Полчаса
Шрифт:
Герхард только пожалел, что на этом заканчиваются их взаимоотношения. Ему казалось, что за десятки временных циклов они начали приходить к неестественному взаимопониманию, будто между ними наладилась особая связь, как между старыми друзьями или даже родственниками. Герхард не чувствовал, что совершает зло. Он делал то, что должен был. Не он задал правила игры. Он играл свою роль и глупо было бы ожидать, что он просто возьмет и согласится умереть. В этом просто не было бы никакого смысла.
Все изменилось в следующий момент. Над ухом пролетела пуля, и Герхард упал, рефлекторно нажав на кнопку.
Рядом
У Герхарда перехватило дыхание, так что он не успел сориентироваться. Он не ожидал повторения и теперь начал метаться.
«Подними глаза», – говорил внутренний голос. – «Ты должен поднять глаза». Но на этот раз Герхард не мог себя заставить. Он вдруг почувствовал запоздалый стыд, будто бы совершил предательство. И, что хуже всего, он чувствовал, что его состояние передается и палачу. Неожиданно ему стало тяжело дышать, захотелось как-то закрыться, куда-то сбежать. Но сбегать было некуда.
«Подождите», – думал он, непроизвольно вжимаясь в стену и не замечая, что отходит от того места, куда должен упасть кубик. – «Подождите, стойте… дайте мне пару минут…» – он уже бормотал, все повышая голос, и понимая, что делает только хуже. – «Еще раз… Давайте на следующий раз…»
Но следующего раза ему не дали. Прозвучали команды, а Герхард, уже понимая, что все потеряно, что нет больше времени собираться с мыслями, нет даже времени осознать, что происходит, он отчаянно вдавливал себя в стену, вытянув вперед руки. Он чувствовал, как слепая бездна раскрыла перед ним пасть, полную штык-ножей, гофрированных осколков, бритвенных лезвий и колючей проволоки.
Прозвучали выстрелы. Один другой, третий… и четвертый.
Герхард нырнул вниз, какая-то черная дрянь забила глаза, у плеча рыхло шлепали пули, а он вслепую рыскал, размазывая что-то, и вдруг понял, что почти плавает в лужах крови, оставшихся от соседей, но все равно раскидывал руки и хватал, потому что кубик был где-то здесь, где-то рядом. И он уже понимал, что не может такого быть, чтобы его еще не убили, потому что давно должны были, и, наверное, это какой-то невозможный бред умирающего сознания, но это Герхарда не остановило. А остановился он, только когда наконец нащупал четкие металлические гранки.
И тогда он поднялся во весь рост и, продрав глаза, посмотрел на автоматчиков, бурый как червь в лохмотьях своего шитого на заказ мундира начальника концлагеря. И понял, что никто давно не стреляет, они просто смотрят, и это уже не бездна, это уже люди. И тогда Герхарда прорвало:
«Что уставились, ничтожества?!» – закричал он. – «Вы ведь даже не понимаете, что сейчас сделали? Нет, куда вам! Вы только что дали мне больше десяти минут! И значительно, значительно больше!» – он продемонстрировал кубик. – «Видите, что у меня есть?! А что есть у вас?! Что?! Ну что?! Автоматы?! Пистолеты?!» – он зарычал, не в силах членораздельно выразить эмоции. – «Да на моем месте кто угодно поступил бы так же! Вы бы тут все неделями ползали в кишках друг у друга, что я, не видел, что ли?!» Он перевел дыхание.
Зачем он оправдывается? Все это совершенно бессмысленно. А важно – только одно.
Он нажал кнопку.
Дальнейшее… или, точнее говоря – предшествующее, было совсем не сложно предугадать. Оно походило на один из фокусов природы, тех, для которых требуется целый отдел научных сотрудников, чтобы объяснить всю величину, комплексность и запутанность замысла. Когда тринадцать сорок два целился в Герхарда, он заметил неуловимое движение нациста, будто тот убил комара, севшего на бедро, а в следующее мгновение сверкнула молния, и одновременно по люгеру палача ударил камень. Оружие вылетело и выстрелило где-то сзади. Полуослепленные конвойные развернулись, но там, конечно, ничего не было. А у стены уже не было Герхарда.
Казалось, совсем не сложно догадаться куда он делся – всего в полусотне метров чернел проход во дворик. Этот проход давно проверили: он заканчивался глухим тупиком, так что выкурить безоружного беглеца было бы элементарно. И никто из конвоиров не понял, что Герхарда не было во дворике. Потому что он в это время стоял за их спинами, не скрываясь, даже не переодевшись. Он поднял пистолет и спокойно ждал, пока ударит гром и скроет его выстрелы.
И гром ударил.
Беспорядочные очереди с главной площади услышал Альфред Баер. Он старчески подернул пальцами, прошел через кухню и прикрыл форточку. Не хватало еще, чтобы Эльза проснулась. Он присел на угол миниатюрной табуретки и бессмысленно уставился в пол, прислушиваясь к тиканью ходиков. Сегодня все это закончится. Больше не будет ни одной кошмарной бессонной ночи, когда каждая проезжающая машина кажется чудовищем. Больше никаких ужасов не придет в этот дом.
Ходики показывали почти пол четвертого, когда в дверь позвонили.
Альфред еще не знал, насколько он ошибается.
Старик среагировал замедленно. Он слабо охнул, поднялся и, шаркая, подошел к двери. На пороге стоял Герхард. Он смотрел в пол, держал руки в карманах, и мундир его выглядел великолепно, будто по дороге он немыслимым образом ускользнул от всех капель дождя до единой.
Баер удивился. Что он здесь делает?
Герхард не отозвался. Он вдруг оказался в квартире, двинувшись просто, неуловимо и уверенно. Баер не успел даже обернуться, а Герхард уже стоял у плиты. Чиркнула спичка, зашумел газ. Герхард отошел, а на конфорке стоял стакан с водой.
Баер не понимал, что происходит. Стакан нельзя ставить на огонь, минут пять – и он расколется. Зачем все это?
Герхард же продолжал существовать какой-то отдельной жизнью. Он встал у окна и вдруг неестественно дернулся, будто от электрического разряда.
«Вам плохо?» – спросил Баер. Он почему-то обратил внимание, что Герхард постоянно держит руку в кармане. Можно было бы подумать, что там пистолет, но люгер и так отчетливо виднелся в кобуре, ничем не скрытый.
«Дайте пожалуйста книгу», – не оборачиваясь от окна, Герхард указал. – «Третья полка сверху, красный корешок».
Эта простая фраза произвела на старика огромное впечатление. Казалось, следовало засыпать незваного гостя вопросами, однако, что-то мешало. Что-то в движениях, в голосе Герхарда ломало старику волю, заставляя его беспрекословно подчиняться. «Критика чистого разума», – машинально прочел он название на обложке, и опять, когда подавал книгу, поразился движению Герхарда. Тот не посмотрел, ничего не сказал, он сместился без рывка, плавно и естественно так что книга будто сама собой оказалась у него в руках.