Погружение
Шрифт:
А как же убийца? Ведь пока Герман будет спать одурманенный медикаментами, он будет абсолютно беззащитен. И неведомый киллер без труда прикончит его.
Ладно, об этом он подумает после.
После чего?
После еды!
Идея со снотворным улучшила настроение. Проснулся аппетит. Он порылся в запасниках пищеблока и выбрал самый большой гамбургер.
Чуть тёплый?
Ну и пусть.
Как вкусно!
Он весь перепачкался соусами. Плевать! Как же хорошо чувствовать себя живым! Когда у тебя впереди целых три часа жизни. Решения приняты, дела улажены. Можно расслабиться.
Десяти минут такого беззаботного блаженства ему хватило.
Чем бы убить занять время?
«Может стоит написать завещание?» — Он задумался. — «Нет не надо.»
Остались ли у него незакрытые долги перед человечеством? Вроде бы нет. Хотя… Герман подумал о тех людях, которые рано или поздно извлекут «Сферу» на поверхность. Что они найдут внутри? Какие сделают выводы об увиденном? Они, наверняка, обвинят в гибели экипажа его — Германа. А он уже не сможет ничего — ни объяснить, ни оправдаться.
Конечно, ему будет всё равно в том мире, где он окажется к тому времени. Но сейчас ему почему-то это показалось важным.
«Надо оставить послание, в котором он всё подробно опишет.» — Эта идея вдохновила его. Герман установил смартфон, устроился перед объективом и включил запись.
Он говорил ровно двадцать минут. Постарался изложить только сухие факты. Сознательно, не взирая на некоторые оговорки и паузы, ни разу не остановил запись. Не нужно, чтобы у зрители появились подозрения в монтаже.
Многолетний навык и профессионализм требовали перед отправкой сообщения проверить его. Герман отмотал запись на начало и включил воспроизведение.
Рутинная процедура, доведённая до автоматизма.
Странное ощущение. Что-то смущало Германа в собственном облике.
Камера его разлюбила?!
Да нет! Он выглядел как обычно. Заточение в «Сфере» никак не повлияло на внешность Германа. То же лицо, те же волосы и бородка. Он и в лучшие свои времена мог по несколько дней не выходить из дома. Так что и цвет лица не изменился. Может глаза? Герман внимательно присмотрелся к своему изображению на записи. Глаза тоже не изменились, такие же ярко-синие.
И всё же, перед ним был другой человек. Более жёсткий, более уверенный в себе, более сильный?
Жестокий — вот самый правильный эпитет.
Под маской милого доброго, ироничного героя блогов, проступали черты дикаря, способного убить.
Боже, как же он изменился! Нет, не об этом он мечтал.
Неужели, такие метаморфозы личности в принципе возможны?
Он, цивилизованный человек, воспитанный в гуманитарных традициях, обнаружил, что под влиянием внешних обстоятельств превратился в какого-то дикого монстра. В чудовище способное, по крайней мере морально готовое, убивать. Рвать плоть своих врагов. Ради сохранения собственной жизни, кромсать тела других людей каким-то чудовищным инструментом, подобным оружию его первобытных предков.
Да, прав был Спенсер, когда говорил о зверином облике. В нём жив дикарь. Он жил в нём всегда. Просто прятался. Или спал, пока не возникло повода вырваться наружу.
Не каждому человеку в нашем изнеженном мире доводится повстречаться с темнейшей стороной самого себя. Что ж, ему это удалось.
«Ну, здравствуй, Зверь внутри меня!» — всматривался в себя Герман.
Да, он никого не убил. Но его ли это заслуга? Благодарить надо физиологию и конституцию организма, а не сознание.
«С этим попутчиком мне не расстаться теперь никогда.» — признался себе он, глядя на своё изображение.
Зато, теперь он буду готов, если его Зверь когда-нибудь снова попытается вырваться наружу.
Готов к чему? К тому, что тот будет творить? Или готов сдержать его?
Вот если прямо сейчас, из медицинского модуля появится убийца, то что?
***
Три часа пролетели. Последние три часа его жизни. Пора. Сердце сжалось в смертной тоске. Герман выложил на стол горку таблеток, налил в стакан воды.
Он расстанется с жизнью не без сожаления, но легко. Так он прекратит все свои страдания: и те, что остались дома, в прошлой его жизни, и те, которые он переживал сейчас, и все будущие. Он умрёт молодым. Он не успел многого, не сделал главного. У него нет детей. И его род закончится на нём. На свете не так уж много людей, которые о нём будут плакать. Только мама. Жалко маму. Прости меня, мама. Конечно она его простит.
Глава 33 Мама
— Почему ты не оставил сообщения для мамы? Решил уйти, не попрощавшись? Как трус? Если всё в ваших отношениях так прекрасно, как ты считаешь, то почему ты не сказал ни слова для мамы, хотя не поленился записать целый ролик для незнакомых тебе людей? — ну вот, только претензий собственной совести ему для полного счастья не хватало.
Герман достал смартфон, уселся поудобнее, включил камеру:
— Здравствуй, мама… — сказал он, глядя в объектив.
Возможно отношения с матерью были не столь уж и радужными как он привык считать. Просто, так было удобнее жить.
Она посвятила себя заботе о сыне, любила его, это правда. Нет, это не просто правда, это аксиома — не требующая доказательств, отправная точка их отношений.
Но постоянная гиперопека, порой экзальтированная забота. Были ли они бескорыстными? Или это были инвестиции в будущее. О чём она на самом деле тревожилась, о нём или о своих инвестициях?
Припомнились запреты играть на улице, заводить друзей. У него даже никогда не было велосипеда или самоката. «Ведь это слишком опасно, не правда ли, сынок?» Что мог возразить маме хороший сын?
Они много общались, она даже была его другом. Но старшим другом. Для прочих друзей в их отношениях не было ни места, ни времени.
Мама в молодости была красива. А он был единственным ценителем её красоты. Это для него она старалась выглядеть молодой и привлекательной. Он стал её единственным мужчиной. В подростковом возрасте, ему это льстило.
Все родители закладывают в нас программу на будущую жизнь. Одни вколачивают её ремнём, другие страхом и деспотизмом. Мама Германа действовала, апеллируя к логике, совести и сыновнему долгу.