Полуночный лихач
Шрифт:
Николай чуть не захлебнулся чаем, настолько высказанная мысль совпадала с его собственными убеждениями.
– А ты женат? – полюбопытствовал Родик.
Николай качнул головой.
– Да ты что?! Ну хоть любовницу содержишь?
– Хм-нет, – ответил Николай, чуть не подавившись чаем и смешком.
– А чего? – не унимался Родик. – Не дай бог, «голубой»? Причесочка у тебя вон этакая… Или просто кандидатуры подходящей не попалось?
– Я совершенно черно-белый, – буркнул Николай. – Ничуть не голубой! А причесочку мне соорудила соседка. Она на старости лет окончила курсы парикмахеров, и надо было на ком-то потренироваться. Ну, я и пошел навстречу бабуле.
Он снова взялся за прерванный процесс насыщения, ловко избежав настойчивого вопроса о кандидатуре.
– Жена – вещь серьезная, – задумчиво сказал Родик. – Меня иногда спрашивают, почему я за Татьяну держусь. Не поверишь – мы двадцать лет знакомы. История знакомства нашего… Жаль, что ты врач, а не писатель, это ж натуральный роман! Еще в глухие советские времена недалеко от поворота с Гагарина на Бекетовку, где Дворец спорта, была тайная точка, на которой всегда можно было девочку подцепить. Я тогда молодой был, только начинал свой тернистый, извиняюсь за выражение, путь, но ходку уже имел. И вот на радостях от свободы решил барышню поиметь. Едем на «волжанке» – тогда это было очень круто! – вдвоем с одним братком, видим, стоит на условленном месте телушка. Ну натуральная такая деревенская деваха, кровь с молоком, буфера – во! – Родик показал руками на метр от своей тощей и впалой груди. – Как раз в моем вкусе. А мой напарник говорит: «Небось какая-нибудь невинная студенточка, которая просто так, случайно там стоит! Больно уж морда простодушная». Ну, проверим, думаем. Остановились и задаем кодовый вопрос: «Подвезти или подработать?» – «Подработать», – отвечает деваха, потупив свои голубенькие глазки.
Посадили в тачку, по пути затарились шампанским, приехали на хазу, привели девушку в ванную: «Ну, помой там чего надо!» А я, знаешь, по жизни жуткий был чистюля, брезгливый – спасу нет, заразиться боялся, сейчас-то зона малость обломала, а попервости очень форс гнул. Разливаем шампунь, пьем одну, вторую, третью. Время идет, а давалки нашей все нет. Мне уже сильно надо, а ее все нет. Что такое, думаю? Пошел в ванную, открыл дверь… и дара речи лишился. Ванная, зеркало, весь кафель намыты до хрустального блеска, а деваха заканчивает драить унитаз.
Напарник мой, в натуре, упал, где стоял, а я аккуратненько спрашиваю, что бы все это значило. Тараща на меня свои невозможные голубые глазки, наша прелесть ответствует, что зовут ее Таня, от роду семнадцать лет, приехала она аж из Курмыша, в медицинском училище на первом курсе учится, а маманя болеет, стипендия – кошкины слезки, ну и надумала Таня подработать. Спросила совета у тертых подружек, те и решили подшутить над девчонкой, благо она простая, как русская печь.
Смотрю я на нее, хочу так, что штаны трещат, а знаю, что сукой не буду. Вздохнул мертво, даю ей полсотни – Таня побелела вся и аж зашаталась. «Да вы что, – говорит. – Зачем так много? Давайте я вам еще окна помою и полы, и вообще в другой раз убраться приду…»
Только намылился я ей свиданку назначить, как мальчик девочке, вдруг… вдруг дверь вышибают менты и вяжут нас всех подряд, не разбирая ни правого, ни виноватого. Облава… Ну я же говорю, роман! – хохотнул Родик, явно довольный выражением лица Николая. – Помню, голос сорвал, кричавши, что девка сюда ненароком попала, что не виноватая она. Два раза по зубам получил, чуть не на коленях стоял перед каким-то старлеем – сам не пойму, что это меня так разобрало. Ну, тот мент человеком оказался, уши открыл, Танькину историю выслушал – да и отпустил, в камеру не стал сажать. Взял с нее подписку о невыезде, вот и все. А вот меня… – Родик хмыкнул. – Меня закатали крепко, поскольку было за что катать. Но через некоторое время доходит до меня письмецо, на котором живого места от штемпелей нет. Татьяна пишет, мол, спасибо мне, что я такой хороший, и хоть в милиции ей популярно все про всех сказали, она ничему дурному про меня верить не желает, будет ждать. Здрасьте, я ваша тетя, я буду у вас жить!
Но если ты думаешь, что это на меня произвело благотворное воздействие, то глубоко ошибаешься. Зона есть зона, а срок у меня был большой, мне надо было думать, как там выживать. Срока там мотали не пластилиновые человечки, ой, нет! И из меня они вылепили то, что следовало. С тех пор я на волю выходил как в отпуск: напьюсь, нагуляюсь – и снова в зону. Но всякий раз на воле я с Татьяной встречался. Жизнь я ей изломал, это точно, даже сердечную болезнь через меня нажила, но не отступилась. Поженились во время моей отсидки. Ну достала она меня, достала – и все тут! Были у меня бабы кроме нее, ничего не скажу, одна даже как бы любовь случилась – что характерно, на пересылке, года три назад. Она тоже зэчка была. Я вышел, а та женщина еще мотает срок.
А-а, пустое это все. Я теперь в авторитете, садиться больше не намерен. И Татьяну ценю с каждым днем все выше, и выше, и выше. Живем хорошо, сам видишь. – Родик сунул в рот печенюшку и ожесточенно захрустел роскошными фарфоровыми зубами. – Так что я ее ни на какую швабру не променяю.
Николай глотнул остывшего чая. Вот это да! А он-то думал, что история его любви – самая диковинная история на свете.
– То есть она вас полюбила, – изрек он глубокомысленно. – С первой встречи – и на всю жизнь. Да, такое бывает.
– Ну, про любовь – это у баб такая этикеточка на все наклеивается. А я, сроков намотав столько, что по экватору протянуть их можно и узлом завязать, скажу: таких, как она, – много. Ну сам посуди – какая у женщин жизнь? Работа, хозяйство, дети, мужик пьяный или скупой, каждый день одно и то же. И вот в этом однообразии хочется им испытать что-то особенное, волнующее, из ряду вон. Ну а что может быть более волнующим, чем влюбиться в опасного убийцу, который алчно смотрит на ее белое тело из-за решетки? И самое удивительное, этот убийца представляется ей вполне безопасным. То есть кого другого он убить или изуродовать может, а меня – пальцем не тронет. Каждый человек желает иногда поиграть со смертью, оттого мужики, скажем, воюют, ну а бабы – они на шею зэкам бросаются.
Николай чуть не уронил чашку:
– Вот это расклад, ничего себе! Вот это философия!
– Да, философия, – хихикнул Родик. – Ты что думаешь, мы там исключительно в карты режемся, гвозди глотаем, новичков опускаем или подкопы роем, в зоне-то? Бревен хватает, это конечно, однако все же нету такого чудака, чтоб иногда не думал головой. Особенно кто стоит на пороге – ну, под вышкой, проще сказать. Знаешь, у людей жизней много, у них брать эти жизни – вроде не убудет, а вот свою отдать, единственную… Тут и правда зафилософствуешь. Ничего не скажу: ментовня иной раз бывает очень сообразительная, вот этот самый человеческий фактор почем зря разрабатывает. Был у нас один законник… душегубец, каких мало. Годов пять назад это случилось, что сел он по расстрельной статье. Разбирался там с одним фраером поганым, а разобрался, вышло, с его семьей, вдобавок самым зверским образом. Ну и то ли сдвинулся по фазе, то ли ужаснулся – ведь не только в кино такое бывает, что и мы ужасаемся, – но как-то сблатовали его вертухаи сказать последнее слово зэкам. Дали микрофон – и однажды, на сон грядущий, прочел он свою отходную молитву. Я ее один раз слышал, но запомнил от слова до слова. Вот и ты послушай – это любопытно.
Родик прищурился – и вдруг заговорил не своим, пусть хрипловатым, но вполне нормальным голосом, а как бы залаял прокуренно, дико:
– Сейчас я свалю навеки. Смотрите! Базар этот для всех: крытников, скокарей, кукольников, фраеров… Сами знаете, косяков я не порол, не вертелся, как штемп на садильнике. Завязывайте, урки! Мне, законнику, никогда не батрачившему, несли положенное, деляну с общака: лучший харс, питие, кишки. Но все одно вижу: слишком дорогое это дерьмо – тюряга. Не хуже мы тех, за зоной. А главное – не мечите, не уходите до сроков. Пусть я буду последним. Западло мне конить, когда вот-вот прижмурюсь. Помните мое добровольное слово!