Полное собрание стихотворений

Раевский Владимир Федосеевич

44. САТИРА НА НРАВЫ

Мой друг! в наш дивный век — науками, искусством, И россов доблестью, и благородства чувством Любви к отечеству достойных сограждан, В наш новый век, когда властитель и тиран Несметных орд к нам внес убийства и пожары И провидения испытывал удары, Сея в триумф побед постыдный бег и страх… И трупы хищников рассеялись в полях, Когда прошедшее из книги современной Мечом росс вырубал и, лавром покровенный, Секване начертал постыдный приговор… Когда вселенной взор России <быстрый> бег к величью измеряет И подвиги ее в истории читает, — Возможно ли! тогда, забыв свой подвиг славы, Чудесно исказя и нрав и разум свой, Здесь дети робкие с изнеженной душой В очах невежества чтут модные уставы, И наши знатные отечества столпы О марсовых делах с восторгом рассуждают… С утра до вечера за картами зевают, А жены их, смеясь, в боскетах нежны лбы Иноплеменными рогами украшают… Но свет орангутанг, и мы живем в том свете, Где дым тщеславия рассудок закурил И многих мудрецов в паяцы нарядил. У всякого одно в предмете — И бедный Ир с клюкой Под добрый час себя с Юпитером равняет… И кучи золота, и царства рассыпает, И наслаждается мечтой!.. Всё в свете допустить возможно, Но быть игрушкою шутов и обезьян В сей славный век для нас постыдно и безбожно. Напрасно умный наш певец, Любовью чистою к отчизне возбужденный, И нравам и умам чумы иноплеменной С войною хочет дать конец! Мартышка весь свой век не устает кривляться, Для подражания; бесхвостый, без ушей, Престанет ли осел кряхтеть и спотыкаться? Из всех гражданских зол — всего опасней, злей Для духа нации есть чуждым подражанье, Но спорить не хочу, смешно в осьмнадцать лет В уборе дедовском явиться в шумный свет И с важностью начать другое подражанье. Но, друг мой! переждем — эпоха началась, И наше сбудется желанье… Орел с одним орлом стремится в состязанье. Гражданства искра в нас зажглась — И просвещение спасительной рукою Бальзам свой разольет в болезненных умах, И с новою зарею Исчезнет, может быть, еще неверный страх. Конец 1810-х — начало 1820-х годов

45. <ОТРЫВОК> («Там далее: провинциал Минос…»)

Там далее: провинциал Минос, <Он> указательным перстом чертит законы; С улыбкой важною, поднявши красный нос, Он проповедует, как межевать законы, Как Ева и Адам В раю поссорились за несогласность мненья, Как Гавриил их бил пребольно по плечам; Как трудно было им тягаться по судам За родовое их отцовское именье; Как был когда-то царь, ему прозванье Петр, Что первый он завел в России фраков моды; Что есть орудие — названьем барометр… Что за морем живут арабы иль уроды… И все в безмолвии, с преклонной головой Глаголу мудреца столь важного внимают, И

изредка, когда он скажет вздор пустой, Они с почтением ему рукоплескают. И сей великий муж, сей грозный судия, Уездный меценат и удивленье света, Из милости свой взор бросает на меня Наместо пышного ответа. Представь же, добрый мой и несравненный друг, Сей свет, исполненный столь дивными умами,— Там злобу и разврат, а здесь безумцев круг, Там царедворцев строй с предлинными ушами, Здесь женщин, дышащих коварством, суетой, И новых мессалин в нимфомании злобной… …………………………………………… Здесь… едва простым пером Могу изобразить картину преступлений, Насильств и ужасов мегеры модной, злой, Терзающей народ жезлом постановлений. Кровавый пот с лица, печальный, смутный взор, Согбенны рамена и впалые ланиты, И дряхлость ранняя, и вкруг детей собор — Истлевшим рубищем покрыты; Шалаш, ни от дождя и зноя и зимой От вьюг и холода, от бури и ненастья Не защищаемый и кровлею простой, И вкруг следы нужды, печалей и несчастья — Суть призраки тех жертв, которые в трудах Свой век для гордых чад корысти сокращают И все сокровища из недр земли, в водах Для расточения владельцев извлекают! И, в довершение, невинных дочерей И юных жен — одно несчастных достоянье — Влачит к растлению седой прелюбодей И на уста кладет ударами молчанье! Но полно, я боюсь, чтоб чувств свободный жар Не сделал страшною столь важную картину, Чтоб друга твоего несовершенный дар Не выразил не так ужасных зол причину!!! Льзя ль видеть бед ярмо и духом не страдать? Льзя ль в обществе невежд, средь злых и преступленья, Где добродетель есть как злоехидный тать, Где зависть черная под видом снисхожденья, Где воздух заражен пороков смрадной мглою,— Льзя ль, говорю, довольным быть судьбою Льзя ль мизантропии одежду не носить? Дитя и женщины бегут за мишурою, А сердце робкое, нетвердый, слабый ум Утешен призраком и тешится мечтою; Но человек среди своих великих дум Зреть должен — истину, прелестну наготою. ………………………………………………… О, сколько раз с собой Я в изысканиях терялся отвлеченных, Здесь видел образец создания смешной, А там великое — но с целию презренной!.. Напрасно б стал тебе систему созидать Вслед Канту, Шеллингу и многим им подобным. Субъект, объект — велит молчать О пышной глупости всех тварей земнородных. Я знаю цель мою и сей ничтожный дар, Дар жизни, связь души с началом разрушенья, — И слабый мой талант и песнопенья жар Слабеет с мыслию — минутного явленья. Никто не вразумил, что нас за гробом ждет, Ни тысячи волхвов, ни книги Моисея, Ни мужи дивные, гласящи дивный сброд, Ни гений Лейбница в листах «Феодицеи». И червь, и я, и ты, и целый смертный род Для будущих времен пройдет, как блеск Элиды. Скажи мне, где народ обширной Атлантиды? Вот связь — всех сущих здесь и общий сей закон, Не испытающий в движеньях перемены! А смертных глупый род, пуская глупый стон, В веригах алчности, злодейств, убийств, измены Вседневно к олтарю Химеры вопиет… И мнит в пустой мольбе обресть свое спасенье, Бессмертие то здесь, то там в безвестном ждет И гибнет жертвою скорбей и злоключенья… …………………………………………………… Конец 1810-х — начало 1820-х годов

46. <ОТРЫВОК> («Безумцы, оградясь обрядами, мольбой…»)

Безумцы, оградясь обрядами, мольбой И верой, следствием вериг предрассуждения, Чем ближе к крыше гробовой, Тем злоба их сильней, тем чаще преступленья. В груди с ехидною, с поникшею главой, Со взором, алчущим неутолимой мести, Слепцы под сединой Идут порокам вслед, как вслед добра и чести! Страшусь и бегаю от обществ и судей, Где слышу грозное пифическое мненье, Смысл многозначащий бессмысленных речей, Где всё против меня кричит с ожесточеньем Не верит кошкам он, не верит чесноку, Не верит мумии всесильной Озириса, Не верить он дерзнул спасителю быку И храмы позабыл священные Мемфиса! Конец 1810-х — начало 1820-х годов

47. КАРТИНА БУРИ

Солнце покрылось серою мглой, Тучи, спираясь, быстро несутся… Вихрь, сотрясая листья с дерев, С шумом и силой дол пробегает И воздымает в воздухе прах; Враны над бором стаей виются, Нивы клубятся волной. Подернут горизонт полунощною тьмой, И молния вдали из бурных туч сверкает; Перун отзывами грохочет за горой, И эхо гул его в утесах раздробляет! С ветром холодным падает дождь, Сосны и ели со скрипом трясутся, Волны, волнуясь быстрой струей, Пеною желтой в берег плескают, Дикие гуси скрылись в тростник; Шумом внезапным вол устрашенный, Вкруг озираясь, ревет. Гигантов бурных строй по высоте летит, И молния, виясь, кругом во мраке блещет! Удар удару вслед гром яростный вторит И смертоносные перуны долу мещет! Здесь дева робкая дрожит, Взор старца к небу устремился! Пловец в волнах погибель зрит, Оратай в ближний лес сокрылся. Сильней и ветр и дождь шумит, Огнь бледный заревом мерцает; Перун из черных туч летит, И раздробленный дуб пылает!.. <1820>

48. К МОЕЙ СПЯЩЕЙ

Ты спишь… и сладостен покой Любови нежной, Сон сладкий, безмятежный Не прерывается печальною мечтой! В чертах твоих добро с любовию сияют, Не дар искусства, нет! — природы дар одной,— И локоны, клубясь по раменам волной, От смелых взоров грудь стыдливую скрывают. О, сколько счастия с тобой! Не знал бы без тебя я в жизни мрачной, бурной, Что значит радость и покой, — Из колыбели дней мой жребий пал из урны — Печаль, томление, борьбу с собой узнать… О прошлом сожалеть, дней будущих страшиться И с нетерпением минуты ожидать… Когда мой путь здесь совершится!.. Но, небо! ты спасло пловца от ярых волн… И мой разрушенный до половины челн — В цветущей пристани, где ненадолго, может быть… Мне суждено сосуд всех радостей испить Из рук любви — всегда покорной, легкокрылой. Но радость и любовь, как твой минутный сон, Цвет юности младой, свирепый скосит Крон; Взамену радостей, забав и страсти милой Останутся в удел недуги и печаль… И мысль от светлых дней, стремясь в безвестну даль, Знакомит нас <со> хладною могилой… Год краток счастия, несносен миг скорбей; Но <мне> приход его не страшен; Я милую люблю и милою любим! Еще взаимности светильник не угашен Наперекор законам злым. Спи, милая моя! С твоим пробудом ясным… Я обниму тебя с желаньем сладострастным До бурного судьбины дня! 28 марта 1820

49. ПЕСНЬ НЕВОЛЬНИКА

Пенаты добрые, отчизны берег милый, Поля родимые, где в юности счастливой Мой век с беспечностью покойно, мирно тек, Простите навсегда! Окованный цепями, Я скорбь делю с слезами, И сир и одинок! Страдалец немощный, отец чадолюбивый! Кто даст тебе приют покойный и счастливый? Увы! изведать скорбь тебе назначил рок У гроба хладного вечернею зарею: Твой сын уж не с тобою, Он сир и одинок! Давно ль в обители спокойной, безмятежной С детьми-малютками и матерью их нежной Я радости вкушал?.. Но злобный дух прорек Разлуку горькую с супругой, сиротами — И я томлюсь цепями, Я сир и одинок! Товарищи-друзья! и с вами разлученный, Не буду более под тенью лип смиренных Я счастью гимны петь: миг радостей протек! На чуждой стороне, игралище судьбины, Я жду бедам кончины И сир и одинок! Начало 1820-х годов

ТЮРЕМНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1822–1824

50. К ДРУЗЬЯМ В КИШИНЕВ

Итак, я здесь… за стражей я… Дойдут ли звуки из темницы Моей расстроенной цевницы Туда, где вы, мои друзья? Еще в полусвободной доле Дар Гебы пьете вы, а я Утратил жизни цвет в неволе, И меркнет здесь заря моя! В союзе с верой и надеждой, С мечтой поэзии живой Еще в беседе вечевой Шумит там голос ваш мятежный. Еще на розовых устах, В объятьях дев, как май, прекрасных И на прелестнейших грудях Волшебниц милых, сладострастных Вы рвете свежие цветы Цветущей девства красоты. Еще средь пышного обеда, Где Вакх чрез край вам вина льет, Сей дар приветный Ганимеда Вам негой сладкой чувства жжет. Еще расцвет душистой розы И свод лазоревых небес Для ваших взоров не исчез. Вам чужды темные угрозы, Как лед, холодного суда, И не коснулась клевета До ваших дел и жизни тайной, И не дерзнул еще порок Угрюмый сделать вам упрек И потревожить дух печальный. Еще небесный воздух там Струится легкими волнами И не гнетет дыханье вам, Как в гробе, смрадными парами. Не будит вас в ночи глухой Угрюмый оклик часового И резкий звук ружья стального При смене стражи за стеной. И торжествующее мщенье, Склонясь бессовестным челом, Еще убийственным пером Не пишет вам определенья Злодейской смерти под ножом Иль мрачных сводов заключенья… О, пусть благое провиденье От вас отклонит этот гром! Он грянул грозно надо мною, Но я от сих ужасных стрел Еще, друзья, не побледнел И пред свирепою судьбою Не преклонил рамен с главою! Наемной лжи перед судом Грозил мне смертным приговором «По воле царской» трибунал. «По воле царской?» — я сказал, И дал ответ понятным взором. И этот черный трибунал Искал не правды обнаженной, Он двух свидетелей искал И их нашел в толпе презренной. Напрасно голос громовой Мне верной чести боевой В мою защиту отзывался, Сей голос смелый пред судом Был назван тайным мятежом И в подозрении остался. Но я сослался на закон, Как на гранит народных зданий. «В устах царя, — сказали, — он, В его самодержавной длани, И слово буйное „закон“ В устах определенной жертвы Есть дерзновенный звук и мертвый…» Итак, исчез прелестный сон!.. Со страхом я, открывши вежды, Еще искал моей надежды — Ее уж не было со мной, И я во мрак упал душой… Пловец, твой кончен путь подбрежный, Мужайся, жди бедам конца В одежде скромной мудреца, А в сердце — с твердостью железной. Мужайся! Близок грозный час, И, может быть, в последний раз Еще окину я глазами Луга, и горы, и леса Над светлой Тирасы струею, И Феба золотой стезею Полет по чистым небесам Над сердцу памятной страною, Где я надеждою дышал И к тайной мысли устремлял Взор светлый с пламенной душою. Исчезнет всё, как в вечность день; Из милой родины изгнанный, Средь черни дикой, зверонравной Я буду жизнь влачить, как тень, Вдали от ветреного света, В жилье тунгуса иль бурета, Где вечно царствует зима И где природа как тюрьма; Где прежде жертвы зверской власти, Как я, свои влачили дни; Где я погибну, как они, Под игом скорбей и напастей. Быть может — о, молю душой И сил и мужества от неба! — Быть может, черный суд Эреба Мне жизнь лютее смерти злой Готовит там, где слышны звуки Подземных стонов и цепей И вопли потаенной муки; Где тайно зоркий страж дверей Свои от взоров кроет жертвы. Полунагие, полумертвы, Без чувств, без памяти, без слов, Под едкой ржавчиной оков, Сии живущие скелеты В гнилой соломе тлеют там, И безразличны их очам Темницы мертвые предметы. Но пусть счастливейший певец, Питомец муз и Аполлона, Страстей и бурной думы жрец, Сей берег страшный Флегетона, Сей новый Тартар воспоет: Сковала грудь мою, как лед, Уже темничная зараза. Холодный узник отдает Тебе сей лавр, певец Кавказа; Коснись струнам, и Аполлон, Оставя берег Альбиона, Тебя, о юный Амфион, Украсит лаврами Бейрона. Оставь другим певцам любовь! Любовь ли петь, где брызжет кровь, Где племя чуждое с улыбкой Терзает нас кровавой пыткой, Где слово, мысль, невольный взор Влекут, как явный заговор, Как преступление, на плаху И где народ, подвластный страху, Не смеет шепотом роптать. Пора, друзья! Пора воззвать Из мрака век полночной славы, Царя-народа дух и нравы И те священны времена, Когда гремело наше вече И сокрушало издалече Царей кичливых рамена. Когда ж дойдет до вас, о други, Сей голос потаенной муки, Сей звук встревоженной мечты? Против врагов и клеветы Я не прошу у вас защиты: Враги, презрением убиты, Иссохнут сами, как трава. Но вот последние слова: Скажите от меня О<рлов>у, Что я судьбу мою сурову С терпеньем мраморным сносил, Нигде себе не изменил И в дни убийственный жизни Немрачен был, как день весной, И даже мыслью и душой Отвергнул право укоризны. Простите… Там для вас, друзья, Горит денница на востоке И отразилася заря В шумящем кровию потоке. Под тень священную знамен, На поле славы боевое Зовет вас долг — добро святое. Спешите! Там волкальный звон Поколебал подземны своды И пробудил народный сон И гидру дремлющей свободы! 1822

51. ПЕВЕЦ В ТЕМНИЦЕ

О, мира черного жилец! Сочти все прошлые минуты; Быть может, близок твой конец И перелом судьбины лютой! Ты знал ли радость — светлый мир, Души награду непорочной? Что составляло

твой кумир — Добро иль гул хвалы непрочной? Читал ли девы молодой Любовь во взорах сквозь ресницы? В усталом сне ее с тобой Встречал ли яркий луч денницы? Ты знал ли дружества привет? Всегда с наружностью холодной Давал ли друг тебе совет Стремиться к цели благородной? Дарил ли щедрою рукой Ты бедных золотом и пищей? Почтил ли век под сединой И посещал ли бед жилища? Одним исполненный добром И слыша стон простонародный, Сей ропот робкий под ярмом, Алкал ли мести благородной? Сочти часы, вступя в сей свет, Поверь протекший путь над бездной, Измерь ее — и дай ответ Потомству с твердостью железной. Мой век, как тусклый метеор, Сверкнул в полуночи незримый, И первый вопль как приговор Мне был судьбы непримиримой. Я неги не любил душой, Не знал любви, как страсти нежной, Не знал друзей, и разум мой Встревожен мыслию мятежной. Забавы детства презирал, И я летел к известной цели, Мечты мечтами истреблял, Не зная мира и веселий. Под тучей черной, грозовой, Под бурным вихрем истребленья, Средь черни грубой, боевой, Средь буйных капищ развращенья Пожал я жизни первый плод, И там с каким-то черным чувством Привык смотреть на смертный род, Обезображенный искусством. Как истукан, немой народ Под игом дремлет в тайном страхе: Над ним бичей кровавый род И мысль и взор казнит на плахе, И вера, щит царей стальной, Узда для черни суеверной, Перед помазанной главой Смиряет разум дерзновенный. К моей отчизне устремил Я, общим злом пресытясь, взоры, С предчувством мрачным вопросил Сибирь, подземные затворы; И книгу Клии открывал, Дыша к земле родной любовью; Но хладный пот меня объял — Листы залиты были кровью! Я бросил свой смиренный взор С печалью на кровавы строки, Там был подписан приговор Судьбою гибельной, жестокой: «Во прах и Новгород и Псков, Конец их гордости народной. Они дышали шесть веков Во славе жизнию свободной». Погибли Новгород и Псков! Во прахе пышные жилища! И трупы добрых их сынов Зверей голодных стали пища. Но там бессмертных имена Златыми буквами сияли; Богоподобная жена, Борецкая, Вадим, — вы пали! С тех пор исчез, как тень, народ, И глас его не раздавался Пред вестью бранных непогод. На площади он не сбирался Сменять вельмож, смирять князей, Слагать неправые налоги, Внимать послам, встречать гостей, Стыдить, наказывать пороки, Войну и мир определять. Он пал на край своей могилы, Но, рано ль, поздно ли, опять Восстанет он с ударом силы! 1822

52. НА СМЕРТЬ МОЕГО СКВОРЦА

Еще удар душе моей, Еще звено к звену цепей! И ты, товарищ тайной скуки, Тревог души, страданий, муки, И ты, о добрый мой скворец, Меня покинул наконец! Скажи же мне, земной пришлец, Ужели смрад моей темницы Стеснил твой дух, твои зеницы? Но тихо всё… безмолвен он, Мой юный друг, мой Пелисон, И был свидетель Абеон Моей встревоженной разлуки! Так верю я, о жрец науки, Тебе, о мудрый Пифагор! Не может быть сей ясный взор, Сей разногласный разговор, Ко мне прилет его послушный Уделом твари быть бездушной: Он создан с нежною душой, Он, верно, мучился тоской… Как часто резвый голос свой Он изменял на звук печальный, Как бы внимая скорби тайной. О вы, жестокие сердца! Сотрите стыд души с лица, Учитесь чувствам от скворца! Он был не узник — и в темнице. Летая вольных птиц в станице, Ко мне обратно прилетал; Мою он горесть уважал, Для друга вольность забывал! И все за то его любили, И все за то скворца хвалили, Что он, средь скорби и недуг, И в узах был мне верный друг. Что он ни мщения, ни мук Для друга в узах не боялся И другу смело улыбался. Когда ж, как ржавчиною сталь, Терзала грудь мою печаль, Кому ж? — скворцу лишь было жаль! И мнилось — пел мой друг сердечный: «Печаль и жизнь не бесконечны». И я словам его внимал, И друга нежного ласкал, И вдруг свободнее дышал. Когда ж вражда со клеветою В суде шипели предо мною И тщетно я взывал права, Он пел ужасные слова: «Враги иссохнут, как трава». И были то последни звуки, И умер мой скворец со скуки! О вы, жестокие сердца, Сотрите стыд души с лица, Учитесь чувствам от скворца! 1824

СТИХОТВОРЕНИЯ ПЕРИОДА ССЫЛКИ

1828–1846

53. ПОСЛАНИЕ К К…НУ

Изгнанник с маем и весной Тебя приветствует, друг милый. Опять зимы безмолвной и унылой Темничный образ пред тобой Природы девственной сменился красотой… А для меня — прошла весна!.. Очаровательной улыбкою она Тоски по родине, привычного роптанья, Печальных дум и бед воспоминанья Не истребит в душе отжившей и немой. Там, за вершинами Урала, Осталось всё, что дух питало мой, И вера и любовь, — я внес сюда с собой Лишь муки страшные Тантала! Зачем затворника надежда обольщала? Зачем алкал он видеть край родной? Прижать друзей к груди, измученной тоской, И шестилетнюю неволю, Борьбу с судьбой, страдальческую долю — Опять в беседе вечевой, При кликах радости мятежной, Забыть за чашей круговой? Или с любовницей младой Отдать всё прошлое порывам страсти нежной?.. Зачем коварные мечты Мой ум младенческий прельщали? Зачем прекрасные цветы Над бездной путь терновый застилали? К чему коварный этот сон? Я был давно к страданьям приучен, — Шесть лет дышал темничною печалью И грозный рок мне грудь сковал Несчастием, как закаленной сталью. Зачем я благ земных желал, Сдружившись с жизнью неземною, И примирения искал С людьми и грозною судьбою? Они смеялись надо мною… О, если б сто подземных жерл Дохнуло пламенною лавой На этот род безумный и лукавый! Без слез, без горести б смотрел На гибель их, на огненные волны, И, провидением довольный, Я б этот час благословлял, Как будто заблистал мне первый луч денницы. Но нет! Зачем удар карающей десницы Противу немощных слепцов? Они из приторных наемницы сосцов, Еще повитые, как цепью, пеленами, Глотали алчными устами Всё грязное, всё низкое, как прах! Ярем невольничий — их доля в колыбели, Болезнь младенчества — их доля в сединах. Знакомо ль им стремленье к славной цели, К стяжанию победного венца? Нет! Нет! Не внятен им волшебный глас певца, Волнующий возвышенные страсти, Вливающий небесный дух в сердца И возвышающий наш дух среди напасти! В душе бесчувственность и на челе позор, Пред слабым — власти наглый взор, И рабство — пред судьбой и силой, Неверие в устах и бледность пред могилой — Не есть ли их постыдное клеймо? Нет! Нет! Не обменю моей жестокой доли На это славное ярмо, На эту цепь приманчивой неволи! Я здесь, сюда коварный рок Из бурных волн, пучин и бездны Отбросил утлый мой челнок; Я здесь, и звук знакомый и любезный Не тронет слуха моего; Мой смутный взор и бледное чело Опять зарей весны не просияют, Уста мои — лишь ропот и печаль Невнятным звуком выражают… Напрасно б взгляд бросал в безвестну даль, Напрасно б ждал счастливой перемены: Подземный стон, и вековые стены, Затвор железный, звук цепей И тайный зов утраченных друзей Меня и здесь тревожат в сновиденьи, И отдаление в моем воображеньи Не истребит сей пагубной мечты, И все высокие картины Природы грозной красоты: Саяна снежные вершины, И мрачный вид безвыходной тайги, Бурана рев и лом, и треск реки, Подавленной, стесненной в беге льдами, И торосы, вскипевшие стенами, Как вековых руин следы, И племена рассеянной орды, Полярных дикарей воинственные нравы, Их разум гибкий и лукавый, Коварный взгляд, нестройный звук речей; Повсюду грабежи, убийства как забавы, И резкие черты и буйный дух людей, Которых страсти, заблужденье, Гоненье, клевета, порок и преступленье, Как крепкое к звену звено, Сковали в общество одно… Страна, где каждый дом есть книга приключений, Где вся земля — отверженных есть дом, Где Минихов и Меньшикова гений Ни славой прежнею, ни лавровым венцом Не различен убийц презренных с долей. Всё это дивное для смелой кисти поле Какой-то новостью еще блестит для глаз, Но мой восторг давно в душе погас. О милый друг! все прелести чужбины, Все красоты волшебной сей картины Не радуют: они не в родине моей. Скажи, кому отдам сердечные томленья? Кто мысль мою и тайные движенья Души поймет? Чей сладкий звук речей Вольет в больную грудь минутную отраду? Кто руку даст изгнаннику, как брату? С кем лето знойное я жизни разделю? Кто скажет мне, потупя взор стыдливый И руку сжав рукою боязливой, Невнятным шепотом прекрасное «люблю». Цветы поблекшие еще передо мною. Мне их дала младая дева в дар, И с ними чувств и тайной страсти жар; Я взял цветы холодною рукою И руку ей с признательностью сжал, И девственную грудь с улыбкой целовал… Я розы рвал… Но их благоуханье Далеко ветр противный уносил. Дерзну ль назвать минутное желанье, Обманчивый восторг моих душевных сил Любовью чистою и нежной? Нет, нет. Любовь — одно мне с верой и надеждой, Во мне их рок суровый умертвил! Ты знаешь сам, мой друг, мои страданья, Ты сам темничною заразою дышал… Но долго ли твои продлились испытанья? Ты тягость бытия одну минуту знал… А я? Могу ль предать прошедшее забвенью! Оставить всё, что сердце тяготит? Не я ли веровал с улыбкой в провиденье? В борьбе с судьбой упал мой хрупкий щит. Исчезло всё!.. Под сводами темницы Погиб мой дар с прелестною мечтой! Невнятен звук моей цевницы — Согласен он с моей душой; Дерзну ли трепетной рукой Завесу истины ужасной Поднять пред суетной толпой? Сей труд бесплодный и опасный Душевных ран не исцелит И для изгнанника сиянье Прошедших дней не возвратит; Мое ужасно упованье! Благая вера — вот мой щит, Души отжившей ожиданья; Давно прошли, как миг один, Как сладкий сон, лета мои младые — И с ними радости земные… Как счастия беспечный сын, Близ лар под кровлею родною, Довольный светом и судьбою, В моем неведеньи я счастье находил!.. Как вольное дитя природы, Я только неба видел своды; И легкий утренний зефир Эмблемой был моей свободы… И славы дым, ее кумир, Для глаз завистливых блестящий мишурою, С поклонников безумною толпою Души невинной не прельщал… Тогда ни следствий, ни начал, Добра, страстей и преступлений, В хаосе споров, жарких прений, Расторгнуть ум мой не алкал. Мой взор беспечно созерцал Лишь блеск светил в орбитах их движенья, В лугах я свежих роз искал. Не тайны дивной обновленья, Не свист железа и свинца, Не гром из медных жерл и стали, Не лютый в битве клик бойца Тогда мой робкий слух прельщали,— Любил я сладостный напев, Как май, веселых, сельских дев Под звук задумчивой свирели, Любил в тени густых дерев Я слушать птичек нежных трели Иль звонкий голос соловья… Любил журчание ручья… Любил вечернею порой у колыбели С безмолвием внимать, Как нежная, сквозь слезы, мать, Прижав к груди младенца, прорекала Разлуку с кровлею родной, Борьбу с людьми, борьбу с судьбой И провиденье умоляла Младенцу дать удел благой!.. Прошло неведенье святое! Мой час пробил!.. В душе моей простой Все страсти, спавшие в покое, Вскипели бурною волной! Недетский взор сквозь мрак густой Я бросил к новой, тайной цели… И радость скрылась от очей, Как в тучах блеск дневных лучей, Вдали я видел бледный свет, И скорбь стесняла грудь, ланиты побледнели, Поблек прекрасной веры цвет, Сомненья срезанный косою. О добродетель! пред тобой Я пал во прах, я слезы лил И с умилением молил Отдать мне прошлое, отдать мне мир с собою! С людьми я мира не просил, Я их узнал, я их чуждался — Приветов, ласки их боялся И дружбы, как вражды крамольной, трепетал. Я видел, как, укрыв отточенный кинжал, Мне руки жмет с улыбкою лукавой И крест на грудь кладет рукой еще кровавой По человечеству мой брат! Везде я слышал плач и жалобные стоны, Я видел, как в пыли потоптаны лежат Права народные, щит слабого — законы; С безмолвным трепетом раскрыл Я Клии крепкие скрижали, Но хладный пот чело мое покрыл, Глубокие черты на обагренной стали Мне жребий царств, народов и царей, События грядущих дней И настоящего в протекшем указали. Давно мне этот мир — как степь безбрежная Сахары, Где дышит ветр песчаною волной, Как океан, где грозные удары Валов не устают греметь над головой. Мне этот край — одно пространное кладбище, В котором ищет взор безбедного жилища Среди преступничьих гробов! И мой ударит час всеобщею чредою, И знак сотрет с земли моих следов, И снег завеет дерн над крышей гробовою; Весной оттает снег, за годом год пройдет, Могильный холм сравняется с землею, И крест без надписи падет!.. Жестокий Крон безжалостной рукою Разрушит гордые чертоги городов, Дела героев, мудрецов Туманною покроет тьмою, Иссушит глубину морей, Воздвигнет горы средь степей, И любопытный взор потомков Не тщетно ль будет вопрошать, Где царства падшие искать Среди рассеянных обломков?.. Куда же мой отвеет время прах? Где денутся все призраки златые? Куда отделится таинственное я? Где будет след минутный бытия, Надежды, суеты, желания земные? Давно погибло всё, чего мой дух алкал! Чего ж я жду с отжившею душою? Кто к жизни мысль страдальца приковал? И не в родстве ль давно я с прахом и землею? Не время ли мне сделать шаг вперед И снять покров с таинственной химеры? В моих руках светильник чистой веры, — Он свет в пути моем прольет!.. 30 мая 1828