Полное собрание стихотворений

Кленовский Дмитрий Иосифович

Метаморфоза

Жизнь розой алою до губ твоих дошла. О, будь движеньем тем, чьей статуей была! Цветы сплетаются на плитах пьедестала, Заря улыбкою зажгла порыв металла, И бронза, что твоим желает телом быть, Светлеет. О, сойдем, восставшая, испить К реке таинственной со светлыми струями! Весна душистая воркует голубями Вокруг того изображенья, в ком, Съедаемом и ржавчиной и мхом, Утомлена печалью жизни целой, Судьба твоя себя запечатлела. Но вот разрушено немое колдовство. В движеньи трепетном порыва своего Ты в упоении касаешься губами Тех роз, что до тебя поднялись, с лепестками, Которым жизнь сама свой алый цвет дает. И вот ты просыпаешься, и вот Встаешь и голубей к себе сзываешь скорых Под звуки золотых свирелей, на которых В тени душистой жизнь поет вдали Губами цвета розовой зари.

Сожаленья

В лиловом сумраке, за изгородью мшистой, Где колкие шипы сменили цвет душистый, Надменный, с факелом горящим и мечом, Сегодня Гнев прошел, и вслед за ним, вдвоем, Шли Гордость с Ненавистью, и, тропой одною, Любовь, мне сделавшая знак рукою: Я видел и я мог последовать за ней. Звон медленных часов из комнаты моей Сквозь дверь открытую мне слышен. Все чернее Тень кипариса на песке аллеи; И вся прохлада тихих вечеров Пришла

ко мне опять с благоуханьем мхов; И думал я в тиши душистой и покорной О флейте золотой моей и флейте черной И о хрустальном кубке, чьи края Фонтана серебрит студеная струя, И видел вкруг себя все то, что так знакомо: Аллею узкую, дверь маленького дома, Однообразность жизни…, - и о том, Что лишь любовь одна в мой не входила дом, Я плакал, потому что даже флейты сами Печальны иногда тому, кто вечерами Идет в безмолвьи тех покинутых садов, Где смолк фонтана плеск меж вянущих кустов.

Героида

Когда, сорвав цветок на золотом стебле, Что должен тот вдыхать, кто, все вернув земле, Спуститься поклялся в Эреб за Эвридикой, Не устрашась опять меж скал пещеры дикой Увидеть женщиной ту тень, что он любил, - Я реку переплыл и голубей вскормил, К надежде звавших и к любви летевших, Остановился я в лесу, уже темневшем, И ждал, чтоб встала ночь перед судьбой моей, Не давшей ни цветов, ни белых голубей Желанью рук моих, ни даже этой тени, Что, не ответив мне, спустилась по ступеням, Надежду и любовь с собою уведя. Уже настала ночь, когда сквозь ветви я Увидел кузницы мигающее пламя, Где в искрах и дыму, взвивавшемся клубами, Ковали на огне певучие мечи. И я схватил один, и ветвь, что им в ночи Отсек я, золотом вспоенная и снами, Уж больше никогда не расцветет цветами. И белых голубей убил я и потом Все тем же, в темноте сверкающим, мечом Таинственную тень пронзил я, сам не зная За что, и с этих пор душа моя немая - Та одержимая, что здесь по берегам Блуждает, пагубна цветам и голубям.

Странник

В мой дом покинутый, чья дверь закрыта мною, Где лампа умерла и спит камин с золою, Когда устану я бродить среди равнин, Вернусь я, чтоб зажечь и лампу и камин. Леса вокруг него так дики и огромны, Что время к осени клониться будет темной, Когда мои шаги разбудят у ворот То эхо легкое, что им ответ дает. Но я боюсь узнать, что, растоптав куртины, Сатиры выпили хранившиеся вина, Что фавны пьяные в саду, где Май отцвел, Украли сладкий мед и разогнали пчел, И, вместе с розами увядшими, в фонтаны Каменья побросали и каштаны.

Метафорическая эклога

Уж осень в глубине лиловых вечеров От плуга отпрягла своих немых волов. Спят воды и поля, дымящиеся мерно… О, первые костры дают и пепел первый. И если яркий тирс в руке сломаешь ты, То догорят на нем и грозди и цветы, Которыми он был овит в часы безумий, И осень в глубине твоих ночных раздумий Тех медленных волов от плуга отпряжет, Которых твой порыв в него запряг… Но вот И тень спускается, и на душе впервые И пепел тающий, и воды золотые, Зовущие тебя с усталых рук отмыть Минувшее и тирс забытый превратить, Лишенный навсегда цветов и гроздий алых, В дорожный посох, нужный для усталых.

Ожидание

Как много было роз в саду моем в Апреле! Но вот уже ручьи набухшие запели Дождями первыми и первою грозой. На балюстраду, красною лозой Овитую, облокотясь руками, Я вижу длинную дорогу с колеями И слышу, Осень, близкий твой приход. Ты молодым вином пьяна, твой шаг нетверд. Тростинкою свирель растет у водоема И в легком ветре ждет, напрасной и зеленой, И пальцы, что ее отрежут, и уста, Ей вдохновленные, чья песнь войдет, чиста, В дворец твоих вечерних меланхолий, О, Осень, и сплетет в звено одной неволи Свой юношеский бред со старостью твоей, И легкий смех своих апрельских дней С измученного сентября рыданьем, И нас вздохнуть заставит от сознанья, Что все блаженное и горькое слилось, Как этот шум дождя и этот запах роз.

Подруга

Я приношу тебе сегодня в грезах скромных Жест медленный больших корзин, сплетенных Из яблок золотых, из гроздий и из роз. Заря прекраснее до полной смерти звезд. И меж цветов прекрасней плод медовый. Вот холст тончайший, пурпурно-лиловый, Терпеньем сотканный и зорь и вечеров, И теми прялками, которыми без слов Трудолюбивые и скромные разумны. Вот длинное весло, что в битве с морем шумным Омыто пеною - земле вернулось вновь. Вот в чаше молоко, горячее как кровь, Прекрасные для тех, кто их имеет право Вкусить от уст любви, иль на груди у славы. Я в гордости моей еще несу тебе Мой гнев, кусающий себя в слепой борьбе. О, светлое дитя. Иного не имея, Одни лишь помыслы мои дарю тебе я: Созревшие плоды, корзин изгиб витой, Весло покорное, немного славы той, Которой пенится в час гнева сердце это, - И ясную любовь, что в пурпур мной одета.

Отпечаток

Те дети далеко, какими от весны Почти до летних дней с тобою были мы. Ты - в памяти моей и я - в воспоминаньи Твоем - мы вместе оба, и сознанье Былого между нами - как вода. Я наклоняюсь и смотрю туда, И вижу облака, и неба отблеск нежный, И листья, и тебя в тунике белоснежной, Смеющейся тому, что образ легкий твой Водою опрокинут, и такой Далекой, маленькой, какими лишь бывали Черты богини на ее медали, Как будто б и твои далекие черты Запечатлелись в яхонте, о ты, Живущая во мне все ближе, все яснее, Богиня памятью очерченной камеи! Твой образ навсегда со мною, оттого, Что мне была дана дрожь тела твоего, А губ твоих едва заметные улыбки Дарили мне часы и гордости и пытки Под неба звездного иль мрачного шатром. С цепями тяжкими любовь вошла в мой дом. И так же, как и жизнь, душа моя страдала Тем, что она всегда смеялась иль рыдала, Послушная уму, которым правит страх. И если образ твой порой в моих глазах Еще является, он выточен едва ли В иной, чем бронзовой иль мраморной, медали, Где все, что так еще неясно было в нем, Едва намечено гадающим резцом И где случайность лишь удара при ваяньи Дает губам изгиб улыбки иль рыданья.

Барельеф для гробницы

Надежда и Любовь шли вместе вдоль реки. Надежда! и у ног ее цветут цветки, И яркие лучи смеются в складках светлых Одежды, сотканной из помыслов заветных, Прозрачной до того, что сквозь нее видна И стана женственность, и кожи белизна. Улыбка на губах играет, но порою Земля скользит уже под слабою ногою, И хоть любовь ее поддерживает, но Пройти им до конца вдвоем не суждено. То море, где река теряется, далеко. И прежде чем заря подымется с востока, В одежде все еще сверкающей своей Надежда, догорев, погаснет вместе с ней. И ты сожжешь ее своими же руками, Любовь!

сберешь золу, когда потухнет пламя, И в урне глиняной и миртом обвитой С собою унесешь, сливаясь с темнотой. Послушную свирель брала моя рука. Мое дыхание в отверстья тростника Входило смехом, чтоб уйти рыданьем. Я наблюдал в воде фонтана умиранье Осенних листьев, забывая тот Лавровый куст, что ввек не отцветет. И в стаде у меня, расхищенном богами, Священный пасся конь с поникшими крылами. Но как-то, за узду его схватив рукой, Обломки бросил я в фонтан свирели той И посох отломил с куста у влаги сонной, Тяжелый - будущим, надеждою - зеленый, И вместе мы сквозь лес темнеющий прошли К долине и к реке, сверкающим вдали. И там увидел я, как зажженный лучами И алый весь от них, как радостное пламя, Священный конь раскрыл огромных крыльев взмах И, посох нюхая, что я держал в руках, Кидаясь в долгий путь к неведомому морю, Поднялся на дыбы навстречу новым зорям.

Побеги флейты

Ваза

В прозрачном воздухе звенел мой тяжкий молот. Я видел реку, сад фруктовый, До леса дальнего поля, Под небом, что синело с каждым часом И лиловело к самому закату. Тогда лишь только подымался я И члены расправлял, содеянным счастливый, Устав сидеть с рассвета до заката Пред глыбой мрамора, в которой я Высокой вазы высекал края, Что под ударом тяжкого металла В прозрачном воздухе так радостно звучала. Прекрасная, она уже росла, Она рождалась из простого камня, Бесформенная в стройности своей. И ждал я, Уже не прикасаясь больше к ней, С тревожными от праздности руками, Смотря направо и налево днями, Пугаясь шума около себя. Струя, Не умолкая, плакала в фонтане. В тишине Я слышал, как вдали, в саду темневшем, С деревьев мерно падали плоды; Я аромат вдыхал цветов истлевших, Что легкий ветер приносил с собой. Порой - Как будто кто-то говорил, казалось. А как-то раз, когда не спалось, Услышал я за полем и рекой Свирели пенье. В один из дней Среди осенних, золотых ветвей, Рыжеволосого и пляшущего плавно, Я видел фавна. Его же как-то раз увидел я Из леса вышедшего и у пня Нацелившегося рогами На бабочку, что там кружилась над цветами. И как-то раз еще увидел я, Как переплыл кентавр огромный реку. По шерсти лошади и коже человека Вода струилась. Стоя в камышах, Он воздух потянул ноздрями и, заржав, Уплыл обратно. След копыт с утра В траве нашел я. Женщины нагие Далеко, в глубине пустого поля, Прошли, неся цветы в руках своих. И у фонтана встретил раз троих. Одна из них - она была нагая - Сказала мне: запечатлей на камне Мечту о теле трепетном моем И отразиться в нем улыбкой дай мне. Смотри на мерный танец, что втроем С моими сестрами веселыми сплела я, Вокруг Тебя кружа его и расплетая… И я почувствовал прикосновенье губ. Тогда огромный сад, и спящий лес, и дали Каким-то трепетом нежданным задрожали. Фонтан потек живей проснувшейся струей. Три нимфы медленно кружились предо мной, И пенье слышалось за садом и рекою, И фавны рыжие из леса шли толпою, И, воздух потряся ударом ног своих, Кентавры пронеслись, и на спине у них, Хромые от укусов пчел, сидели Сатиры пьяные, обмотанные хмелем. И морды жесткие и алых губ пятно Сливались поцелуями в одно. И пестрый хоровод в своем разгуле диком - Сандальи и хвосты, копыта и туники - Кружился в исступленьи предо мной, На вазу заносившего рукой Вселенской жизни мощное биенье. Дыхание земли созревшей опьяненьем Прокрадывалось в мозг, и в запахе цветов, И гроздий давленых, и пляшущих козлов, Под топанье копыт, повторенное эхом Сквозь вихрь движенья и сквозь всплески смеха - Я в мраморе спокойном высекал Все то, что вкруг себя я видел и слыхал; И между жарких тел, и острых испарений, И ржанья дикого, и воплей, и движений - Все время ощущал на пальцах этих рук То злобных пастей храп, то поцелуи губ… Вечерний сумрак пал и ум сковал дремотой. Мой бред погас во мне с оконченной работой, И завершенною в вечерней тишине Вся, снизу доверху, явилась ваза мне, Почти сливаясь с потускневшей далью. И вырезанный вкруг нее спиралью Исчезший хоровод, чей шум издалека Едва лишь долетал на крыльях ветерка Кружился…, с фавнами, с кентаврами, с козлами, С нагими женщинами и Богами, В то время как, навек теряясь в темноте, Я проклинал зарю и плакал о мечте. Прочь, муза! Отойди! Рукой его не тронь! Зерном и лаврами тобой вскормленный конь Не хочет больше знать твоих прикосновений, Ласкающих ему и шею и колени И в гриву темную вплетающих цветы. Огромный, он воспрял, горя средь темноты, Копытом разорвал края твоей одежды И к медленной заре, едва раскрывшей вежды, Умчался, навсегда покинув мирный сон, И руки нежные, которыми вскормлен, И поле яркое с цветами голубыми, Где жили девять Муз и где он рядом с ними С лаврового куста листву щипал не раз. Умчался! Ясный след твоих копыт, Пегас, Остался навсегда на тростниках и глине. В ущельи пастухи и пастыри в долине Дрожали, увидав прыжки его и бег. И, не успев закрыть им ослепленных век, Жнецы и виноградари следили, Как он вздымал излом своих огромных крылий, То нежным серебром, то золотом горя. Ты видела его, рассветная заря! Ты, небо звездное, видало!
– в трепетаньи Наполнившего лес своим могучим ржаньем, Кидавшегося ввысь, к лазури голубой, И к морю шумному, где радостный прибой Возносит гребни волн, что на него похожи, Направившего бег стремительный, чтоб в дрожи И в мыле от своей погони, на бегу Остановиться вдруг на самом берегу, Где волны гневными ломаются скалами, И тихо овевать прозрачными крылами, Что свежие ветра вздувают пылью пен, Дитя, рожденное от моря и сирен.