Поэзия и проза Древнего Востока
Шрифт:
Ода памяти Цюй Юаня
Перевод В. М. Алексеева
Августейшую милость монарха я принял с поклоном: Ожидаю заслуженной кары в Чанша. Услыхав стороной, что поэт Цюй Юань знаменитый Покончил с собою здесь, в водах Мило, [428] Прихожу к волнам Сяна [429] и им поручаю стенанье И моленье тебе, о учитель-поэт. Ты столкнулся с людьми беспримерно, безмерно дурными И тогда погубил, уничтожил себя. О, злосчастье! О, горе! О, стон! О, терзанье! О, крик мой! Тебе выпало время невзгод, неудач. И жар-птица и феникс засажены, загнаны в яму, Ну, а совы, сычи — те сновали везде. Сорный хлам, мелюзга возвеличены были в светлейших, Клеветник, подлый льстец добивались всего. Совершенные, мудрые люди дорогу свою искривили, С дороги своей были сбиты, Извращен был путь честных и стойких людей. И считалось: что герой Суй-и [430] — это гадость, Разбойники ж Чжэ [431] или Цяо [432] — честны. Меч «Нечистых долой» [433]428
…в водах Мило… — Милоцзян — река в нынешней провинции Хунань.
429
…к волнам Сяна… — река Сян в нынешней провинции Хунань.
430
Суй-и— мудрый сановник легендарной династии Инь.
431
Чжэ(или Дао Чжэ) — знаменитый разбойник, в древности живший в царстве Лу.
432
Цяо(или Чжуан Цяо) — разбойник, живший в царстве Чу.
433
Меч «Нечистых долой»— один из двух знаменитых мечей, выкованных будто бы древним оружейником Гань Цзяном.
434
… даты Чжоу сосуд… — то есть сосуд, отлитый при династии Чжоу (XII в. до н. э. — III в. до н. э.).
435
Святой дракон— По преданию считалось, что в пучине вод живет дракон с драгоценной жемчужиной во рту.
436
…все «Девять стран», служа лишь князю «своему»… — То есть все девять округов, на которые в древности был поделен Китай. Речь идет о том, что в период смут поэту следовало служить.
437
Цзян(или Янцзызян) — одна из двух крупнейших рек Китая, иногда просто название любой реки в Южном Китае.
438
…на муравьиную орду? — В древних памятниках говорится, что когда кит оказывается на суше, то он становится добычей муравьев.
Сыма Сян-жу [439]
Там, где длинны ворота (Поэма)
Перевод В. М. Алексеева
Императрица из рода Чэней, супруга Доблестного сына, Воинственного августейшего монарха, [440] в описываемое нами время, пользуясь его благосклонностью, стала чрезвычайно ревнива, и государь поселил ее отдельно, во дворце Длинных Ворот. Она предавалась там тоске и печали, думая о горе своем…
439
Сыма Сян-жу (ок. 179–117 гг. до н. э.) — известный государственный деятель и поэт. По преданию, его поэма «Там, где длинны ворота» была написана по просьбе покинутой жены императора У-ди. Рассказывают, что государь, потрясенный описанием глубокого горя, вновь приблизил к себе жену. Перевод публикуется по книге «Китайская классическая проза».
440
Доблестного сына, Воинственного августейшего монарха— императора Ханьской династии У-ди (правил с 140 по 87 г. до н. э.).
Затем прослышала она, что в городе Чэнду, который в область входит Шу, [441] живет Сыма Сян-жу, что он искусней всех в стране под небом нашим в писании красивых сочинений. И вот она, взяв из казны сотню цзиней [442] желтого золота, дала жене Сян-жу, по имени Вэнь-цзюнь, иль Образованная Госпожа, чтоб та купила себе вина и чтобы это все пошло на строфы, объясняющие ее тоску и огорченье. И Сян-жу написал свое стильное произведение, имея в виду образумить владыку-монарха. Императрица Чэнь вновь удостоилась теперь фавора и сближенья. Вот что гласили слова его оды-поэмы.
441
Шу— местность на территории нынешней провинции Сычуань.
442
цзинь— мера веса, в древности около 250 гр.
«Скажите, какая там красивая женщина, да, красавица, ходит и бродит, шагает, в грустные думы свои погрузившись, Душа ее, уйдя за грани тела, потерявшись, не возвращается назад, обратно, да, и вид она имеет изможденный, вся высохла она, сидит, живет совсем одна.
Он говорил мне: «Ведь я утром буду уходить, а вечером к тебе опять приду — да, да, приду». А сам теперь и пьет, и ест, и забавляется, забыв обо мне. И в сердце его все испарилось сразу. Он мне изменил, и не вспомнит уже о былом: связался теперь с фавориткой своей и сблизился с нею! Я так бы желала, чтоб он мне соблаговолил бы вопросы поставить, меня допросить, чтоб сам повелел мне приблизиться снова — да, вновь подойти; чтоб мне удостоиться счастья вновь услышать, ценить драгоценный голос его. Соизволил сказать лишь пустые слова, а я-то надеюсь всей полной душой, да, искренне очень; но, мой повелитель, он так и не хочет меня осчастливить, приехать ко мне. Я в этих хоромах одна, как на дне и вся своим чувством захвачена — вся! А ветер летит, налетает, как вихрь, этот ветер!..
Взойду на Пахучую башню и стану с надеждою вдаль я смотреть, с надеждой смотреть; душа же до самых глубин охвачена сильным порывом, и вся, как поток, устремляюсь куда-то туда. А тучи плывут, тяжелыми грудами тучи со всех четырех заслонили сторон небосклон, да, отовсюду; и небо, бездонно-бездонное небо вдруг днем потемнело совсем. Гром прокатился, раскатами гром, и губы его восстали, восстали; но грохот от грома напомнил мне грохот того экипажа, в котором сидел государь. Вот летящая буря свернула с пути и влетает в ворота мои, во дворец; поднимает все занавеси и все пологи разом, и вдруг коричное дерево сплелось и запуталось все в корнях и ветвях — да, ветвях; а запах и острый, и резкий идет и идет. Великая птица павлин садится на дерево это и к нему приникает любовно… А черная там обезьяна свистит и стонет протяжно. Вот зимородок, изумрудная, синяя птица, сложила свои крылья, сюда прилетев, уселась совместно с другой. Фениксы, он и она, летают на юг и на север… Сердце мое полно до краев безысходной тоскою, дух, сбитый с пути, бушует вовсю, на меня изнутри нападает…
Спускаюсь с Террасы Пахучей, смотрю, озираюсь вокруг, вокруг озираюсь и медленным шагом иду потихоньку по самым глубоким дворцовым путям. Вот главная зала… Как глыба… Она упирается в небо — да, в самое небо… Строенья другие громадою темной с ней вместе поднялись и высятся к небу. По временам я прислоняюсь в истоме к флигелю направо, к востоку, да; смотрю на пестрые громады, и без конца, и без конца. Толкну в инкрустациях дверь, золоченые бляхи затрону — схвачусь я, их звук загудит, загудит, как звон колокольный какой-то. Перекладины двери моей из скульптурной магнолии все — да, все резные, карниз абрикосом ажурным отделан. Здесь целая сеть густая-густая деревьев, бродящих, качающихся; подперты пролеты утуном-деревом. Отделаны все редкими деревьями верхи колонн, их капители; неровными рядами они крепят упоры крыш. И в этот час все выглядит неясным и туманным, по одному могу лишь угадать другое — другое; а в общем кажется, как будто глыбы скал нависли сверху кое-как… А днем все пять цветов [443] слепят, один перед другим — слепят; блестят и огненно сверкают — сплошное яркое сиянье! И плотно так скрестились камни, нет — это черепицы крыш — да, крыш; напоминает их узор игру каких-то самоцветов. Везде растянуты сплошной, причудливою сетью там занавесы, да; свисают вниз перевитыми узлами чуской бахромы. Дотянусь до карниза дверей, чтобы сделать движенье какое-нибудь, да, чтобы двигаться мне, и смотрю на широкую панораму причудливых дворцовых помостов-террас.
443
Пять цветов— зеленый, желтый, красный, белый, черный.
Белый журавль кричит и жалобно воет — да, воет; его одинокая самка стоит на одной ноге у сухих тополей. День уже в сумерках желтых, надежды мои прерываются — да, оборвались; печально одна отдаю себя зале пустой. Свисает, сияет луна, лучи надо мной лишь блистают — да, только; иду в эту чистую ночь одна в свой глубокий альков. Берусь за классически строгую лютню, сыграть отходящий от строгих мотив; играю о том, что не может быть долгой печальная дума моя. Под пальцем течет высокая нота, она изменяется дальше и переходит в другую: и тембром струна упоительно чистым звенит, мелодия вздымается вверх. Проходит сквозь все, что я вижу теперь, ее четкая, строгая тема — проходит; мысль моя крепнет, растет и себя поднимает сама. Но те, кто со мной, по обе руки, в своем огорченье роняют слезу — да, плачут; их слезы струятся потоком во всех направленьях, и этак и так. Не сдерживают уж рыданий своих, все громче и громче от горя вздыхают, вздыхают; но я уже вновь поднялась, шатаясь, иду, не зная куда. Рукав подымаю свой длинный, лицо закрываю свое — закрываю; и все пересчитываю свои неудачи, ошибки былого… Ни глаз, ни лица показать, показать… И вот в удрученном таком настроении я приближаюсь к постели своей. Собираю душистые разные травы себе в изголовье, в подушку; себе постилаю цветы, которые пахнут чудесно, на ложе. И вдруг засыпаю, и сплю, и грежу во сне и в сонной мечте, да, в думе своей; в душе же творится такое, как будто бы сам государь был здесь, рядом со мною. В испуге от сна пробуждаюсь — ах, нет, никого не видать, не видать; душа вся встревожена, будто потерю познала. Поют петухи целым хором уже, и меня им приходится горько жалеть, горевать; и я поднимаюсь, смотрю на луну, на ее сосредоточенный блеск. И взираю на звезды, рядами своими, рядами мерцающие; Би-Маобиады [444] уже проступают в восточной окраине неба. Я вглядываюсь в середину двора, где лежит — да, лежит полусвет-полумрак; и как будто то изморозь выпала там, как бывает лишь осенью поздней. И тянется-тянется ночь, словно год, а не ночь; а в сердце моем клубится, клубится тоска, и никак невозможно ее утишить, изменить. Вот так я блуждаю в волненье, и места себе я найти не могу, не могу до утра… Мутнеет и брызжет рассвет… А я грущу про себя, грущу и горюю, и так весь год до конца — и не смею, не смею забыть».
444
Би-мао— две звезды, которые хорошо видны при восходе солнца в пятом-шестом месяцах по лунному календарю.
Император Вэнь-Ди [445]
Манифест просвещённого монарха об обсуждении мер помощи населению
Перевод В. М. Алексеева
За это последнее время было несколько лет подряд, когда хлеба не всходили. Да к этому ж были несчастья потопов и засух, поветрий и моров. Мы этим всем удручены чрезвычайно. Мы неумны, непросветленны; постичь еще не можем Мы, чья здесь вина и преступленье. Возможно, что правительство у Нас в себе содержит упущенье, и в Нашем поведенье также Мы видим промахи, ошибки. Или тогда к путям небес Мы допустили непокорство, несогласованность какую? Или тогда от благ земных Мы, может быть, чего не взяли? Или тогда в делах людских бывало много расхожденья с нормальной жизнью мирных лет? Или тогда земные духи иль те, что на земле с небес, бросают Нас, не принимая молений Наших или жертв? Чем Мы теперь доведены до этих бед? А может быть, что содержанье всех сотен Наших должностных чресчур расходно и огромно? Иль, может быть, что бесполезных, ненужных дел уж слишком много? Откуда ж эта недостача и оскудение народа в его питании сейчас? А можно думать ведь, что при расчетах за землепользование Мы не имели еще дальнейшего их снижения для народа? Иль, обсуждая, как быть с народом, Мы не усилили, как бы надо, о нем заботы? Когда рассчитываем рты и применяем их к земле, то, по сравненью с древним миром, в земле есть даже преизбыток; когда ж народ свою ест пищу, то слишком многого не хватает. Всему вот этому вина, в чем находить ее возможно?
445
Император Вэнь-ди (дословно: «Просвещенный») правил с 176 по 156 г. до н. э. Перевод публикуется впервые.
В том, может быть, что все роды и кланы народных наших масс работают излишне много на несущественные вещи и этим своему земельному труду наносят вред, ущерб? Иль, может быть, при выделке вина уничтожают хлеба слишком много? Иль, может быть, домашних «шесть животных» едят помногу все и многочисленны уж очень? Что важно, что не важно здесь, я не умею разобраться, напасть на самый центр вещей. Мне б обсудить все это надо с премьером, с разными князьями, а также и с чинами покрупнее — которые две тысячи мер риса получают, с учеными большими и другими! Пусть те из них, что в состоянии помочь всем сотням наших масс народа, свободно, как они хотят, и с дальним озареньем мысли, не скроют ровно ничего!
Чжан Хэн [446]
Вернусь к полям
Перевод В. М. Алексеева
Живу в столичных городах уже давным-давно, но нет во мне ума и светлого сознанья, чтоб помогать моменту дня. Все, что я делаю, — так это — подхожу к Реке, чтобы на рыбок любоваться, и подождать, когда Река будет прозрачна и чиста, [447] что вряд ли будет когда-нибудь. Я близко к сердцу принимаю отрывистость и настроение Цай'я; [448] и я последовать готов за разрешением сомнений тому, что скажет Тан.
446
Чжан Хзн (78—139) — знаменитый поэт и астролог, особо прославившийся своими сочинениями в жанре фу. Перевод публикуется впервые.
447
…когда Река будет прозрачна и чиста… — Имеется в виду река Хуанхэ. По преданию, раз в тысячу лет мутная вода Хуанхэ, несущей обычно лёсс, становится будто бы чистой.
448
…и настроение Цай'я… — Имеется в виду Цай Цзэ из царства Янь, который, не встретив правителя, которому мог бы с успехом послужить, обратился к физиогномисту Тан Цзюю с вопросом о будущем.