Полночь в Часовом тупике
Шрифт:
— Ты уберешься, наконец, отсюда, пьяная морда?
Эзеб замолотил кулаками по рукам и могучей груди спящего.
— Чаво? Что ты тут жужжишь, комар?
— Немедленно идите пить ваш алкоголь в другое место! Я жду даму, а вы мне здесь картину портите, — взвился Эзеб и, подхватив пьянчугу под мышки, поволок его и привалил к стенке.
От этих передвижений человек немного пришел в себя. Он посмотрел на Эзеба и прорычал:
— Не вздумай стырить баклажки Барнава, проклятие, это мой винный погреб!
Эзеб предусмотрительно отодвинулся, тип явно впал в ярость. Тут Луи Барнав заметил, что находится у незнакомца в руке.
— Это мое шильце, ей-богу! Ты спер мое шило, земляной червь! А ну верни!
Грозно сдвинув брови, старикан стал медленно подниматься, тыча в Эзеба обвиняющим перстом. Тот, не на шутку перепугавшись, отдал нож. Уходя, Барнав вцепился ему в запястье.
— Что, я здесь вид порчу, да? Ну и пейзажик, скажу я вам! Руины, кишащие крысами, и на это скоро станет похож весь ваш проклятущий Париж, и вся Франция, и весь мир в придачу! Но внутри, в глубине, под оболочкой мира, если ты понимаешь, о чем я, все уже прогнило насквозь! И твоя потаскушка тоже прогнила!
— Это не… Это девушка из хорошей семьи.
Луи Барнав смачно харкнул на ботинки Эзеба.
— Угу, а я Римский папа. Подвиньтесь, мсье, я освобождаю вас от своего не самого блестящего общества. И кстати, я грамотный человек, книги разные читал! И я не презираю несчастных, раздавленных безжалостным колесом Фортуны!
Он вывернул запястье Эзеба, тот зашатался, а жуткий старик неверным шагом направился прочь из тупика и растворился во тьме.
Несколько секунд спустя, еще под воздействием шока, Эзеб услышал какое-то всхлипывание, вроде как плач, который несся из того самого парадного четырехэтажного дома. Он помедлил несколько мгновений, прежде чем решиться вновь туда зайти. На этот раз в вестибюле света не было, лампа потухла. Он на ощупь двинулся к двери на лестницу и различил фигуру, скорчившуюся на нижних ступеньках.
— Вы кто? Вам плохо? — прошептал он.
Фигура выпрямилась и двинулась ему навстречу, в руке у нее был какой-то предмет цилиндрической формы, похожий на дубинку. Вдруг палка распалась на две части, и в одной из них сверкнуло заточенное лезвие. Эзеб едва успел увидеть этот блеск и услышать, как глухой голос произносит:
— Настало время отправиться в последний путь.
Глава тринадцатая
Раковина устрицы, стуча, как кастаньета, летела по тротуару, уносимая холодным дыханием ветра. Топот тяжелых копыт першерона гулко отдавался в тишине, ему вторил скрип колес телеги, доверху груженной досками, но ничто при этом не нарушало покой кучера, дремавшего на козлах, он лишь вяло шевелил повисшими вожжами. Водонос тащил в сторону Холма коромысло с двумя бряцающими ведрами, сгибаясь под весом своей ноши. Торговка яблоками, стекольщик, дворник небрежно здоровались друг с другом, каждый думал о том, как бы заколотить деньжат, но при этом не работать. Ученик булочника, руки в карманы, показывал язык разносчику, нагруженному брелоками с изображением собора, открытками и четками. Оба вслед за этим едва улизнули от фонтана воды из шланга городского поливальщика. Город медленно выплывал из забытья и пытался разогреть застывшие вены, запуская в них точильщиков; их крики и лязганье ножей о точильный круг разгоняли по углам призраки ночи.
До конца еще не проснувшись, Илер Люнель открывал ставни, закрывающие витрины бакалеи вдовы Фулон, и тут у него зачесалось в бороде. Несмотря на боль, появившуюся в крестце, он все-таки выпрямился и заметил на мостовой неумелый рисунок — повешенный на перекладине и надпись белым мелом:
У сердца моего нет времени отмеривать без счета меру времени. Тотальная ликвидация.
Он ворвался в магазин, где хозяйка и Колетт Роман заканчивали складывать товары, которые на заре завезли в магазин.
— Мадам Фу… Мадам Фу… лон! — проблеял он. — Там еще одна!
— Кто еще одна? — строго спросила хозяйка.
— Еще одна угроза!
— Боже правый! — завопила бакалейщица. — Это сам дьявол во плоти преследует меня! Колетт, принесите скорее мои соли! Я сейчас в обморок упаду!
Колетт помчалась за флаконом с водкой, спрятанным под кассой. Мадам Фулон резко выпила глоток, утерла губы обшлагом рукава и заорала:
— Сотрите немедленно эту пакость! Но прежде перепишите надпись, я хочу, чтобы полиция поняла, что меня преследует какой-то свихнутый!
Колетт отправилась выполнять приказ: скопировала рисунок и надпись в блокнот, а затем, встав на четвереньки, стала губкой оттирать безобразие.
— Я скоро с ума сойду, — проворчала вдова, усаживаясь за кассу.
Тут она заметила Илера Люнеля, который торопливо пожирал финики.
— Ну ни стыда ни совести! Вот наглый бездельник! Лучше бы занялись покупками мадемуазель Самбатель! Нет, ну вообще, это заговор, тотальная ликвидация, воровство продуктов, все смерти моей хотят!
Приказчик неторопливо положил в рот последнюю горсть фиников и взял список, лежащий на кассе. Набрал полную корзину овощей и фруктов и вышел, даже не взглянув на свою работодательницу.
По бульвару Клиши катили несколько омнибусов, почтенные домохозяйки обменивались неодобрительными взглядами с кокотками, истомленными после бурной ночи. Илер наклонился, поднял смятый номер «Отей-Лоншан» и положил в карман своего редингота. На бульваре Рошшуар он показал кулак Туту, мошеннику, который воровал собак: он всегда боялся, что тот покусится на Аристотеля, пса Рене Кадейлана. Вошел в будочную, купил батон для мадемуазель Самбатель и не смог отказать себе в возвышенном наслаждении — золотистом хрустящем круассане. Наконец он дошел до Часового тупика.
Припав к окну, Од Самбатель некоторое время наблюдала за ним, обеспокоенная, что он все не идет да не идет, поскольку этим утром он должен был доставить ей не только заказ у бакалейщицы, но и свежий батон. У нее слюнки текли в предвкушении чашечки кофе с зажаристой тартинкой.
— Ну что он там застрял? Я же видела, что он прошел под фонарем!
Илер осторожными шагами, не веря глазам своим, приближался к странному видению. То ли он утром цикорию перепил, то ли, правда, из подъезда соседнего дома торчат желтые ботинки. Но когда он подошел ближе к фонарю, видение окончательно обрело реальность. Сношенные подметки, потрескавшаяся кожа, облупившийся лак. Однако если бы только ботинки! Из ботинок торчали ноги в коричневых брюках, переходящие в торс, одетый в клетчатый пиджак. Тело лежало на плитке вестибюля, а шляпа дыней откатилась к стеклянной двери, за которой виднелась лестница. Странное место для сна вообще-то. Поддатый он, что ли? Так сразу не поймешь. Он лежал вполоборота. Лицо было закрыто рукой.