Польская литература ХХ века. 1890-1990
Шрифт:
Но Анджеевский описывает свадьбу которая не состоялась. Поэтому в первой части романа повествование ведется в сослагательном наклонении. Во второй части представлены герои романа, их прошлое, их взаимные связи, в третьей выясняются причины, по которым свадьба не состоялась. Интегральной частью романа являются дневниковые записи писателя, которые он вел, завершая роман в 1970 г. В дневнике «ревизуется» уже написанный текст, рисуются нереализованные проекты сюжета, набрасывается черновик возможных диалогов героев и в то же время передается мрачная атмосфера общественной жизни тех лет: арест группы молодежи за распространение эмигрантской печати, смерть писателя Павла Ясеницы, оболганного самим Гомулкой, и т. д.
Важной частью «Месива» является и биографический
Главный герой романа писатель Адам Нагурский, который олицетворяет мир культуры, противопоставленный в романе миру политики, ответственному за дезинтеграцию людей, отравленное общественное сознание, продажность художников. Представители этих миров должны были соединиться в общем торжестве – свадьбе. Но свадьбы нет и не может быть. И хотя между двумя мирами существуют многие взаимные связи, подлинные партнерские отношения невозможны. У этих групп разные родословные, разные судьбы, разные комплексы и неосуществленные надежды.
Адам Нагурский – один из немногих персонажей, пользующийся уважением и симпатией своего окружения. Он – второе «я» Е. Анджеевского. Как и у автора романа, его новые произведения не издаются, власти интригуют против него, молодой читатель к нему равнодушен. Присутствует в романе, как уже говорилось, и первое «я», сам писатель Е. Анджеевский. Жизненная драма автора и его персонажа отражает осознаваемое ими психическое, моральное, интеллектуальное крошево польской общественной жизни конца 60-х г.
«Месиво» – многозначное название. Это не только определение польской жизни, но и определение романной формы, или, точнее, бесформенности романа. Шедевра, приходит к выводу сам писатель, из романа не получилось и не могло получиться: «Как может из этого морального месива возникнуть большое искусство?».
К современной польской действительности Анджеевский обратился и в повести «Апелляция», вышедшей в Польше в 1983 г. (ранее была опубликована в Париже в 1969 г.). В ней пациент клиники для нервнобольных, бывший милиционер и директор госхоза, пишет письмо-жалобу на имя первого секретаря ПОРП. Слепо выполнявший все самые нелепые указания властей, он в конце концов сломался психически и теперь жалуется на преследование его со стороны тридцати тысяч агентов и некоего электронного мозга. И в этой трагифарсовой повести Анджеевский прибегает к приему удостоверения описываемой ситуации: к повести приложен дневник писателя, который также лежал в этой клинике, где и познакомился с прототипом своего рассказа.
В значительно большем масштабе использовал мотив психоза на историко-политической почве Ежи Кшиштонь (1931–1982) в объемной, на тысячу страниц трилогии «Безумие» (1979). Ее герой, сорокалетний журналист Кшиштоф, репортер польского радио, рассказывает об истории своей болезни, о пребывании в психиатрической лечебнице и выздоровлении. «Привязанный к мачте» (так называется второй том трилогии) больничной койки герой совершает свою одиссею, как он называет историю своей болезни. Мир мучительных видений, агрессивно атакующих больной мозг, помноженный на безумие окружающих товарищей по несчастью, впечатляюще воспроизведен в романе. Путешествие Кшиштофа по разным отделениям больницы, из палаты для тяжелобольных, привязанных ремнями к койкам, через другие палаты, где постепенно меняются методы лечения, а также его свободно изливающийся поток сознания, в котором мелькают разнообразные факты, события и люди из польской и мировой истории, представлены в романе как путешествие по кругам ада, с самого его дна ко все более высоким сферам сознания и ориентации во времени и пространстве.
«Безумие» – это не только достоверное описание истории психической болезни героя, но и основательно продуманная история болезни польского общества и болезни человеческой цивилизации вообще. «Ради Бога, от чего ты собираешься меня лечить? Разве вылечишь действительность? Все то, что происходит вокруг
Тенденция к осознанию «польских судеб» в XX в., к осмыслению недавней польской истории проявилась не только в столь своеобразных произведениях, как «Месиво» Анджеевского или «Безумие» Кшиштоня. В 70-е гг. появилось немало масштабных эпических полотен, преследующих эту цель. Однако они по большей части не удались их авторам.
В 1970 г. вышел в свет последний незавершенный роман М. Домбровской «Приключения мыслящего человека». В дневнике писательницы, приложенном к роману, содержится любопытное признание: «Форма романа мне опротивела – другой выдумать не могу, никому не перепрыгнуть через себя». В этом высказывании Домбровской отразились поиски ею формы, наиболее адекватной грандиозному замыслу создать эпопею польской жизни XX в. Но оно, как и сам роман, свидетельствует и о попытке отхода польской прозы от традиционной эпики. Домбровская, стремясь, по ее словам, «выскользнуть из старой эпической шкуры», широко использует в романе подлинные материалы и документы: письма, дневники, опубликованные ранее воспоминания, печать периода гитлеровской оккупации и т. д. Иногда она их перерабатывает, но часто просто «вклеивает» в роман документы в подлинном виде. Однако Домбровской не удалось достичь ни целостности видения польской истории XX в., ни подлинности в изображении отдельных событий (например, Варшавского восстания 1944 г., трактуемого в духе официальной идеологии тех лет).
Большой интерес читателей и критики вызвал, однако, не роман М. Домбровской, а ее «Дневник» за 1914–1965 гг., изданный в пяти томах в 1988 г. (более полное издание в семи томах – 1996–2000 гг.). Страницы «Дневника» рисуют впечатляющую картину трудной идейной и эмоциональной жизни писательницы и времени, в котором ей довелось жить.
В ином ключе, но тоже с использованием нетрадиционных решений, приемов «литературы факта» попытался показать судьбу человека как вместилище истории Польши XX в. Е. Брошкевич в романе «Десять заповедей» (в двух частях: «Долго и счастливо», 1970; «Не прелюбодействуй, не укради», 1971).
Герою этого романа с символическим именем Ян Лях довелось побывать во множестве переплетов. Роман складывается из «наплывов» воспоминаний героя, составляющих в целом занимательный рассказ – автобиографию. В одиссее героя романа, как в сказочном зеркале, отражается «польская судьба», крутые повороты национальной истории XX в. (не случайно Ян Лях – ровесник века, год рождения 1900), разнообразные потрясения, драмы и трагедии, явившиеся уделом поляков. Объединенные в судьбе одного героя, они приобретают большой символический смысл, ибо герой буквально и в огне не горит, и в воде не тонет, и, главное, сохраняет веру и «упрямую, постоянно оживающую надежду» на осуществление мечты свободной и достойной жизни для всех.
В конце 70-х гг. Брошкевич издал двухтомное произведение иного плана – психологический роман «Доктор Твардовский» (1977–1979), в котором реальная жизнь и неправдоподобные, даже фантастические допущения смешаны в еще большей степени. Для характеристики психики современного интеллигента в романе использованы фаустианские мотивы. Его герой, талантливый молодой ученый-историк, добивается выдающихся успехов в разных областях ценой продажи своей души дьяволу, принявшему облик скромного адъюнкта. Зловещие козни современного Мефистофеля довели было героя до безумия и психиатрической больницы. Однако в конечном итоге они терпят крах, ибо в судьбы героев вмешивается повествователь Е.Б., который не позволяет злу одержать верх над добром.