Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву
Шрифт:
… Ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как вводимые новшества. Можно принимать меры и к тому, чтобы повреждения или порча, естественные для любой вещи, не увели нас слишком далеко от наших начал и основ. Но браться за переплавку такой громады и менять фундамент такого огромного здания — значит уподобляться тем, кто, чтобы подчистить, начисто стирает написанное, кто хочет устранить отдельные недостатки, перевернув все на свете вверх тормашками, кто исцеляет болезни посредством смерти, поп tam commutandarurm quam evertendarum return cupidi (Стремясь не столько к изменению существующего порядка, сколько к его извращению (лат.). — Цицерон. Об обяз., //, I).
Мир сам себя не умеет лечить; он настолько нетерпелив ко всему, что его мучает, что помышляет
Цель хирурга не в том, чтобы удалить дикое мясо; это только способ лечения. Он стремится к тому, чтобы на том же месте возродилась здоровая ткань и чтобы тот же участок тела снова зажил нормальной жизнью. Всякий, кто хочет устранить только то, что причиняет ему страдание, недостаточно дальновиден, ибо благо не обязательно идет следом за злом; за ним может последовать и новое зло, и притом еще худшее, как это случилось с убийцами Цезаря, которые ввергли республику в столь великие бедствия, что им пришлось раскаиваться в своем вмешательстве в государственные дела. С того времени и вплоть до нашего века со многими произошло то же самое. Мои современники французы могли бы на этот счет многое порассказать… Кто, затевая исцелить его одним махом, предварительно задумался бы над тем, что из этого воспоследует, тот, конечно, охладел бы к подобному предприятию и не пожелал бы приложить к нему руку…
Мы, пожалуй, еще не дошли до последней черты. Сохранность государств — это нечто такое, что находится за пределами нашего разумения. Государственное устройство, как утверждает Платон, — это нечто чрезвычайно могущественное и с трудом поддающееся распаду. Нередко оно продолжает существовать, несмотря на смертельные, подтачивающие его изнутри недуги, несмотря на несообразность несправедливых законов, несмотря на тиранию, несмотря на развращенность и невежество должностных лиц, разнузданность и мятежность народа.
Во всех наших превратностях мы обращаем взоры к тому, что над нами, и смотрим на тех, кому лучше, чем нам; давайте же сравним себя с тем, что под нами; нет такого горемычного человека, который не нашел бы тысячи примеров, способных доставить ему утешение. Наша вина, что мы больше думаем о грядущей беде, чем о минувшей. «Если бы, — говорил Солон, — все несчастья были собраны в одну груду, то не нашлось бы ни одного человека, который не предпочел бы остаться при своих горестях, лишь бы не принимать участия в законном разделе этой груды несчастий и не получить своей доли». Наше государство занемогло; но ведь другие государства болели, бывало, еще серьезнее и тем не менее не погибли. Боги тешатся нами словно мячом и швыряют нас во все стороны: Enimvero dii nos homines quasi pilas habent (Ведь боги обращаются с людьми, словно с мячами (лат.). — Плавт. Пленники, 34).
Светила роковым образом избрали римское государство, дабы показать на его примере свое всемогущество. Оно познало самые различные формы, прошло через все испытания, каким только может подвергнуться государство, через все, что приносит лад и разлад, счастье и несчастье. Кто же может отчаиваться в своем положении, зная о потрясениях и ударах, которые оно претерпело и которые все-таки выдержало? Если господство на огромных пространствах есть признак здоровья и крепости государства (с чем я никоим образом не могу согласиться, и мне нравятся слова и Сократа, советовавшего Никоклу не завидовать государям, владеющим обширными царствами, но завидовать тем из них, которые сумели сохранить за собой то, что выпало им в удел), то Рим никогда не был здоровее, чем в то время, когда он был наиболее хворым. Худшая из его форм была для него самой благоприятною. При первых императорах в нем с трудом прослеживаются какие-либо признаки государственного устройства: это самая ужасающая и нелепая мешанина, какую только можно себе представить. И все же он сохранил и закрепил это свое устройство, остался не какой-нибудь крошечной монархией с ограниченными пределами, но стал властителем многих народов, столь различных, столь удаленных, столь враждебно к нему настроенных, столь неправедно управляемых, столь коварным образом покоренных пес gentibus uliis Commodat in popuium terrae peiagique potenter invidiam fortuna suam (И ни одному племени не предоставляет судьба покарать за нее народ, властвующий над сушей и морем, (лат.). — Лукан, 1,82–84.)
Не все, что колеблется, падает. Остов столь огромного образования держится не на одном гвозде, а на великом множестве их. Он держится уже благодаря своей древности; он подобен старым строениям, из-за своего возраста потерявшим опору, на которой они покоились, без штукатурки, без связи, и все же не рушащимся и поддерживающим себя своим весом, пес гат vaiidis radicibus haerens, Pondere tuta suo est (Этот дуб уже не стоит на прочных корнях, но держится благодаря своему весу (лат.). — Лукан. 1,138–139).
К тому же никак нельзя одобрить поведение тех, кто обследует лишь внешние стены крепости и рвы перед ними; чтобы судить о ее надежности, нужно взглянуть, кроме того, откуда могут прийти осаждающие и каковы их силы и средства. Лишь немногие корабли тонут от своего веса и без насилия над ними со стороны. Давайте оглядимся вокруг: все распадается и разваливается; и это во всех известных нам государствах как христианского мира, так и в любом другом месте; присмотритесь к ним, и вы обнаружите явную угрозу ожидающих их изменений и гибели:
Et sua suit incommoda, parque per omnes Tempestas.
(И у них свои беды; и над всеми бушует одинаково сильная буря (лат.). — Вергилий. Энеида, XI. 422–423,487.)
…Кому ведомо, не будет ли господу богу угодно, чтобы и с нами произошло то же самое, что порою случается с иным человеческим телом, которое очищается и укрепляется благодаря длительным и тяжелым болезням, возвращающим ему более полное и устойчивое здоровье, нежели то, какое было ими у него отнято?
Но больше всего меня угнетает то, что, изучая симптомы нашей болезни, я нахожу среди них столько же естественных и ниспосланных самим небом и только им, сколько тех, которые привносятся нашей распущенностью и человеческим безумием. Кажется, что даже светила небесные — и они считают, что мы просуществовали достаточно долго и уже перешли положенный нам предел. Мет угнетает также и то, что наиболее вероятное из нависших над нами несчастий — это не преобразование всей совокупности нашего еще целостного бытия, а ее распадение и распыление, — и из всего, чего мы боимся, это самое страшное…»
Мишель Эйкем де Монтень.
Опыты. Избранные главы. М, 1991. С. 482–487.
Грузия. «Парад» суверенитетов» начался 9 марта 1990 г., когда Верховный Совет Грузии во главе со Звиадом Гамсахурдиа принял «Декрет о гарантиях защиты Суверенитета республики» и одновременно «денонсировал» не существующий Союзный договор 1922 г.
Юридически пункт грузинского Декрета о «денонсировании Союзного договора» был бессмысленным актом, но Горбачев и его советники почему-то придали ему важный политический смысл. Не менее важными оказались и два другие решения этого грузинского акта.
Первый: юридический выход Грузии из состава СССР дал мощный наглядный урок другим союзным республикам, как следует действовать, если они стали на путь независимости. Второй аспект Акта — восстанавливая юридические основы государственного устройства буржуазной демократической республики, существовавшей до 1919 г., грузинские власти лишили федеративных начал Грузию и «вернулись» к унитарному устройству — ее три автономии: Абхазия, Южная Осетия и Аджария — лишились этого статуса. Отсюда — истоки тех вооруженных и невооруженных конфликтов, которые, то разгораясь, то затухая, долгие годы шли на территории этих республик. И сформировались две «непризнанные республики», которые стали «головной болью» для России.