рано, Семь теней дрожат и вьются в дымном облаке тумана… Конный мимо них несется, не жалея конской силы; Пеший усталь забывает близ русалочьей могилы… И поют ключи, и плачут — слезно плачут в гневе яром, Точно правят панихиды над зеленым крутояром… <1894>

373. НА ЧУЖОМ МИРУ

Пир — горой… В пылу разгула Льются волнами слова; У честных гостей от гула Закружилась голова. Речи буйные сменяя, По столам — полным-полна — Ходит чаша круговая Чудодейного вина. Кто хоть выпьет, хоть пригубит — Словно горя не видал; Как зазноба, всех голубит Хмель под сводом ярких зал… На пиру всем честь и место — Только, песня, нет тебе, Вдохновенных дум невеста И сестра мне по судьбе! Только мы одни с тобою Обойденные стоим: Ты кручинишься со мною, Я — горю огнем твоим… Но недаром пьяной чашей Обнесли нас на пиру — С простодушной музой нашей Не пришлись мы ко двору! Здесь поют певцы другие — Пира шумного льстецы, От разгула не впервые Захмелевшие певцы… Где царит одна услада, Не знававшая тоски,— Там с тобою нас не надо, Мы для всех там — чужаки! Место наше — за порогом Этих праздничных хором; По проселочным дорогам Мы, сестра, с тобой пойдем… Мы послушаем, поищем, Что и как поют в глуши; С каждым путником и нищим Погуторим от души… Перехожею каликой, Скоморохом-гусляром Мы по всей Руси великой С песней-странницей — вдвоем. По деревням и по селам Расстилается наш путь. Нам, и грустным и веселым, Будет рад хоть кто-нибудь… Гой вы гусли! Гей вы мысли! Гой ты струн гусельных строй! Что вам тучи, что нависли Над победной головой?!. Гряньте песню дружным ладом, Как певали в старину,— Русским словом, русским складом Подпевать я вам начну… Здравствуй, удаль! Здравствуй, воля — Воля вольная!.. Авось На просторе наше поле Клином в поле не сошлось!.. <1894>