Полное собрание стихотворений

Кленовский Дмитрий Иосифович

Призрак

К закату обернись и обернись к рассвету. То грустью скованный, то радостью согретый, День двойственный и странный, вновь и вновь, То смерти молится, то требует любовь. И вечер и заря одним пожаром красны. Печаль - как равная пред радостью напрасной, И кто-то, тишине доверясь иль словам, Здесь что-то говорит, молчит о том же там. Фонтан, что нам поет, душа в ее страданьи, И ветер, воющий по коридорам зданья, Кого-то за руку держа, в тени бредет. Дорога, разделясь, уже двумя уйдет. Река у моря дельтою разъята, И на ее песке хранится отпечаток Кентавра дикого раздвоенных копыт, И скрыт под зверем бог, каким себя он мнит. Огонь сокрытый спит в холодном сланце камня. Все двойственно! Ты сам и плоть, и призрак тайный. Кто знает, кем себя ты в зеркале найдешь! И, может, голос тот, которым ты поешь, Когда отведаешь от скорбного фонтана, Как тень докучная и жалобная станет, - Навеки на себя прияв твою печать, - У

запертых дверей томиться и кричать.

Эмблемы

То сожаление, что шло с тобою, днями, С листвой увядшею и снятыми гроздями, И за которым шли, боясь земных погонь, Чтоб за пяту кусать или лизать ладонь, Волчица злобная и верная борзая, Остановилось вдруг, замолкнув и вздыхая, Услышав ту свирель, которой смерть поет. И вот, пока оно и слушает и ждет, Оно, что некогда твоим же телом было И чует кровь твою в своих текущей жилах, - В холодный превращается гранит. И, стоя, слушает в том эхо, что молчит, Напев свирели той, что смолкла и которой Оно сокрыто в плен безмолвный и тяжелый, В то время как у ног, закованы в металл, Все, чудится, рычат, друг - эта, недруг - та, Одна лижа ладонь, другая пядь кусая, Волчица медная и медная борзая.

Бой

Когда и твой корабль на каменистом бреге, Измучив в странствии иль в радостном пробеге Большие паруса - как пару жарких крыл, Вонзит свой острый клюв в прибрежный мокрый ил И веслами в траву вопьется, как когтями, О странник, гневными измученный морями, Чей ветер пощадить твою Судьбу не мог, На этом острове, где разных нет дорог, На камни иль цветы наступишь ты ногою? Болота ль темные с зеркальной пустотою Иль быстрые ручьи, что плачут и поют, К себе твой легкий путь послушно привлекут? Быть может, к вечеру войдешь ты в дом приветный, И лампу там зажжешь, и встретишь час рассветный. Иль, может быть, в иной, трагической судьбе, Прельщен и разъярен опасностью в борьбе, Ты будешь, как и он неукротимо воя, Гнуть черному быку рога в смертельном бое?

Лампа

Я пел тебя, Весна, я в бочке жал, играя, Твой спелый виноград, о Осень золотая! Хотя бы сохранил на вечны времена Свой легкий смех Апрель, а красный от вина И листьев вянущих, и сладко утомленный И тирсом поднятым и чашей осушенной, За кипарисами Сентябрь молчал и спал, Хотя бы новый сон амфоры наполнял, Хотя бы черные по той реке, где были Недавно белые, к нам лебеди приплыли, Хотя б огромный лес открыл моим шагам Пути страшнее тех, что я изведал там, - Не буду ль все же я идти среди приветных Теней, что посланы мне юностью заветной? И разве я не к той свирели вновь прильну, Которую любил я слушать в старину, И на которой брать мои уста умели И гаммы звонкие, и трепетные трели? И я хочу на стол, где все плоды горьки, - Изделие моей слабеющей руки, - Поставить лампу глиняную тоже, Чтоб бледный вечер мой был на рассвет похожим.

Заря

На небе, на воде, на кипарисе тонком Оставь, не затворив ключами двери звонкой, Павлина, голубя и спящих лебедей И слушай, не дыша, как время меж ветвей Стекает в тишине то медленно, то быстро, - Песочные часы, душистая клепсидра. И тихо отойди, чтоб эхо не поднять. И белых лебедей оставь спокойно спать, Под крылья головы склонивших, и павлина На кедре царственном оставь, и на вершинах Высоких кипарисов - голубей. И уходи теперь. Все тихо. Лишь свежей От приближения зари дыханье ночи. Оставь лопату, серп и посох свой рабочий, И лишь косу возьми, горящую крылом Стальным, и затвори на ключ калитку в дом. И выйди, унося в плаще своем широком, От дома милого и очага далеко, К проснувшейся заре, по медленным камням, Что поступь звонкую дадут твоим шагам, Навстречу новым дням и блеску солнц опасных, Стального, с клювом злым и гребнем красным, Что клохчет, хохлится, но спит еще пока, Со злато-медным криком петуха.

Морская эклога

1. Человек

Раз в бороде моей уж серебрится нить, Я сесть хочу себе позволить, чтоб испить От светлого ручья на берегу зеленом. Раз прялки быстрые и спицы легким звоном Своим безмолвный мой не наполняют дом, Открытый сумраку, что уж хозяин в нем, Раз нет такой руки, которая бы нежно Зашила мне края разорванной одежды И на могильный склеп мне принесла цветы, Раз нет песку в часах и лампы все пусты, И вечер сумрачный свой бег еще ускорит, - Я сесть хочу в тени перед спокойным морем, На жертвенник, увы, повесив светлый меч, Которым прежде я на пир безумных сеч Стада живых людей водил, пастух кровавый! Я слышал дикий вопль победы, клики славы, Что крылья распускают на ветру, Вдыхая мощь свою в металл огромных труб. И вот, устав от битв, от бурь, от пробужденья С зарею раннею и от ночного бденья, От страшных мертвецов, приявших страшный сон, И в черном небе реющих знамен, - Пришел я отдохнуть теперь сюда, к фонтану, Где пенье тихое я слышу флейты Пана, Сатиров пляшуших на маленьком лугу, А дальше, на морском, пустынном берегу Таинственную песнь, что в раковинах

сонных Поют луне на отмелях тритоны.

2. Сатир

Все жалобы твои я слышал, человек. Услышь теперь мои. Я от богов навек В наследье получил и длинный тирс и флейту. Цвет смуглых щек моих и рук - смешенье цвета Осенних гроздей и весенних роз, А лето вкруг рогов листвою обвилось. Мой рот гримасой стал от жажды поцелуя, Уж вместо божества козла в себе ношу я, Мой смех беззубым стал и весь в морщинах рот, Погоня злит меня, сон - отдых не дает, Мешают ветви мне, пугают непогоды, Когда на пасеку, на сладкий запах меда Крадусь я - на меня кидается пчела. Лук ломится в руке и не летит стрела. Тирс - надвое разбит, и эхо, что, бывало, Меня звало к себе - теперь смеяться стало. Дриаду не найти, а нимфу не догнать. Ручьи дразнят меня, а птицы любят спать На двух моих рогах. В моей свирели нету Для песни нот иной, чем для печальной этой, Я стал почти слепым. В лесу иль на лугу Нагую обхватить я нимфу не могу, Лишь воздух я ловлю дрожащими руками. Года мои идут, неслышно, дни за днями, И вечер близок мой, и я уж отдаю Тому, кто весел - тирс, кто юн - свирель мою. Близь твоего меча, что вдет в ножны тобою, Позволь повесить их слабеющей рукою И дай испить воды в фонтане, а потом, Немного отдохнув, мы встанем и пойдем К морскому берегу, где на зеленом иле Тритоны, что ни вин, ни мяса не вкусили, Под шум огромных волн, что возле них гудят, На раковине золотой трубят.

3. Тритон

Ты, с бородой седой, ты, с бородою рыжей, Зачем мой старый сон пришли нарушить вы же? Я не украл у вас ни гроздий, ни плодов, Зачем же вы пришли нарушить время снов Тритона старого, что на песке у моря Лежит, ни с временем, ни с волнами не споря? Оставьте же меня! Пусть новые, увы, Придут заместо тех, кем были я и вы, Такие ж смелые, такие же нагие, Кораллы яркие и перлы дорогие Нырнувшие найти на темной глубине. Я молод, как они, был прежде: на спине Дельфина я скакал по водяным просторам, Сирен преследуя и настигая скоро. Но старость уж и к ним лукаво подошла, Измяла чешую и косы расплела, А тело нежное ветрами искусала. В их рыжих волосах уж много белых стало. Все смертно, человек судьбой к земле склонен, И Боги спотыкаются, как он. Час, вылетев пчелой, осой вернется в улей... Сатиры старые в лесах своих уснули, И дремлющий тритон, скучая на песке, С усильем голову покоит на руке. Все те же самые приливы и отливы Ко всем, кто умерли, уносят всех, кто живы… И тою же судьбой отделены навек От человека - Бог, от Бога - человек. Не умерев, в волнах еще живут сирены, И нежные тела опять ваяет пена, И люди в будущем опять увидят их, И гoлоса того, что невозвратно стих, Уже я слышу вновь воскреснувшее пенье В дыхании ветров и тяжких волн биеньи. И чтобы заглушить отчаянье мое И голос дальний тот, что плачет и поет, Я раковину бледно-золотую Хватаю и в нее безудержно трублю я.

Приговор

Прислушайся на том медлительном пороге, Что сделают потом развалинами боги, К тем, что идут от зорь и говорят в тени, Затем, что и пути знакомы им, и дни. Без грозди - длинный тирс лишь посох узловатый, И маска, снятая с улыбкой виноватой, Переживает смех, что некогда под ней Звучал, и долгий дождь в теченье многих дней Со щек бестрепетных румянца глянц смывает, И страшен взгляд пустой, которым не взирает Никто. Исчезнувши, козла оставит фавн, Что подражать ему пытается, привстав, В фонтане плачущем навеки нимфа скрыта, Ступенью мрамор стал, а серый сон гранита - Оправа для того, кто был когда-то жив. На гребнях бурных волн лохмотья конских грив Всплывают, мечутся и остаются пеной. Сгорая, факелы золой себя оденут, И лира меж листвы могильного венка Рогами павшего становится быка. Доспехи старые в плуги переплавляют, Любовь и смерть красу любую обнажают, Поднявшись от зари, уходит к ночи день, И эхо, даже громкое, лишь тень. На этот раз ты тот, кто слышит эти речи, И помни: пепел сам томит больные плечи.

Надежда

Какая б ни была вода, что ты вкушаешь, Зеленая - пруда иль желтая - речная, Для жажды утренней или вечерней, с ней, О смелое дитя, всегда надежду пей! Удача у тебя ж в твоих глазах таится, А счастье по твоей причуде превратится Из тени двойственной, что в теплом гроте бдит, То в женщину, что спит, то в мужа, что стоит. Печать со впалыми и радость с голубыми Глазами - судьбами не счастливы своими. Дни медленно ползут, часы бегут как сон. Разломленный тростник в двух флейтах воскрешен. Деревья старые отягчены плодами. Пещера черная, что злобными глазами Прохожим по пути не устает грозить, И эхо и фонтан скрывает, может быть. Тень голубя вдали на ворона похожа. Озера, лебедей в свое приявши ложе, Иль в лоно вод своих их взявшая река Навеки черного дают им двойника. Сквозная трещина на зеркале хрустальном Морщина - смотрящим, а к ней припавшим - рана. Но помни: зло ночей зарей завершено. Надейся! Счастье лжет, что это не оно! Смеяться будут те, что лил сегодня слезы, И вкруг могильных урн, цветя, овьются розы.