Поэзия и проза Древнего Востока

Чжао Е

Возвращение из похода (3)

1 Воевать нас посылали на восток, И не смели возвратиться мы назад. Возвращаемся с востока мы домой. Мы в пути окружены дождливой тьмой. Как хотелось возвратиться нам назад! Дом родной увидеть каждый был бы рад. Там ты больше не в строю, ты не солдат. Надеваешь деревенский свой халат. Чуть заметно черви двигаются днем Под густыми шелковицами в тени. Днем на запад мы, усталые, ползем, Ночью спим под колесницами одни. 2 Воевать нас посылали на восток, И не смели возвратиться мы назад. Возвращаемся с востока мы домой. Мы в пути окружены дождливой тьмой. Там на крышах тыквы дикие висят. Заползли мокрицы в дом давным-давно. Паутина, будто шелк, на первый взгляд, И следов оленьих на поле полно. И мерцает огонек издалека, И не сразу узнаешь ты светляка. Не пугайся! Это добрый огонек. С ним ночами человек не одинок. 3 Воевать нас посылали на восток, И не смели возвратиться мы назад. Возвращаемся с востока мы домой. Мы в пути окружены дождливой тьмой. Цапли там на муравейниках кричат. Дома женщины вздыхают в листопад. Подметают, моют, чистят и скоблят, Затыкают в стенах дыры все подряд. Тыквы горькие на хворосте лежат. Весь валежник наш каштановый гниет. Вспомнил я: сегодня минул третий год С той поры, как мы отправились в поход. 4 Воевать нас посылали на восток, И не смели возвратиться мы назад. Возвращаемся с востока мы домой. Мы в пути окружены дождливой тьмой. Как на солнце перья иволги блестят! Сколько девушек успело подрасти! И такой же точно свадебный обряд. Дочку замуж выдает уже сосед. Кони рыжие запряжены чуть свет. И жених, как подобает, разодет. Что ж, любовь молодоженам да совет! Никому до старых дела больше нет.

Из книги «Малые оды»

Жалоба придворного (IV. 10) («Всевышний грозен…»)

1 Всевышний

грозен, суров, жесток. Голод, погибель, — все от него. Смута в стране, в государстве раскол. Сильных и слабых казнит божество. Не смотрит, кто прав, а кто виноват. Пускай страдал бы только злодей. Однако столько кругом утрат, Что нет спасенья для всех людей. Всюду напасти, всюду разлад. Сегодня худо державе всей. 2 Дом Чжоу повержен, и нечем жить. Сановники скрылись, бежала знать. Никто не хочет забот моих знать. Никто при дворе не хочет служить. Ни днем, ни ночью не сыщешь слуг. Теперь впустую любой приказ. Вельможи в бегах, князьям недосуг. Безлюдно в ранний и в поздний час. Никто не делает нынче добра, И только зло постигает нас. 3 Всевышний! Где же твой вечный закон? Ни на кого положиться нельзя. Вожди ведут неизвестно куда. Только несчастья со всех сторон. И отовсюду грозит беда. Князь против князя ожесточен. Ни благочестья, ни стыда. Презрели даже небесный закон. 4 Конца не видно этой войне. Голод, разруха в нашей стране. Измучен я, государев слуга. Никто не служит со мной наравне. Что же молчите вы, господа? Если я прав, отвечайте мне! Стоит ли слушать клеветника? Или правда теперь не в цене? 5 Когда бы мне говорить красно! Неповоротлив мой бедный язык. В трудах тяжелых я жить привык. Мне благоденствовать не дано. Вновь при дворе торжествует лесть. Приносит она достаток и честь, 6 «Служить опасно», — мне говорят. Не служишь — так перед царем виноват. Служишь — так жизни своей не рад. Клянут чиновника стар и млад. Общая ненависть вместо наград. Плохо тебе и друзьям твоим. 7 Скрываться на чужбине — позор! Вы говорите, приюта вам нет, Слушайте горькую речь мою! Кровавые слезы один я лью. Когда вы бросили царский двор, Кто приютил вас в чужом краю?

Из книги «Великие оды»

«Дивную башню задумал он…» (I, 8)

1 Дивную башню задумал он. В ней соразмерность, в ней строгий закон. Народ собрался со всех сторон. Работой был народ увлечен. И не успел потемнеть небосклон, Труд всенародный был завершен. 2 Властитель вышел в свой дивный сад. Олени и лани в тени лежат, Лоснится шерстка, радуя взгляд. Птичьи перья в листве блестят. Когда властитель в своем саду, Прыгают рыбы в дивном пруду. 3 Всюду изделья искусных рук. У всякого гонга чистейший звук. На круглом озере дивный чертог. Бой барабанный слышен вокруг. 4 На круглом озере дивный чертог. Бунг, бунг, бунг, — барабаны вокруг. Из крокодиловой кожи они. Поют слепые для царских слуг.

Из книги «Гимны»

Князь Просо (I, 10) («Праматерь нашу помним…»)

1 Праматерь нашу помним и чтим, Государыню мудрую Цзянь Юань. Всевышнему угодила она. Благоразумно вступила в след, Оставленный пальцем его большим. Осилила жертвами порчу и вред. В награду за праведные дела Затяжелела и родила. Князь Просо родился на белый свет. 2 Младенец родился в положенный срок. Всевышний к матери не был жесток. Явное чудо: роды без мук. Всевышний сам роженице помог. Была за жертвы свои она Легкими родами награждена. Многое множество добрых примет! Князь Просо родился на белый свет. 3 На выгоне положили его. Корова кормит его и овца. В лес отнесли, где нет ни души. Его нашли дровосеки в глуши. Забыли зимой младенца на льду. Птицы пригрели его, как птенца. Скроются птицы среди лесов, — Князь Просо плачет, кричит без конца. Издалека — пронзительный зов. Громче не слыхано голосов. 4 Искал он пищу голодным ртом. Сначала передвигался ползком. Ходить на ногах учился потом. Впервые поле засеял он. И, словно стяги, бобы кругом. Зерно к зерну, колосок с колоском. Густеет пшеница, растет конопля. Крупные тыквы родит земля. 5 Пахать умел он, сеять умел, Очистил землю от сорняков. Желтому кладу приют готов. В земле отборные семена. Взошел посев после стольких трудов. Сначала нива была зелена. Густела, цвела, колосилась она. Пышен строй золотых колосков. Богаты колосья добрым зерном. Отныне в Тае княжеский дом. 6 Князь даровал народу хлеба. Черное просо было при нем, Черное просо с двойным зерном, Красное просо с густым колоском, Белое просо, чудесный злак. Убрал урожай он погожим днем. Зерно к зерну, изобилие благ! Жертву принес он в доме своем. 7 Как мы приносим жертву свою? Чистим и веем наше зерно. Приготовляем так мы пшено: Водой пропитывается оно. И вот оно прокипячено. Во всяком деле важен расчет. Обдумать надо все наперед. Свой запах жиру полынь придает. Духам дороги в жертву — баран. Жарим и варим под Новый год. 8 Сосуды мы наполняем едой. Благоухание — к небесам. Доволен в небе всевышний сам. Небесный радуется властелин. Благоуханье на целый свет. Князь Просо дал нам такой завет. С тех пор поныне тысячи лет Жертву приносим все, как один.

«Советники, смотрители…» (II, 1)

Советники, смотрители, рачительно служите! Надлежит заботиться о царевом жите! Волю государеву прилежно выполняйте, Чтобы все работали под вашим надзором! Не мешкайте, смотрители! Кончается весна. Дожидаться нечего. Работать пора. Как у вас посевы? Как у вас хлеба? Хороша пшеница, и ячмень хорош. Если урожаем будешь дорожить, Много-много хлеба тогда соберешь. Ниспослал всевышний нам счастливый год. Приготовьте вовремя мотыги и лопаты! Хватит всем тогда пшена, будут все богаты. Замелькают осенью повсюду серпы, Когда на работу выйдет весь народ.

Цюй Юань [415]

Плачу по столице Ину [416]

Перевод Л. Эйдлина

Справедливое небо, Ты закон преступило! Почему весь народ мой Ты повергло в смятенье? Люди с кровом расстались, Растеряли друг друга, В мирный месяц весенний На восток устремились — Из родимого края В чужедальние страны Вдоль реки потянулись, Чтобы вечно скитаться. Мы покинули город — Как сжимается сердце! Этим утром я с ними В путь отправился тоже. Мы ушли за столицу, Миновали селенья; Даль покрыта туманом, — Где предел наших странствий? Разом вскинуты весла, И нет сил опустить их: Мы скорбим — государь Нам в живых не увидеть. О, деревья отчизны! Долгим вздохом прощаюсь. Льются, падают слезы Частым градом осенним. Мы выходим из устья И поплыли рекою. Где Ворота Дракона? Их уже я не вижу. Только сердцем тянусь к ним, Только думой тревожусь. Путь далек, и не знаю, Где ступлю я на землю. Гонит странника ветер За бегущей волною. На безбрежных просторах Бесприютный скиталец! И несет меня лодка На разливах Ян-хоу. Вдруг взлетает, как птица. Где желанная пристань? Эту боль в моем сердце Мне ничем не утешить, И клубок моих мыслей Мне никак не распутать. Повернул свою лодку И иду по теченью — Поднялся по Дунтину И спустился по Цзяну. Вот уже и покинул Колыбель моих предков И сегодня волною На восток я заброшен, Но душа, как и прежде, Рвется к дому обратно, Ни на миг я не в силах Позабыть о столице. И Сяпу за спиною, А о западе думы, И я плачу по Ину — Он все дальше и дальше. Поднимаюсь на остров, Взглядом дали пронзаю: Я хочу успокоить Неутешное сердце. Но я плачу — земля здесь Дышит счастьем и миром, Но скорблю я — здесь в людях Живы предков заветы. Предо мною стихи Без конца и без краю, Юг подернут туманом — Мне и там нет приюта. Кто бы знал, что дворец твой Ляжет грудой развалин, Городские Ворота Все рассыплются прахом! Нет веселья на сердце Так давно и так долго, И печаль за печалью Вереницей приходят. Ах, дорога до Ина Далека и опасна; Цзян и Ся протянулись Между домом и мною. Нет, не хочется верить, Что ушел я из дома, Девять лет миновало, Как томлюсь на чужбине. Я печалюсь и знаю, Что печаль безысходна. Так, теряя надежду, Я ношу мое горе. Государевой Ласки Ждут умильные лица. Должен честный в бессилье Отступить перед ними. Я без лести был предан. Я стремился быть ближе, Встала черная зависть И дороги закрыла. Слава Яо и Шуня, Их высоких деяний, Из глубин поколений Поднимается к небу. Своры жалких людишек Беспокойная зависть Даже праведных этих Клеветой загрязнила. Вам противно раздумье Тех, кто искренне служит. Вам милее поспешность Угождающих лестью. К вам бегут эти люди — Что ни день, то их больше. Только честный не с вами — Он уходит все дальше. Я свой взор обращаю На восток и на запад. Ну когда же смогу Снова в дом мой вернуться! Прилетают и птицы В свои гнезда обратно, И лиса умирает Головою к кургану. Без вины осужденный, Я скитаюсь в изгнанье, И ни днем и ни ночью Не забыть мне об этом!

415

Цюй Юань (340–278 гг. до н. э.) — первый поэт древнего Китая, имя которого дошло до нас. Переводы взяты из «Антологии китайской поэзии» в четырех томах, ГИХЛ, М. 1957.

416

Ин— столица царства Чу, где жил Цюй Юань.

С Камнем в объятиях [417]

Перевод А. Гитовича

Прекрасен тихий день в начале лета, Зазеленели травы и деревья. Лишь я один тоскую и печалюсь И ухожу все дальше, дальше к югу. Все беспредельно пусто предо мною, Все тишиной глубокою укрыто. Тоскливые меня терзают мысли, И скорбь изгнанья угнетает душу. Я чувства сдерживаю и скрываю, Но разве должен я скрывать обиду? Ты можешь обтесать бревно, как хочешь, Но свойства дерева в нем сохранятся. Кто благороден, тот от злой обиды Своим не изменяет убежденьям. Нам надо помнить о заветах предков И следовать их мудрости старинной. Богатство духа, прямоту и честность — Вот что великие ценили люди. И если б Чуй [418] искусный не работал, То кто бы знал, как мудр он и способен. Когда мудрец живет в уединенье, Его глупцом слепые называют. Когда прищуривал глаза Ли Лоу, [419] Незрячие слепым его считали. И те, кто белое считают черным И смешивают низкое с высоким, Кто думает, что феникс заперт в клетке, А куры — высоко летают в небе; Кто с яшмой спутает простые камни, Не отличает преданность от лести,— Те, знаю я, завистливы и грубы, И помыслы мои им непонятны. Суровый груз ответственности тяжкой Меня в болотную трясину тянет. Владею драгоценными камнями, Но некому на свете показать их. Обычно деревенские собаки Встречают злобным лаем незнакомца. Чернить людей, талантом одаренных,— Вот свойство подлое людей ничтожных. Во мне глубоко скрыто дарованье, Никто не знает о его значенье. Способен я к искусству и наукам, Но никому об этом не известно. Я утверждать стараюсь справедливость Я знаю, честность у меня в почете. Но Чун-хуа [420] не встретится со мною, И не оценит он моих поступков. О, почему на свете так ведется, Что мудрецы рождаются столь редко? Чэн Тан и Юй [421] из старины глубокой Не подают ни голоса, ни вести. Стараюсь избегать воспоминаний И сдерживать нахлынувшие чувства. Терплю обиды я, но верен долгу, Чтобы служить примером для потомков. Я ухожу, гостиницу покинув, В последний путь под заходящим солнцем. И скорбь свою и горе изливая, К границе смерти быстро приближаюсь. Юань и Сян [422] раскинулись широко И катят бурные, седые волны. Ночною мглой окутана дорога, И даль закрыта мутной пеленою. Я неизменно искренен и честен, Но никому об этом не известно. Бо Лэ давно [423] уже лежит в могиле, И кто коней оценит быстроногих? Жизнь каждого судьбе своей подвластна, Никто не может избежать ошибок. И, неуклонно укрепляя душу, Я не пугаюсь приближенья смерти. Все время я страдаю и печалюсь И поневоле тяжело вздыхаю. Как грязен мир! Никто меня не знает, И некому свою открыть мне душу. Я знаю, что умру, но перед смертью Не отступлю назад, себя жалея. Пусть мудрецы из глубины столетий Мне образцом величественным служат.

417

По свидетельству древних биографов, поэма «С камнем в объятиях» — последнее стихотворение Цюй Юаня. Написав его, поэт, как гласит предание, положил за пазуху камень и бросился в реку Мило (см. прим. к стр. 295).

418

Чуй— легендарный мастер (видимо, плотник), живший будто бы во времена мифического государя Яо.

419

Когда прищуривал глаза Ли Лоу— Ли Лоу будто бы жил во времена мифического Желтого государя, Хуан-ди, и обладал таким острым зрением, что мог видеть более чем за сто шагов тончайший волосок.

420

Чун-Хуа(букв.: «Двойное цветение») — другое имя мифического государя Шуня, который почитался как идеальный правитель.

421

Юйи Тан— мифические правители древности, почитавшиеся наряду с другими первыми государями как идеальные правители. Первому приписывается основание легендарной династии Ся (возможно, XXIII в. до н. э.), а второму — следующей династии, Шан (XVIII в. до н. э.).

422

Юаньи Сян— названия двух рек в провинции Хунань.

423

Бо-лэ— знаменитый знаток коней, живший будто бы в глубокой древности.

Ода мандариновому дереву

Перевод А. Гитовича

Я любуюсь тобой — мандариновым деревом гордым, О, как пышен убор твой — блестящие листья и ветви. Высоко поднимаешься ты, никогда не сгибаясь, На прекрасной земле, где раскинуты южные царства. Корни в землю вросли, и никто тебя с места не сдвинет, Никому не сломить вековое твое постоянство. Благовонные листья цветов белизну оттеняют, Густотою и пышностью радуя глаз человека. Сотни острых шипов покрывают тяжелые ветви, Сотни крупных плодов среди зелени свежей повисли, Изумрудный их цвет постепенно становится желтым, Ярким цветом горят они и пламенеют на солнце. А разрежешь плоды — так чиста и прозрачна их мякоть, Что сравню я ее с чистотою души благородной. Но для нежности дивной тончайшего их аромата, Для нее, признаюсь, не могу отыскать я сравненья, Я любуюсь тобою, о юноша смелый и стройный, Ты стоишь — одинок — среди тех, кто тебя окружает. Высоко ты возвысился и, никогда не сгибаясь, Восхищаешь людей, с мандариновым деревом схожий. Глубоко твои корни уходят в родимую землю, И стремлений твоих Охватить нам почти невозможно. Среди мира живого стоишь независим и крепок И, преград не страшась, никогда не плывешь по теченью. Непреклонна душа твоя, но осторожны поступки,— Ты себя ограждаешь от промахов или ошибок. Добродетель твою я сравню лишь с твоим бескорыстьем, И, живя на земле, как луна и как солнце, ты светел. Все года моей жизни, отпущенные судьбою, Я хочу быть твоим неизменным и преданным другом! Ты пленяешь невольно своим целомудрием строгим, Но за правду святую сражаешься стойко и твердо. Пусть ты молод годами и опытом не умудрен ты,— У тебя поучиться не стыдно и старцу седому. С поведеньем Бо И я сравнил бы твое поведенье, Да послужит оно для других благородным примером.

Сун Юй [424]

Ветер (Поэма)

Перевод В. М. Алексеева

В уделе Чу князь Сян гулял и развлекался в своем дворце, им названном Терраса Орхидей. Сун Юй, Цзин Ча — ему прислуживали оба. Вдруг ветер явился, донесся к нему он в свистящем порыве… И князь распахнул свой халат, и в ветер встал. Сказал: «Ах, как приятен этот ветер! Что ж, им я вместе наслаждаюсь с простым, совсем простым народом?»

424

Сун Юй (290–223 гг. до н. э.) — последователь Цюй Юаня, поэмы которого средневековые филологи включали в собрание «Чуских строф», вместе со стихами Цюй Юаня. Перевод академика В. М. Алексеева публикуется по книге «Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева», Изд-во АН СССР, М. 1959.

Сун Юй в ответ сказал: «Нет, этот ветер только ваш, великий государь! Простой же человек, — куда ему совместно с вами наслаждаться!» А князь ему: «Послушай, ты! Ведь ветер — что? Дух между небом и землею. Является порывами сплошными, не различая, кто здесь знатный и кто простой, кто здесь по положению высок, кто низок, ко всем, ко всем он проникает. А ты один здесь говоришь, что этот ветер мой. Ну что теперь найдешь ты сказать мне в объясненье?»

Сун Юй ответил: «Ваш раб слыхал от своего наставника былого, что стоит дереву скривиться в крюк, как на него уже летят гнездиться птицы; и стоит лишь образоваться щели, как ветер уж влетел. И если то, что он сказал мне, верно, то дуновенье ветра одно с другим не совпадает также».