Поход скорпионов
Шрифт:
Рядом с харчевней сидел Слабый. Сквозь толстый слой грязи на лице, длинные спутанные волосы и полубезумные глаза промелькнуло что-то знакомое, но я не вспомнил. Не захотел вспоминать. Повернувшись к Эписанфу, я сказал:
– У тебя есть медные деньги?
Усвоивший (надеюсь) урок варвар ничего не сказал, молча полез в свою котомку и достал несколько медных монеток, таких же странных, что и его драхмы. Взяв парочку, я кинул сидящему в грязи человеку.
– Пусть Скорпион даст тебе сил на последний шаг, брат, – пробормотал я скорее для себя, чем для Слабого.
Тот с удивительной проворностью подобрал с земли монеты зубами и опустил их себе за пазуху. Эписанф во все глаза смотрел на обрубленные чуть ниже локтя руки, но от вопросов удерживался.
Когда мы входили в харчевню, Глаз неуверенно тронул меня за плечо:
– Я узнал его, Бурдюк. Это Кузнечик. Помнишь его?
С досады я даже плюнул на пол. Вот ведь воистину, бывает, что и один глаз – это слишком много. Кузнечика я помнил, конечно. Друзьями мы не были и вместе не работали никогда, но пару-тройку раз за одним столом сидели. Прозвище свое он получил за почти нечеловеческую прыгучесть – уходя от стражи, прыгал с крыши на крышу. Вот, допрыгался, значит… Грустно это, и думать об этом незачем, даже Глаз должен понимать.
Но ответить я постарался как можно спокойней:
– Ты ошибся, Глаз. Кузнечика больше нет. Это – Слабый.
Поскрипев мозгами, Глаз неуверенно согласился. И мы наконец проникли в прохладу полупустого зала. У Хряща никогда не бывает многолюдно. Дело не в высоких ценах, не в плохой кухне и не в скверной репутации. Дело в том, что Хрящ – рак, и убей меня не пойму, что его удерживает в Земле скорпионов. Может, тамошняя стража на него что-то имеет, не знаю, Хрящ об этом не распространяется, а мне в голову никогда не приходило любопытствовать.
В Скваманде взгляды пошире, чем в том же Хроквере и подобных ему городишках, однако же и тут люди в основном обходили эту харчевню стороной. Потому я ее и выбрал, к слову.
По наивности или от безысходности Хрящ оптимизма не терял, полагал, что вот-вот люди к нему потянутся. Года три уже полагал, бедолага.
Справедливость требует отметить, что по ряхе его нельзя было сказать, что дела в харчевне идут неважно. Здоровенная ряха, пошире моей раза в полтора. А уж когда он улыбался… как сейчас, например, увидев меня. Я одним из немногих не брезговал иногда перекинуться с ним парой слов помимо заказа.
– Здорово, рак, – вежливо сказал я.
– Здорово, скорпион.
Вот те раз! До меня не сразу дошло, что эта необхватная туша проявила зачаточное чувство юмора. Не требует ли это поощрения… вроде тычка в зубы? Впрочем, нет, сейчас Хрящ мне нужен.
– Ты все шутишь, старина, – совсем по-дружески сказал я.
– Я вижу, Бурдюк, ты теперь путешествуешь… – начал было Хрящ, разглядывая Эписанфа, но остановился, глядя на мою поднятую ладонь.
– Да, Хрящ, ты прав, я теперь путешествую, – радостно закивал я. – И мне нужна комната и ужин. Только не говори мне, что свободных мест нет, этой шутке я не поверю.
– Для тебя всегда найдется комнатенка. – Хрящ попытался улыбнуться еще шире, чем раньше, но у него не получилось. – Пойдемте.
– Какой же ты нетерпеливый, Хрящ, – огорчился я. – Мы ведь только начали беседу, я еще не получил от нее всего удовольствия, на которое рассчитывал.
Хрящ напрягся. Любой бы на его месте напрягся, но на этот раз я не имел в виду ничего для него плохого.
– Возле дверей стоит повозка, позаботься о ней, – сказал я. – Еще одно. В повозке моя собственность, и что-то мне подсказывает, что за ночь с ней ничего плохого не случится. Как, не обманывает меня предчувствие?
Хрящ засопел и напрягся еще сильнее, вытирая вспотевшие ладони о грязный серый фартук.
– Бурдюк, ты же знаешь, что я всегда относился к тебе с уважением, ты только скажи, и я все сделаю. Но если там… – Он замялся. – Если стража будет…
– Да расслабься ты, боров. – Я с отвращением смотрел на эту трясущуюся от страха гору жира. – Ты неправильно меня понял. Я не работаю в Скваманде, и страже нет никакого дела до моих пожиток. В повозке моя рабыня, и если с ней что-нибудь случится… Глаз, что тогда будет с нашим другом Хрящом?
– Мне неприятно даже думать об этом, Бурдюк, – процедил сквозь зубы Глаз.
– А! Понял! – Хрящ снова расплылся в улыбке. – Девка!
Может, все-таки выбить ему пару зубов?
– Да, девка. Моя девка, – отчетливо проговорил я. – И ты, рак, окажешь мне дружескую услугу. Ты лично отведешь повозку на задний двор и лично проследишь, чтобы никто не подходил к ней до самого утра. Мы поняли друг друга?
– Почти, Бурдюк. – Хрящ заискивающе посмотрел мне в глаза. – Для полного понимания не хватает самой малости…
Я хмыкнул, посмотрел на Эписанфа и щелкнул пальцами. Варвар, ставший вдруг удивительно понятливым, достал серебряную монету. Я покачал головой и щелкнул пальцами еще дважды. После того как три драхмы перекочевали в карман Хряща, взаимопонимание было установлено.
Отвечу перед дюжиной богов, Хрящу нечасто доводилось принимать постояльцев. У меня вообще возникло подозрение, что лишенную окон комнату, где нас поселили, еще недавно использовали под склад продуктов.
Но – три соломенных тюфяка на пол, пара свечей и вполне сносный ужин – и я примирился с действительностью. За Лаиту я мог не волноваться… «А чего это я вообще должен за нее волноваться?» – с возмущением спросил я себя и затряс головой.
От мыслей о Лаите меня отвлек Эписанф, которого распирало от вопросов. Тогда как мы с Глазом начали с вина – более или менее приличного – варвар явно чтил любопытство больше, чем жажду.
– Тот калека возле харчевни… – неуверенно начал он.
Я вздохнул. Тема мне неприятная, но никуда от нее не деться. Лучше рассказать все сразу, иначе варвар не даст мне покоя до самых Проклятых Земель.
– Слабый, – сказал я. – Так называют таких людей. Это бывший наш товарищ по ремеслу, который попался в руки стражи.