Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Туманян Ованес Тадевосович

1967

НА СМЕРТЬ ПОЭТА

В горле моём заглушенного горя мгновенье — вот преткновенье для вздоха, и где дуновенье воздуха? — Вымер он весь иль повеять ленится? Тяжко, неможется, душно дубам Леонидзе [76] . Гогла, твой дом опален твоим жаром последним, Грозный ожог угрожает деревьям соседним. Гогла, платан, что привык быть тобою воспетым, проклятый пеплом, горит и становится пеплом. Если и сосен к себе не зовешь пред разлукой, — как же ты занят своей огнедышащей мукой! Доблестный Мцыри [77] , скиталец нездешней пустыни, где же та пустынь, в которой отшельник ты ныне? Слово одно исцелит твое бедное горло, ты ли не знаешь об этом, о Гогла, о Гогла! Смертная мука пребудет блаженством всего лишь, если гортань ты о ней говорить приневолишь. Лютую смерть, бездыханную участь предмета вытерпеть легче, чем слышать безмолвье поэта. Грузии речь, ликованье, страданье, награда, не покидай Леонидзе так рано, не надо, лишь без тебя он не вынес бы жизни на свете, лишь без тебя для него бесполезно бессмертье.

76

Леонидзе Гогла (Георгий Николаевич) (1899–1966) — (см. прим.21).

77

Мцыри — герой одноименной романтической поэмы М. Ю. Лермонтова, написанной в 1839 г.

1966

«Вот

виноградник, но я виноградного сока…»

Вот виноградник, но я виноградного сока не собиратель, а созерцатель. Смешно сердцу от боли: зачем одинокому столько лоз виноградных, в которых погибнет вино? Я одинок. Претерпел я и муку, и скуку жить, когда солнце уходит за мыс, вон — за тот, О, мой Нодар, если встретишь Джансуга — Джансугу всё же скажи: пусть придет, когда солнце зайдет. Вот что я вспомнил, Нодар, этим утром, Я вспомнил птиц твоих бедных. Да, птиц твоих бедных беру. Миг воспаренья и время уныния — сон лишь, вместе придите, ведь я — не смогу, не приду. Что же мне делать? Мне нечего делать. Всех истин скорбь я узнал: эта скорбь велика. Не говорите другим: поздравительных писем больше не пишет, уже не напишет рука. По-колдовство! Волшебство! Мой несбывшийся, робкий почерк — не к чайкам ли, чтобы лететь и дрожать белою почтою над равнодушной Европой, писем столь белых не станут же дома держать. В море и в сердце такого объема и роста длится минута, что ей миновать я не дам. С-с-с — это море и удочка, просьба и проза, что мне другие! А ты — разгадаешь, Нодар. Что с этим небом, чей пламень склоняется к мысу, но не склонился? Не вечен ли этот закат? Я без тебя и последнего мрака не мыслю. В сумерках этих войди, напевая, в мой сад. Есть благодать: уберечь поднебесные гроздья. Я бы содеял вино, если б знал для кого, Будь здесь хозяин — прошу драгоценного гостя. То и другое сложу, это строки Карло. Нам лишь сентябрь подыграет. Беспечно, бесслезно свидимся, друг, и Джансуга с собой позови. Щуришься ты как от солнца, иль щурится солнце Так вот, как ты. В крайний миг бытия и любви.

ЖИЗНЬ ЛОЗЫ

Новелла в четырех действиях

I

Солнце гуляет по-над берегами Иори, Зной непомерный свершился, а день в половине. Лютое солнце спалило поля — не его ли Станем учить, как лелеять цветы полевые? Все-таки, все-таки только природе, доверюсь: Книга горы, где любая глава — виноградник, Рукопись солнца: сложенная гением ересь, Вникнуть бы в смысл этих надписей невероятных! Чу! Виноградарей песня зовет не меня ли Зрением слез созерцать этот край изобилья? Если умру и забудусь — небес и Манави [78] Встреча и в том забытье да не будет забыта! Если б строку совершенной лозе уподобить! Я — только голос, чтоб хору всё пелось и пелось, Я — только глаз, чтобы взгляд был всевидяще-добрым, Видя и ведая зелень, и вольность, и прелесть. Не шелохнувшись, мгновение длится, как время. Разве помыслишь о зле, о вражде и о вздоре? Я не случайно избрал для любви и доверья Бег, и стремленье, и легкую поступь Иори. Солнце — мое! И на радостях мне захотелось Солнце, как шапку, забросить в небесную чащу. Тот, только тот, кто в уста целовал ркацители [79] , Видел светило, вмещенное в винную чашу! — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс, Твое и мое одинаковы сердцебиенья. Ты — прежде, ты — мастер, я — твой подражатель. И пусть! — Тебе посвящу ученичество стихотворенья.

78

Манави — село в Кахетии, где произрастает знаменитый сорт винограда.

79

Ркацители — высококачественный винный сорт винограда позднего срока созревания.

II

Слава, Манави, тому, кто затеял однажды Вечность любви, и сады, и судьбу, и угодья. Крепость в руинах, и та изнывает от жажды Верить в бессмертье цветения и плодородья. Мертв от рожденья, то верит в скончание света, Свет будет длиться — без перерыва и риска. Ты виноградник, поведай, как было всё это: Лоз исчисление — триста, и триста, и триста. Воздух прозрачен, как будто отсутствует вовсе, Помысел сердца в нём явственно опубликован. Домики эти всегда помышляют о госте, Пялясь в пространство высокими лбами балконов. Сразу, врасплох, со спины — на ликующий полдень Обрушился град, нещадная грянула ярость. Пал виноградник и смертного мига не понял, Черное облако, смерти слепая всеядность. Только минута прошла: непогода с погодой Насмерть схватились непоправимо и быстро. Солнце опомнилось. Полдень очнулся спокойный. Нет ни того, кто убит, ни того, кто убийца. Мертвой лежит драгоценная малость и радость, Веточка, чудо, казненное детство побега, И улетучилась, и не сбылась виноградность… Вёдро. Глаза прозревают от влаги от века. — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс: Бессонница крови, ямб [80] — пауза и ударенье. Во мне — твоя кровь. Золотой виноградиной уст, Тебя восхваляя, свершается стихотворенье.

80

Ямб — стихотворный размер.

III

Было — но есть, ибо память не знает разлуки С временем прошлым, и знать не научится вскоре. Ношею горя обремененные руки. Памятник битве неравной. Безмолвие скорби. Брат виноградарь, когда бы глупей иль умнее Был, я б забыл о былом, но не рано ль, не рано ль? В наших зрачках те события окаменели, Сердце прострелено градом, о брат виноградарь. Если нахмурюсь и молвлю: — Я помню. Ты помнишь? Мне собеседник ответит: — Ты помнишь? Я помню. Жизнь — это средство смертельно рвануться на помощь Жизни чужой: человеку, и саду, и полдню. Что из того, что навряд ли и трёх очевидцев Бой пощадил, чтобы длилась суровая тризна, Может быть, трое осталось из тех арагвинцев [81] , Много и мало их было, а было их триста. Женщины реяли, черные крылья надевши, В высях печали, которую ум не постигнет. Встань, виноградник, предайся труду и надежде! Ты — непреклонен, вовек ты не будешь пустынен. Ты, как и я, завсегдатай горы зеленейшей. Я, как и ты, уроженец и крестник Манави. Сводит с ума — так родим, и громоздок, и нежен Поскрип колес до отверстого входа в марани! — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс, Благоговею пред страстью твоею к даренью. Ты мою кровь понукаешь спешить, тороплюсь: Благодаренье окажется стихотвореньем.

81

Арагвинцы — отряд из 300 грузин-горцев 11 сентября 1795 г. прикрывал отступление уцелевших воинов Ираклия II от войска персидского шаха Ага-Мохаммед-хана. Все арагвинцы героически погибли, не отступив ни на шаг.

IV

Хочет лоза говорить, повисая бессильно, Изнемогая, вздыхая всё тише и реже. Чтобы потом сожаление нас не бесило, Пусть говорит! Как добры ее чудные речи! — Может быть, дух испущу — и тогда не отчаюсь. Я одолею меня испытующий ужас. Непрерываемость жизни, любви неслучайность, Длительность времени — мне отведенная участь. Вечно стремлюсь, как Иори и как Алазани [82] , Как продвиженье светил в глубине мирозданья, Тысячелетья меня провожают глазами, Вечно стремлюсь исцелить и утешить страданья, Помню грузин, что о Грузии так трепетали: О, лишь возьми мою жизнь, и дыханье, и трепет. Жизнь не умеет забыться для сна и печали, И виноградник живет, когда бедствие терпит.  Дудочки осени празднество нам возвестили. Слушайте, воины и земледельцы, мужчины! Той же рукою, которой меня вы взрастили, Ввысь поднимите с великою влагой кувшины.  Жажда — была и, как горе, сплыла, миновала, Быть не быть — не колеблясь и не канителя. Тот, кто на солнце смотрел сквозь стакан ркацители, Может сказать: меня солнце в уста целовало! — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс, Тот пульс, что во мне, это только твое повторенье, Пока он так громок, насыщен тобой и не пуст, Прошу: о, прими подношение стихотворенья!

82

Алазани (Алазань) — река в Кахетии, левый приток Куры; также долина вдоль южного подножия Большого Кавказа.

Ираклий Абашидзе [83]

КОРНИ

Вознесен над Евфратом и Тигром, сверху вниз я смотрел на века, обведенные смутным пунктиром, цвета глины и цвета песка. И клонилась, клонилась средь ночи к Междуречью [84] моя голова. Я без страха глядел в его очи, словно в очи заснувшего льва. Там, вверху, я оплакал утрату тех времен, что теперь далеки, когда белая темень Урарту [85] вдруг мои осенила зрачки. И когда в повороте капризном промелькнул, словно тень меж ресниц, дорогой и таинственный призрак шумерийских и хеттских границ [86] . Приласкать мои руки хотели, — но лишь воздух остался в руках, — голубей, обитавших в Халдее [87] , в разоренных ее облаках. Что-то было тревожное в этом вихревом и высоком дыму, белым цветом и розовым цветом восходившем к лицу моему. О, куда бы себя ни умчала, свой исток да припомнит река! Кровь моя обрела здесь начало и меня дожидалась века. В скольких женщинах, скольких мужчинах билась пульсов моих частота. Так вино дозревает в кувшинах и потом услаждает уста. И пока тяжелы мои корни посреди занесенных полей, я — всего лишь подобие кроны над могилою этих корней.

83

Ираклий Абашидзе (1909–1992) — грузинский поэт и общественный деятель.

84

Междуречье (Месопотамия) — один из древнейших очагов цивилизации, низменная равнина в Западной Азии между реками Тигр и Ефрат.

85

Урарту — древнее государство IX–VI вв. до н. э. на территории Армянского нагорья.

86

Шумерийских и хеттских границ. Шумер — цивилизация, существовавшая на Юго-востоке Месопотамии, в IV–III тысячелетии до н. э.; Хеттское царство — могущественная древняя империя в Малой Азии XVIII–XII вв. до н. э.

87

Халдея (Нововавилонское царство) — Юго-западная часть Вавилонии на западном берегу Ефрата.

ХВАМЛИ [88]

Я, как к женщинам, шел к городам. Города, был обласкан я вами. Но когда я любил Амстердам, в Амстердаме я плакал о Хвамли. Скромным жестом богини ко мне протянула ты руки, Эллада [89] . Я в садах твоих спал, и во сне видел Хвамли я в день снегопада. О Эмпайр [90] , по воле твоей я парил высоко над Гудзоном [91] . Сумма всех площадей и полей представлялась мне малым газоном. Но твердил я: — О Хвамли, лишь ты, лишь снегов твоих вечный порядок, древний воздух твоей высоты так тяжел моим лёгким и сладок. Гент [92] , ответь мне, Родос [93] , подтверди — вас ли я не любил? И не к вам ли я спешил, чтоб у вас на груди опечаленно вспомнить о Хвамли? Благодарствуй, земля! Женских глаз над тобой так огромно свеченье. Но лишь раз я любил. И лишь раз всё на свете имело значенье. Воплотивший единственность ту, Хвамли, выйди ко мне из тумана, и вольюсь я в твою высоту — обреченный, как сын Амирана.

88

Хвамли — гора вблизи Кутаиси.

89

Эллада (греч.) — название Греции.

90

«Эмпайр стейт-билдинг» — 102-этажный небоскрёб на Пятой авеню в г. Нью-Йорке, построенный в 1931 году в стиле «Ар-деко».

91

Гудзон — главная река в штате Нью-Йорк (Северная Америка).

92

Гент — город в Бельгии, столица Фландрии.

93

Родос — остров в Эгейском море.

ОПУСТЕВШАЯ ДАЧА

Увы, ущелие пустое! Давно ли в сетке гамака желтело платьице простое, как птица в глубине силка? Давно ли женщина глядела глазами чуть наискосок? Кто улетел? Что улетело и след впечатало в песок? Давно ль смородиной зеленой играли пальчики любви и на веранде застекленной шел спор меж милыми людьми? Но кто ж возник здесь? Что возникло? Кто плакал и не вытер слёз? Какой бесчинствовал возница? Куда увез? Зачем увез? Под сенью бедного ореха чего я жду? Кого я жду? Какого голоса и смеха? Какого шепота в саду? Так утром, при погоде славной, я шел меж опустевших дач, овеянный печалью сладкой и предвкушеньем неудач.

«Я книгочей, я в темень книг глядел…»

Я книгочей, я в темень книг глядел, я звездочет, я созерцал пространство, невежда, я не ведал — где предел любви, что беспредельна и прекрасна. Есть край бескрайним лепетам молитв, и мера есть безмерным лептам плача. Как я молился! Сколько слёз пролил! Избыток муки — вот моя удача. Я ранен был, и мертв, и снова жил, и, в бесконечной грусти мирозданья, грущу о том, что мало послужил оплошности чрезмерного страданья.