Погружение
Шрифт:
Да, много часов провёл он в этом кабинете. Герман прикрыл глаза и попробовал в воображении по памяти восстановить облик рабочего стола доктора. Красивый письменный прибор, которым она никогда не пользовалась. Загадочный минерал на массивной стеклянной подставке. Большой настольный календарь-планинг, раскрытый на текущий месяц, почти без пометок. Моноблок компьютера, клавиатура, мышка на коврике. Всё это присутствовало на столе постоянно, но были и другие предметы. Например, медицинская карта. Она всегда лежала лицевой стороной вниз, и Герман не мог прочитать, чья она. Но не сомневался, что его. За время их общения папка существенно потолстела, по мятым картонным уголкам было заметно, что с ней регулярно работали.
Но не этот предмет больше всего занимал внимание Германа. Стопка бумаги, которая медленно подрастала с каждой новой главой его книги. Видимо, доктор Рита делала распечатки присланных ей Германом опусов. Его авторскому самолюбию это слегка льстило. Однако его тревожили многочисленные подчёркивания, пометки на полях, выделенные абзацы. Если честно, то его просто распирало от любопытства: «Надо же. Она так внимательно читает. Что это, редакторская правка или подготовка к разгромной рецензии?»
Спросить напрямую Герман стеснялся, сама же доктор Рита элегантно обходила эту тему. Она вообще ни разу не высказала своего отношения к литературным способностям Германа.
Он не готовился к тому, что сделал в следующее мгновение. Всё вышло спонтанно. И может быть именно потому успешно.
В тот момент, когда хозяйка кабинета очередной раз повернулась к Герману спиной, поглощённая борьбой со сложной кофе-машиной, он внаглую наугад вытащил из стопки несколько листов своей рукописи и без излишней суеты спрятал их в рукав больничной куртки.
Когда доктор вернулась с двумя чашками кофе для себя и своего пациента, Герман сидел со вполне невинным видом. Совесть его не тревожила. В конце концов, это ведь его книга. Он имеет право знать.
А потом... может быть даже завтра, он признается в своей шалости, и они вместе над ней посмеются.
Герману не терпелось, поскорее узнать, что же там за пометки. Разговор не клеился, и доктор отпустила его чуть быстрее обычного.
Он поначалу направился к Гюнтеру, в надежде уединиться в кабине его машины. Того на месте не оказалось и Герман пошёл искать Эльзу.
Она задумчиво шагала по дорожке парка.
— Сто двадцать пять, — сказала она в ответ на приветствие Германа.
— Чего сто двадцать пять?
— Шагов отсюда до поста охраны. Я выбираю оптимальный маршрут для побега. Каждый лишний шаг — это секунда в нашу пользу. А ты чего такой радостный?
— Я стащил из кабинета доктора Риты распечатку своей книги с её пометками.
— Интересненнько. И где она?
Герман показал уголки листов, выглядывавших из рукава:
— Надо найти укромное местечко, посмотреть, что там.
— Некогда. Если она ещё не хватилась пропажи, то может скоро хватится. Давай просто отойдём в сторонку.
Они уселись на скамейку. Герман достал пять листов бумаги.
— Ничего не понятно. Это какая-то тайнопись. — Поля были исписаны цифрами со значками процентов и сокращениями типа «домысл.», «фант.», «откл.» «лич. эмоц.» — Она даже на орфографические ошибки не обращала внимания, — разочарованно констатировал Герман.
— Ну что ж, поздравляю! У тебя в руках подтверждение того, что она сравнивала написанную твоей рукой книгу с каким-то текстом, предположительно заложенным в твою память Сценарием. Это — то самое, о чём мы уже говорили. Проценты — это, наверное, степень расхождения или совпадения. А непонятные пометки это — сокращения слов «домыслы», «фантазии», «личные эмоции».
— Чьи? Мои?
— Догадливый.
Глава 52 Записи журналиста
«Кому бы я мог довериться, когда был Журналистом? Эльзе, конечно. Но почему-то не оставил ей своих записей. Почему?
Не доверял? Нет, просто ей тоже негде спрятать мой секрет».
Утаить, скрыть что-нибудь в клинике почти невозможно. Пациенты лишены личного пространства даже более чем в тюрьме. Минимум личных вещей, никакой персональной территории. Ни в своей комнате, ни в душе, ни тем более в общественных местах пациенты не выходили из поля зрения объективов.
«Где же тут можно укрыться от вездесущих камер слежения? Журналист нашёл — и я найду», — рассуждал Герман.
***
Салон грузовичка Гюнтера выглядел неряшливо. Несвежие замусоленные журналы и бесплатные газеты вперемежку с какой-то ветошью торчали между водительским сиденьем и бардачком. Для любого нормального человека — это просто макулатура или хуже того — мусор. Но только не для пациента клиники лишённого связи с внешним миром.
— Можно посмотреть? — В надежде узнать хоть отзвуки происходящего за пределами Клиники, спросил Герман.
— Смотри, не жалко. Не испачкайся.
Но внимание Германа в это время привлекло то, чего здесь быть не должно было — корешок книги. Гёте, Фауст.
— Что это у тебя за книга?
— Это не моё. Ты сам её здесь оставил, забыл что ли? Я и читать то не большой любитель. Мне кино хватает.
— Как это оставил?
— Ты раньше любил приходить ко мне поболтать. Иногда просился посидеть в кабине машины. А мне, что, не жалко. Ключи у меня, без них не уедешь. Ты говорил, что только здесь можешь найти уединение. — Вот и сидел часами. Книжку вот эту читал. Пометки какие-то делал.
Герман вытащил книгу. Она сама раскрылась на исписанной мелким почерком странице.
***
...Клиника только внешне похожа на дорогой пансионат, но за показной открытостью, скрывается изощрённая система охраны пациентов.
Электронные браслеты и ошейники показались бы детскими игрушками по сравнению с тем, что применяют здесь. Имплантированные прямо в мозг микрочипы — вот что не давало пациентам сбежать.
Во всем мире врачи давно отказались от лоботомии, когда через глазную впадину пробив тонкую кость с помощью инструмента, похожего на нож для колки льда, грубо рассекались ткани мозга. После процедуры агрессивные психи становились безвольными как овощи идиотами. С варварской процедурой, слава Богу, покончено. Но доведённая до совершенства тысячекратно повторённая манипуляция проникновения в мозг неожиданно нашла новое применение.