Полудержавный властелин
Шрифт:
— Так что тебе не нравится?
— Иноземцы заели! Чехи да немцы проклятущие!
— Да? А не тебя ли я недели две назад в корчме у Коранды видел, как ты пиво нахваливал?
Послышались смешки, но мужичок не смутился, а пошел ва-банк:
— Христу не так молятся!
— А ты что, поп, коли знаешь, как надо?
Смешки стали громче — на попа мужичок никак не походил.
— Так они крестное знамение слева направо кладут!
— А скажи мне, умник, как господь наш Христос знамение клал, что об этом в священных книгах написано?
Он было раскрыл рот,
— Вот то-то, не нашего это ума дело, на то патриарх есть и святые старцы в монастырях. Так что, люди московские, расходитесь подобру-поздорову, — закончил я свою речь, искоса наблюдая, как ратные и люди Хлуса по одному выдергивают из толпы зачинщиков.
— А чо немцы дерзят да заносятся? — вполголоса прогудел Никеша, но его полголоса услышали все и снова заволновались.
— Немцы — мои гости и разбираться с ними мне. Коли вас какой немец обидел, придите ко мне и я на них сыщу. А коли кто и дальше будет к бунту склонять или с дубьем по городу бегать — не обессудьте, и вам достанется.
Под командой Волка и Стриги дворские теснили толпу конями и понемногу выдавливали ее обратно в посады. Оставшись без заводил, мужики уже не горели жаждой мести и расходились — кто с достоинством, а кто и побыстрее, чтобы не попасть князю под горячую руку.
Я же с малой свитой подъехал к воротам Ливонского двора. Пока там разбирали баррикады и громыхали засовами, Хлус успел отчитаться:
— Ратман Шельде третьего дня на Торгу две лавки опрокинул, лаялся, что товар негодный. Когда остановить пытались — со своими служками плетью торговых мужиков бил. Вчера тож, прошлой неделей два раза бранился и дрался.
— Зачинщиков из толпы повязал?
— Дюжину и еще двух.
— Расспроси крепко, но пока без дыбы, сами ли они додумались бунтовать или подсказал кто…
— Сделаем, — улыбнулся Фома. — Вот, кстати, и Шельде.
В распахнутой створке ворот появился низенький упитанный колобок на кривых ножках и с отпечатанным на лице презрением ко всему свету.
— Ваша княжеская милость, — начал он на довольно приличном русском, но я не дал ему договорить.
— Собирайся, ратман, в Ригу поедешь.
— С позволения вашей княжеской милости, у меня нет дел в Риге, — задрал нос немец. — Зачем мне туда ехать?
Я свесился с седла поближе к его уху и негромко сказал:
— А затем чтобы я тебя, сукина сына, вот на этих воротах не повесил. Скажешь, что ты для меня persona non grata, — обогатил я европейскую дипломатическую практику новым термином, — и чтоб повежливей ратмана прислали на твое место.
— Ык… но… как… — забулькал Шельде.
Но я уже развернул Скалу и только бросил через плечо:
— Всыпать ему двадцать горячих, для понятливости.
Что и было исполнено, под радостное улюлюканье остатков толпы и молчание ливонцев — видать, Шельде успел их тоже достать. Я досмотрел экзекуцию:
— Опасную грамоту[ii] пришлю через
Кое-как доехал обратно в Кремль, да и свалился без сил — рановато мне постельный режим нарушать. Но ничего, отлежался малось и послал за дьяками, узнать, как там дела с обработкой результатов переписи. Дьяки в один голос принялись жаловаться, что их донимают вотчинники, требуя или соблазняя посулами «дописать» им землицы.
Малось подумав, посадил дьяков практически под домашний арест в Златоустовский монастырь, разрешив вход к ним только себе да ключнику обители с келарем, чтоб никто под руку не лез с прошениями. Под это дело потребовал запустить бумажную мельницу на Яузе, а на возражение, что водяное колесо остановлено и уже второй месяц чинится, чуть не пришиб бумажников — они что, не могут лошадь впрячь крутить мельницу? Так что пошла бумага, глядишь, будет на чем результаты прописать. Вгорячах еще трех бояр погнал ставить бумажное дело в вотчинах — если Голтяй печатный пресс наладит, бумаги ой как много потребуется.
Например, переработать да издать «Карту» — мне тут Савватий повинился, что позабыл за делами про книгу, изъятую у Симона Дубчека аж пять лет тому назад! Вот так тут почти во всем — если сам не проконтролируешь, то застрянет бог весть на сколько. А книжка-то оказалась куда как полезная — некий производственный справочник ордена цистерианцев. Если отбросить всю непременную в нынешние времена теологическую обертку, то в сухом остатке описаны технологии не только сельского хозяйства, но и производства и торговли шерстью, создания водяных колес, каменного строительства, плавки металла… Даже такая мелочь, как использование шлака в качестве удобрения и то интересна.
Но самое главное — принцип организации. Есть монахи, которые молятся, ведут богослужения, учат и есть при монастыре так называемые светские братья, занятые производственной деятельностью.
Кажется, я теперь знаю, как должны выглядеть мои технологические центры.
Вслед за дьяками проверил, что натворили путные бояре и прочие сподвижники, пока я там помирать собирался, но оказалось, что вполне справились и даже сильно много дров не наломали. То есть система работает, несмотря на всю простоту нынешних управленческих методов (мой меч — твоя голова с плеч), а, может, как раз благодаря ей. Во всяком случае, о «мотивации», «командообразовании», «корпоративных стандартах», «лидерстве» и прочих модных фишках, которыми мне чуть ли не ежедневно проедали голову в банке, тут и слыхом не слыхивали, однако же все работает. Не идеально, но работает.
Но больше всех порадовал Дима, несмотря на военную грозу на западных границах, он исполнил старое обещание и прислал рисунки — агнец, бор, вага[iii], гривна, дуб и так далее, до буквы «я», плюс еще иллюстрации к простеньким фразам, аналогам хрестоматийной «мама мыла раму».
Презентация первого экземпляра Юрке и Ваньке особого успеха не снискала — один по малолетству норовил попробовать букварь на зуб, а другой…
— Вот, Юра, буквица Аз, — начала Маша, — и нарисован кто? Агнец божий…