Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

IV. Гробница

Как дым курений — ночь. В ее простор, Как души в Стикс, сгоняет ветер поздний Четы теней от рук, и лоз, и гроздий, И кличет нас из тьмы в лицо, в упор. В земных небес скудеющий шатер Уводит жизнь свои цветные весны. Еще поет в руках пастуший посох, И первый мрак превозмогает взор. Нет, никогда здесь не был Иегова! Душа горит, и скомканный язык Все силится свое исторгнуть слово, Но этот мир так тягостно велик! — — И встанет здесь, пустынно и нескоро. Огромная

заря, дивясь своим простором.

V. Лигурия

Опустошенный движет кругозор Растущий день, и размыкая узы Привычного труда прилежной музы, Я ухожу, куда уводит взор. Сгибает ветр уклончивый отпор. Льет русые волокна кукурузы, И облака, как крупные медузы, Чуть шевелясь, плывут по волнам гор. Но не вернется в тишину бездомный, Гонимый Ангел продолжать свой труд, Дробить каррарские каменоломни. Прохладе сумрачной ваять приют. Непонятые дни проходят в небе В неисчерпаемом великолепьи.

VI. Музей

Восторг тяжелый сдержанных обетов, Паломничества медленный экстаз, В музейной тишине встречает нас Среди картин и дремлющих портретов. Голубизною захолустных ветров В окошко дали приручают глаз, И вслух фонтана быстрый пересказ Внизу, в саду, среди глициний где-то. И в зелени пустующих аллей Уж ранний вечер гасит мрамор статуй. А из витрин, в сгущающейся мгле, В пустые комнаты сквозь мрак холодноватый Усталой тишине глядит в ответ Языческая радость древних лет.

VII. Дант

L’Amor che muove il sole e l’altre stele [82].

— «Глухую боль отверженья изведав, Не знай стихов. А позже, сняв запрет, Единый раз воспой Ее, поэт, — Любовь, что движет солнце и планеты»… На набережной, из-за парапетов. Как сердце из груди, рвал ветер, снегом сед. Промерзший плащ, и он глядел ей вслед, Терявшейся средь чуждых силуэтов. Приветливо ловила Беатриче Докучной спутницы пустую речь, И юное хранила безразличье, Не замечая постоянных встреч, И взоры целомудренно скрывала За дерзко спущенное покрывало.

VIII. Венеция

Мечтам не отогнать видений хор Венеции. Здесь улочки все те же. На них в средневековый сумрак прежде Мадонны белокурой падал взор. Свидетель давнего в palazzo [83] Дожей двор. Где прошлое ползет травой из трещин. Как странно жжет, встречаемый все реже. Под черным веером полупечальный взор. На влажный мрамор пала тень — монах Под издавна ветшавшей позолотой. Чуть спотыкаясь в медленных волнах. Гондола около колышет воды. Былые образы в опять ожившем чувстве Возводят жизнь в таинственном искусстве.

83

дворец (итал.).

IX. Боттичелли: «Весна»

Сквозь

голубые облачные весны Мне юная запомнилась одна. Она, как завязь дикого плода, И первые, кружась, ее узнали осы. Босой ногой цветов сминая звезды, Сама спустившаяся к нам звезда, Она зимы порвала невода, И с ней пришли ее подруги — сестры. Ветр утренний протяжно дул в меха, В росе ее сандалия скользила, Когда она в одежде василька С толпой дриад и нимф в наш лес входила. И оставляла след, траву клоня. Ее продолговатая ступня.

X. Неаполитанский вечер

Колчан лучей рассыпан золотой Над выцветшей вечернею долиной. Колесный резкий скрип и крик ослиный Смиряются пред близкой темнотой. Спешит монах, поникнув головой, Вдоль грубых стен, где пыльные маслины Встречают мрак. Толпятся козьи спины, Сбивая шаг над жилистой травой. Встает туман растущей поволокой. Неровное дрожанье мандолин Несется из неосвещенных окон. Закат ложится в ветре и пыли. И в сытый солнцем темный воздух сада Ошеломленные кричат цикады.

XI. Утро на море

И воздуха неслыханная поступь Кружит следы, взметнув в садах листы. Прохладный запах мокрой резеды И грузных волн медлительная осыпь. О, ранний час! И птице вольный доступ В морскую даль, в ширь неба и воды! Движенья крыл ломают с высоты Соленый и непробужденный воздух. А солнце, словно позабыло счет, И жжет, и льет обильными лучами. И сладок одиночества янтарный мед, И мысли белыми слетелись голубями. Ловлю пригоршнями — о, несравненный труд! — Паденье остывающих минут.

XII. Помпеи

Над медленно подъятой головой Июльский зной навис тяжелой крышей. Помпеи спят, и олеандром пышным Украшен их оставленный покой. Здесь непугливых ящериц порой Услышишь бег в пустой, заросшей нише. Душистый душный ветр взлетает выше, Посторонясь над рушенной стеной. В набальзамированной тишине, В тысячелетнее опустошенье, Венерин храм почтило к вышине Двух бабочек любовное круженье, Когда, окрасив верхнюю ступень, К подножию горы ложился день.

XIII. Ночь

Седой луны блуждает призрак пленный. Немая тень, где жизнь, где плоть твоя? Нет, смерть свою не пожелаю я, А встречу, как бесчестье, как измену. И медленная страсть встает надменно Над одичалой грустью бытия! О жизнь моя, ты все-таки моя! Еще жива, и вижу свет вселенной! Душа моя, все та же ты, — лети Над этой жизнью, сладостной и ветхой! Ведь сердце не устало там, в груди. Стучаться, как в окно весенней веткой. И снова возвращает миру свет Пророзовевший холодом рассвет.