Поэзия народов СССР IV - XVIII веков

Маштоц Месроп

АБУ МАНСУР АСАДИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

Начало XI века-конец 80-х годов XI века

СПОР ДНЯ И НОЧИ

Послушайте, как спор вели однажды день и ночь, Рассказ мой позабавит вас и грусть прогонит прочь. Был спор о том – ему иль ей воздать по праву честь. Слов похвальбы и слов хулы, пожалуй, мне не счесть. «Ведь знают все,- сказала ночь,- что первенствую я! С тех пор, как заложил господь основы бытия, Ему, кто мудро отделил от тьмы твои лучи, Милей молящегося днем – молящийся в ночи. И ночью видел Мухаммад, как раскололась твердь, И ночью он вознесся в рай, поправ навеки смерть. Я царствую. Земля – мой трон, дворец мой – небосвод. Мои вельможи – сонмы звезд, и месяц их ведет. Печали синею фатой скрываешь небо ты. Я превращаю небо в сад, и звезды в нем – цветы. Арабы месяцам ведут по лунным фазам счет, И потому их год печать архангела несет. Здоровый и веселый смех являет всем луна, В усмешке солнца только злость и желчь заключена, Луне, чтоб завершить полет, потребны тридцать дней, А солнце ровно год летит орбитою своей». Но день прослушал эту речь и гневом воспылал: «Тебе подобный где-нибудь найдется ли бахвал? Всевышний ночи повелел склониться перед днем, Так чем же возгордилась ты в безумии своем? Все праздники проходят днем перед лицом моим, И днем свершает в Мекку путь смиренный пилигрим. Мужчину создал из земли господь при свете дня. С рассветом оживает мир, чтобы хвалить меня. Влюбленных разлучаешь ты, пугаешь ты детей И отдаешь сердца в полон диавольских сетей. Вся нечисть от тебя пошла: мышь, нетопырь, сова. Ты – покровитель грабежа, помощник воровства. Рожден я солнцем, а тебя могила родила. Мне люб веселый, яркий свет – тебе печаль и мгла. Я освещаю мир, а ты его скрываешь тьмой, Глаза блестят, узрев меня, но гаснут пред тобой. Мне дорог честный человек, тобой обласкан вор. Печальный траур носишь ты, я – праздничный убор. Как только солнце алый стяг взметнуло в небосвод, Бледнеют звезды и луна, цветы твоих высот. Ужели

в книге бытия я стану за тобой? Ужели зрячего милей всевышнему слепой? Ты скажешь: «Раньше создал смерть, а после – жизнь господь». Но возлюбила только жизнь любая в мире плоть. Хоть по луне ведет араб всех летописей счет, По солнцу в нашей стороне определяют год. Хоть солнце желтолико,- что ж! – лупу сравню ли с ним? Сравню ль серебряный дирхем с динаром золотым? Лишь солнца отраженный свет на землю шлет лупа, Лишь тем, что подарил ей царь, пленяет взор она. Ты возразишь: лупа быстрей свершает свой полет. Что ж, господина иль слугу с наказом шлют вперед? Два раза молятся в ночи и три – в теченье дня. Тебя всевышний обделил, чтоб одарить меня. А кто качает головой, прослушав речь мою, Пусть призовет на спор друзей и выберет судью».

НОСИР ХИСРОУ

таджикский поэт

1004 – после 1072 г.

СПОР С БОГОМ

Ты, о боже, в малом теле муравья Смог вселенную громадную замкнуть,- Между тем не увеличил муравья, Не уменьшил и вселенную ничуть. Цепи гор, сковавших Запад и Восток, В створках раковин умеешь затворить; Не успеет оком человек моргнуть - Ты вселенную успеешь сотворить. Чтобы листья покорялись ветерку, Чтобы твердь стояла крепко,- ты решил… На пути, ведущем, господи, к тебе, Человек претерпевает свыше сил. Ведь природа человечья и душа Тем и разнятся, что видят не одно… Семя древа искушения в сердца Сам ты кинул, сотворив люден,- давно. Ведь посеявший ячменное зерно, Не надеется пшеницу собирать. Сам до века ты основу заложил Темных дел, за кои будешь нас карать. Если созданы мы только для молитв,- Для чего ты создал дьявола, господь? Много слов для разговора я припас,- Страха все же не могу я побороть. Не могу в своем неверии принять От подвижников невежественных весть. Слово разума я только признаю: Перл – в жемчужных только раковинах есть. Все ж настаивать на сказанном боюсь: Где спасенье, коль разгневаешься вдруг? Вдруг ты твердость непреклонную явишь, Кто натянет тетиву на твердый лук? Как же быть во время Страшного суда? Как мы счеты наши старые сведем? Коль не вырвешь многогрешный мой язык, Значит, можно не молчать перед судом? А лишить меня, создатель, языка Разве будет справедливо? Нет и нет! Почему же справедливость соблюдать Ты даешь твоим творениям завет? Коль присутствовать изволишь на суде, Вовсе мыслить я, пожалуй, не смогу. Коль другому поручишь меня пытать – Для чего за ним, как дурень, побегу? Всеблагому и премудрому зачем Подменять себя другим в отместку мне? Прикажи меня отправить прямо в ад,- Пользы нет в пустопорожней болтовне. Мир загробный не таков, как мир земной: Там насилие и взятки ни к чему. На тебя ведь все возложены дела,- Исполняй же! В чем задержка – не пойму. Грех не нужен был покорному рабу,- Ты греху открыл лазейку, боже, сам. Сам ты дьявола уловки поощрил, Проложив ему стезю к людским сердцам. Нам молиться, правый боже, ты велишь И паломничество в Мекку совершать: Не подобен ли охотнику на серп - Ловишь дичь, когда ей снится благодать? Сам на серпу ты кричишь: «Беги! Беги!» Сам борзую натравить спешишь тотчас. Помолиться нам приказываешь ты И науськиваешь дьявола на нас. Для извечного, владыка, существа Непригоже друга стравливать с врагом. Выгнал злого из обители своей, Чтобы нас теперь обхаживать кругом. Я пучиною сомнений поглощен, То надеждами, то страхами объят. Рай в уплату за покорность обещав, Созерцаешь, как меня толкают в ад. Все обиды от красавиц, боже мой! Так иль этак, жить приходится, терпя. Но виновны ли булгарки предо мной? Нет, всевышний, это козни – от тебя! Разве смеет возмутиться человек? Соблазнительниц, одну другой лютей, В дальнем крае ты разводишь, о господь, Для того чтобы дурачить нас, людей. Ты мечту и вожделенье сочетал, В жилах жажду наслаждения разжег, Чтобы вовсе истомился человек, Чтобы места он найти себе не мог. Кто же, страсти в человеке пробудив, У существ розовощекой красоты Покрывало их стыдливости украл Для бесчестия людского, как не ты? Ты желудки сделал жадными к еде, Чтобы рыскать нам за пищей день и ночь,- Всем, что чисто и нечисто, человек Набивать свою утробищу не прочь. Члены тела моего – мои враги: Порываются к прелестницам земным,- Жадной плотью, поборающей меня, Я всечасно ненавидим и томим. Но когда бы эти плотские блага Не давали наслаждений без числа, Мне осталось бы слоняться по степям Терпеливо, наподобие осла. И зачем угрюмой злобы семена В человеке ты для роста поместил? Неужели ради Страшного суда, Ради мук меня из глины замесил? Если ты свое подобие творил - Не игральную костяшку на кону,- Что ж глумишься над созданием своим? Для чего еще ты создал сатану? Много есть еще вопросов у меня, Но боюсь тебе загадки задавать. Если, впрочем, бессловесным надо быть, Ты бы должен был скотом меня создать. Буду спорить в день последнего суда! Впрочем, можешь у меня отнять язык, А не то тебе придется отвечать, Чтобы я свое невежество постиг. Прикажи меня поглубже спрятать в ад! Что за прок с тобою спорить всякий раз? Ты, когда мы честно молимся тебе; «Соврати их!» – сатане даешь приказ. Если сам ты без песчинки на ступнях, Как ты создал, повторяю, сатану? Словом, столько в этом деле темноты, Что рукой на богословие махну. Если создал ты хороших и дурных, В наказаньях и наградах смысла нет, Безупречных ты иметь желаешь слуг? Нас, плохих, зачем ты выпустил на свет? По природе я – железная руда: Содержать в себе алмазы не могу. Сотни раз меня в горниле переплавь, Я все тот же, пред которым ты в долгу. Зло даешь и получаешь плату злом,- Чем ты лучше в этом случае меня? Пусть я плох,- но я тобою сотворен… А не нравлюсь – так не делал бы меня! Вот взмыл орел с высоких скал. Он, по обычаю орла, Добычу свежую искал, раскрыв два царственных крыла. Он хвастал крыльев прямизной, их необъятной шириной: «Весь мир под крыльями держу. Кто потягается со мной? Ну, кто в полете так высок? Пускай поднимется сюда! Кто? Ястреб, пли голубок, или стервятник? Никогда! Поднявшись, вижу волосок на дне морском: так взгляд остер. Дрожь крыльев мухи над кустом мой зоркий различает взор». Так хвастал, рока не боясь,- и что же вышло из того? Стрелок, в засаде притаясь, из лука целился в него. Прошла под крыльями стрела… Так было роком суждено,- И мигом сбросили орла с высоких облаков на дно. Упав, орел затрепетал, как рыба на сухом песке. Он участь рыбы испытал, и огляделся он в тоске, И удивился: до чего железка с палочкой просты,- Однако сбросили его с недостижимой высоты. И понял, почему стрела, догнав, унизила орла: Его же собственным пером она оперена была.

ФАХР АД-ДИН АСАД ГУРГАНИ

таджикский поэт

XI век

ВИС И РАМИН

Отрывок

Мубад сватается к Шахру, и та заключает договор с Мубадом

Случилось, что в обители своей Увидел шах Мубад, глава царей, Сей движущийся тополь среброствольный, Красу, рожденную для жизни вольной. Позвав ее, подобную луне, Повел беседу с ней наедине, И усадил на трон, и преподнес Красавице охапку свежих роз. Игриво, мягко, властно и учтиво Сказал: «Ты удивительно красива! Хочу, чтоб ты всегда была со мной, Любовницей мне стань или женой. Как хорошо прильнуть к твоим устам! Тебе я всю страну мою отдам! Как все цари покорны мне повсюду, Так я тебе навек покорным буду. Владея всем, избрал тебя одну. Ни на кого с любовью не взгляну. Твое желанье будет мне приказом, И сердце принесу тебе и разум. Хочу и ночью быть с тобой и днем? Ночь станет днем, а день – блаженным сном!» Шахру, услышав страстные призывы, Дала ответ веселый и учтивый: «О царь, ты правишь миром самовластно, Зачем по мне страдаешь ты напрасно? Мне ль быть женой, любовницей? К чему ж Такой, как я, любовник или муж? Скажи, могу ли быть женой твоей, Когда я мать созревших сыновей - Правителей, могучих войск вожатых, И красотой и доблестью богатых? Из них Виру всех больше знаменит: Слона своею мощью посрамит! Меня, увы, не знал ты в те года, Когда, о царь, была я молода. Когда была я тополя прямей, Брал ветер амбру у моих кудрей. Росла я, украшая мир счастливый, Как над рекою ветка красной ивы. Померкли солнце дня и лик луны, Сияньем глаз моих посрамлены. Земля была смутна из-за меня! Не знали люди сна из-за меня! На улице, где утром я пройду, Весь год жасмином пахло, как в саду. В рабов я властелинов превращала, Дыханьем мертвецов я воскрешала. Но осень наступила: я стара. Прошла, прошла весны моей пора! Меня покрыла осень желтизной, Смешался с камфарою мускус мой. Меня состарил возраст, я тускнею, Мою хрустальную согнул он шею. Увы, когда старуха молодится, Над нею мир смеется и глумится. Лишь на меня ты зорким взглянешь глазом,- Тебе противной сделаюсь я разом». Когда ответ ее услышал шах, Сказал: «Луна, искусная в речах! Да будет беспечальна и светла Та мать, что дочь такую родила. Да будет счастлива и день и ночь Земля, взрастившая такую дочь. И в старости пленяешь ты меня, Какой же ты была на утре дня! Коль так красив цветок, когда увял, То ты достойна тысячи похвал. Ты

прелестью блистала поутру, Для всех была соблазном на пиру, И если мне женой не можешь стать, Не можешь даровать мне благодать, То дочь твоя да будет мне женой: Милей жасмин, что сблизился с сосной. Бесспорно, если плод похож на семя, То дочь, как мать, свое украсит время: Да станет солнцем моего чертога, И радостей она узнает много. Пусть это солнце озарит мой жребий: Ненужным будет солнце мне на небе!» Шахру в ответ произнесла слова: «Что радостней такого сватовства? Я прогнала бы все заботы прочь, Будь у меня под покрывалом дочь. Была бы дочь,- тебе служить желая, Клянусь, ее к царю бы привела я. Но если дочь рожу, то ты – мой зять: Вот все, что я могу тебе сказать». Сей договор был по сердцу Мубаду, Ее ответ принес ему отраду. Шахру с Мубадом, словно теща с зятем, Скрепила договор рукопожатьем. Вот амбра с розовой водой слилась, И строчками украсился атлас: Мол, если дочь родит Шахру, то мать Царю ее обязана отдать. Им от беды теперь спастись едва ли: Невестой не рожденную назвали!

МАСУД СААД САЛЬМАН

ТАДЖИКСКИЙ поэт

Ок. 1046 – ок. 1121

ОТРЫВОК ИЗ «ТЮРЕМНОЙ КАСЫДЫ»

Знать, неважны дела обитателей мира сего, Коль в темнице поэт и в болячках все тело его. Десять стражей стоят у порога темницы моей, Десять стражей твердят, наблюдая за мной из дверей: «Стерегите его, не спускайте с мошенника глаз! Он хитрец, он колдун, он сквозь щелку умчится от нас! Ой, смотрите за ним, не усмотрите – вырвется вон. Из полдневных лучей может лестницу выстроить он». Все боятся меня, но охоты задуматься нет - Кто ж он, этот злодей, этот столь многоликий поэт? Как он может сквозь щелку умчаться у всех на глазах? Чем похож он на птицу, что в дальних парит небесах? И такой испитой, и такой изнуренный тоской! И в таких кандалах! И в глубокой темнице такой! Те, которым веками удел повелительный дан, Все ж боятся меня,- а пред ними дрожит много стран! Даже если бы мог я бороться и если бы смог Через стены прорваться и крепкий пробить потолок,- Если б стал я как лев, и как слон бы вдруг сделался я, Чтоб сразиться с врагом, где, скажите, дружина моя? Без меча, без друзей как уйду я от горя и мук? Разве грудь моя – щит? Разве стан мой – изогнутый лук?

КАТРАН ТЕБРИЗИ

АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ ПОЭТ

1010-1080

КАСЫДА О ТАВРИЗСКОМ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИИ

Нет, не сбываются надежды никогда: Вселенная в своих устоях не тверда. Меняешься ты сам, несутся дни и ночи, Не мешкают в пути, спешат вперед года. Ты будущего ждешь, заботишься о мелком - А рок настороже, и близится беда. Счастливец, ты решил, что избежишь несчастий, Что и красавица навеки молода!… Спокоен был Тавриз, богат и многолюден, Тускнели рядом с ним другие города. Слуга или эмир, согласно распорядку, Все знали благодать любимого труда, Служили ближнему и славили аллаха. Здесь слава и почет, там изгнана нужда; Здесь вина сладкие и звонкие газели, Там всадники летят, джейранов бьют стада; А где-то слушают певиц сладкоголосых, Целуют ветрениц, пока горит звезда. Никто не клеветал на друга и соседа, И ругань грубая бывала всем чужда. И некий день пришел – земля заколебалась, Низина вспучилась, как горная гряда, И почва треснула, и скорчились деревья, И всюду хлынула свирепая вода. И те, что выжили, в рыданьях убежали, В подкову согнуты от страха навсегда. Аллах вселенную лишил се величья, Земная красота исчезла без следа.

ГАЗЕЛЬ

В день свиданья о разлуке не могу не думать, нет! Отощал, как полумесяц, обошедший целый свет. Я страшусь заката солнца, на закат глядеть боюсь, Я страшусь луны затменья, не гляжу на лунный свет. К дорогой стремлюсь, но сердцу я разлуку разрешил, На свидание с любимой наложил я свой запрет: Потому что за свиданьем час разлуки настает,- А в разлуке я надеждой на свидание согрет. Только я ее оставлю – вмиг за мной она бежит, Словно лик лупы, прекрасна и стройна, как минарет. Губы гневно сжав и очи устремивши на меня, Вся к прыжку она готова, словно барс, нашедший след. И уйти не позволяет, шепчет мне: «Не уходи! Что прикажешь – все исполню! Без тебя мне жизни нет!»

РУБАИ

* * *

Тиран, невыносим твой тяжкий гнет! Терзаешь ты безжалостно народ! Смотри, не стало бы наоборот: Узнает гнет, кто сам других гнетет. Ровнее след моих морщин, чем кольца кос твоих. Румянец щек твоих алей, чем кровь в глазах моих. Ты хорошеешь с каждым днем,- я с каждым днем слабею. Ты все достойней слов любви,- не верю больше в них.

* * *

Ты, стройный кипарис, ушла – с тех пор все опустело, Глаза мои покинуть грусть ни разу не хотела. Имел когда-то душу я, и сердце нежно пело,- Его за встречу отдал я, а за разлуку – тело.

* * *

Мне без тебя кровавых слез не осушить, Огонь терзаний без тебя смогу ль залить? Ушла – и вот мечты моей порвалась нить! Приди – скажи, как без тебя могу я жить?

* * *

Хоть часто ты со мной бываешь – ну и что ж? Ты для меня души дороже – то не ложь! Ты ближе мне всегда, чем сам себе я, Хоть взглядом иногда вонзаешь в сердце нож!

ЮСУФ ХАС-ХАДЖИБ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

XI век

ИЗ КНИГИ «НАУКА БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ»

ГЛАВА ГОВОРИТ О РАСКАЯНИИ ПО ПОВОДУ ДУРНО ПРОВЕДЕННОЙ ЖИЗНИ

Смотрящий видит, ведающий знает – Бессмертен мир, где смертный умирает. И око уходящего смеется Над теми, кто на свете остается. Существовало разных стран немало, Но время их давно с землей сровняло. Немало было городов, родов, От коих не осталось и следов. Где грозный тот правитель, кто считал, Что край, ему принадлежащий, мал? Он, покоривший сто земель в сраженье, Взял во владенье только три сажени. Где тот великий воин, тот тиран, Кто землю полил кровью мусульман? Владыка, землю бросивший во тьму, Лежит в земле, не страшный никому. Давно забыт и грозный властелин, Мечтавший всей землей владеть один. Земля, которую он сжег дотла, Его в свою утробу приняла. Богатство мира спрятать в свой ларец Мечтал скупец, где он теперь, глупец? Ушел богач в те дальние места, Где нужно только два куска холста. Таков наш мир, его постигни суть, Чтоб истины ворота распахнуть. Чем ты живешь,- страданье и покой,- Все пролетит, все снимет как рукой. Послушай, что сказал нам человек, Страдавший и терпевший весь свой век: «Ты, жаждущий веселья, веселись! Перед страданьем, страждущий, смирись! И помни: если проявить терпенье, Страданье превратится в наслажденье!…» …Мудрец, на мир сегодняшний взгляни: Глупец в почете – знающий в тени. Все в мире лживо, и на горе всем Невежество болтливо, разум нем. Тот, кто вина не пьет, скупцом слывет. Тот, кто посты блюдет, глупцом слывет. Все чистое исчезло; грязь одна Вдруг на поверхность поднялась со дна. Что стало с миром: он нечист и лжив. Кто в мире справедлив и кто правдив? Мысль говорящих слишком далека От слова, что слетает с языка. Пришла на смену правде осторожность, На смену верности – благонадежность. Не приложу ума, что с миром стало: Благонадежных тьма – надежных мало. Усердные затмили милосердных, Приятели друзей сменили верных. Кто встать поближе норовит к тебе, Тот не в глаза – в карман глядит тебе. «Доверие» – теперь пустое слово, А «недоверие» – первооснова. Уже давным-давно на свете нет Людей, что божий помнили запрет. К купцам и к тем утрачено доверье, Художники в свой дом закрыли двери. Ученый хоть и прав, но он молчит. Честь потеряв, забыли жены стыд. Не совесть правит нами, не добро, Тот в славе, в чьем кармане серебро. Забыл народ молитвы и посты, Мечетей мало, да и те пусты. Был прав один мыслитель безупречный, Сказав про этот мир недолговечный: «В наш темный век в ком справедливость есть? Где человек, в ком сохранилась честь? На свете много зла и очень мало Людей, кого бы это удивляло!» Честь не криклива, доброта тиха, Но слышен голос злобы и греха. Молчат мужи – законов знатоки; Сердца их тверды, мягки языки. Жизнь – коротка, но в ней длинна тоска, Убила счастье жадности рука. Утешить бедных, приласкать сирот - Кому такое в голову придет? Кто помогает старикам и вдовам, Коль слово «старость» стало бранным словом! Наверное, был прав седой мудрец, Сказав, что мира близится конец… Читающий, читай хоть понемногу Мои слова, а мне пора в дорогу. Жизнь эта, может быть, в какой-то мере Частица той – она ее преддверье. Ты выбери себе достойный путь, Исполни долг и мстительным не будь! Я сделал все, свое сказал я слово Для блага всех, ни для чего иного. Я не искал ни злата, ни похвал, Свое прославить имя не мечтал. Ночей не спал я, слеп над этим списком, Речь обращал я к вам – к чужим и близким, Чтоб вы, нелегкий труд мой оценя, Усердно помолились за меня! Все строки этой книги от начала Шептал язык мой, а рука писала. Когда прочтете вы сии слова, Язык мой будет нем, рука – мертва. Я покидаю мир, где годы прожил, Пусть мне земля отныне будет ложем. А ты, читающий, не позабудь Меня сердечным словом помянуть. О господи, услышь мою мольбу, Будь милосерден к своему рабу! Г решил я, осквернял и дух и плоть, Но я ведь только червь, а ты господь. Я жалкий раб, не знающий пути, Но ты, Прощающий, меня прости! Мой край от Запада и до Востока, Аллах великий, не карай жестоко! У грешных душ, погрязших в заблужденье, Не отнимай надежду на спасенье. Я грешен был, и мне гореть в огне, Будь, Справедливый, справедлив ко мне! Прости грехи моим единоверцам, К ним не всегда я шел с открытым сердцем, Был добрым, справедливым не для всех, Прости и этот мой великий грех!…