Полвека любви
Шрифт:
Можно было бы с презрением проигнорировать эту злобную чушь, если б на ее основании не возникли политические обвинения. Какие-то докладчики в идеологических ведомствах назвали нашу книгу «замаскированной попыткой протащить сионизм». В Дом детской книги позвонили и потребовали снять с витрины «Ура, сына Шама» как «вредную» книгу. Детгиз залихорадило от нападок и обвинений — я узнал об этом летом 1977 года, вернувшись из дальнего плавания. Под угрозой оказалась наша новая книга «Незаконная планета», на издание которой был заключен договор с Детгизом. «Не знаю, что делать с вашей книгой», — сказала мне расстроенная Майя Брусиловская, завредакцией научно-фантастической литературы. (Брусиловская сменила многолетнюю заведующую Калакуцкую, вышедшую на пенсию. А в редакции фантастики «Молодой гвардии» тоже произошла замена: ушел С. Жемайтис, вместо него назначили Юрия Медведева, бывшего сотрудника журнала «Техника — молодежи», и ушла Белла Григорьевна Клюева — все это было очень плохо, редакция оказалась захваченной воинственными молодчиками.)
Надо было как-то отбиваться. А как? Обращаться в суд — бессмысленно и бесполезно. Это сейчас можно подать в суд на любое государственное учреждение (да и то с почти нулевой надеждой на удовлетворение иска). А в то время, в семидесятые, сама мысль о привлечении к суду государственного комитета показалась бы смехотворной. И я решил прибегнуть к единственному способу защиты — написал письмо в ЦК КПСС. Других способов просто не было.
В письме на имя М. Зимянина, тогдашнего секретаря по идеологии, я изложил суть дела и просил оградить Детгиз и меня от злонамеренной клеветы. Я писал: «Чего добивается с таким упорством Госкомиздат РСФСР? Ведь случай с моей книгой не единичен: аналогичным нападкам подвергаются книги других писателей. Известно, что для изготовления предвзятых клеветнических рецензий Госкомиздат РСФСР привлекает рецензентов, группирующихся вокруг редакции научно-фантастической литературы издательства „Молодая гвардия“ — бойких молодых людей, которые давно уже не скрывают своего намерения, ими же сформулированного: „вытеснить из фантастики евреев“. Вот в этом, видимо, и заключается ответ на вопрос. Госкомиздат РСФСР и его рецензенты… в своем антисемитском ослеплении видят лишь одно: национальность автора и не останавливаются ни перед какой ложью для его компрометации».
В письме я не назвал фамилий председателя Госкомиздата РСФСР Свиридова, его заместителя Куценко (эта дама, из бывших комсомольских начальниц, была особенно злобной и активной гонительницей). Но и так все было ясно.
Долго не приходил ответ. Уже наступил новый, 1978-й, год, мы встретили его в Доме творчества Переделкино — нашем убежище, как я его называл. Впрочем, и в тихую переделкинскую благодать доносился гул времени.
Нам рассказали о вечере на тему «Классика и мы», состоявшемся 21 декабря в ЦДЛ. Критик Палиевский во вступительном слове заявил, что, несмотря на прискорбность отдельных человеческих судеб, 30-е годы были вершиной развития русского национального искусства и началось его возрождение постановкой оперы «Иван Сусанин». Поэт Куняев объявил Багрицкого человеконенавистником и разрушителем русской классической поэтической традиции. С историческими фактами эти господа обращались недопустимо вольно. «Прискорбность отдельных судеб» — и это о миллионах жизней, загубленных в годы жесточайших репрессий! Что же до Багрицкого, то — позвольте, а как быть с Маяковским, ведь вот кто «разрушитель классической традиции»… ах, ну да, Маяковский не был евреем, а Багрицкий был…
На этом вечере режиссер Анатолий Эфрос, сидевший в президиуме, получил записку: «Создавайте свой национальный театр, а в русскую классику не лезьте». (Иначе говоря: «Убирайтесь отсюда!») Эфрос ужасно разволновался, что-то бессвязно говорил, ему из зала выкрикивали оскорбительные слова…
«Вот так, — записал я в своем дневнике 3 января. — Фашистская реакция перешла в наступление. Таким образом можно рассматривать клеветнические выпады против меня и моей книги как часть большой кампании, масштабы которой мы, может быть, даже и не представляем себе. Явно провоцируют, „выталкивают“.
Господи, как тревожно… как печально все это… Не дай развиться этому бешенству…»
Из моего дневника:
…Вчера нас позвала к себе на дачу вдова Всеволода Иванова Тамара Владимировна.
…Вышли мы от нее в прекрасную морозную ночь, и так славно было пройтись по спящему Переделкину. А пришли в Дом — мне говорит Нюра, гардеробщица, что звонил сын. Не люблю я такие звонки, от них так и ждешь неприятностей. Звоню домой. Алька говорит: недавно звонила Брусиловская, очень взволнованная, ей нужно со мной поговорить, у них после моего письма ужасные неприятности…
С тяжелым сердцем звоню ей. И вот что: Пешеходову
Гнусные порядки: не существо письма обсуждается, а форма. Где я узнал? Кто посмел мне сказать?..
Ну нет, я вам не дамся, скоты. Если «пойдет не так», то я предам дело огласке.
Из ЦК мое письмо было спущено для рассмотрения в Госкомиздат СССР — идеологическое ведомство, на одну ступень более высокое, чем Госкомиздат РСФСР. 25 января я предстал перед сотрудницей этого ведомства Н. — строгой дамой, женой известного (и знакомого мне) профессора-литературоведа. Она предложила мне прочесть две рецензии на «Ура, сына Шама». Фамилии их авторов были аккуратно отрезаны ножницами. Первую рецензию написал человек, сведущий в фантастике и читавший наши предыдущие книги (он ссылался на «Экипаж „Меконга“», на «Плеск звездных морей», помнил, что Горбачевский — персонаж из «Меконга»). Оценка «Ура» — вполне положительная. Вторая рецензия была написана человеком, явно далеким от жанра фантастики, он брюзжал по поводу «сюжетных излишеств», но в конце написал, что слышал, будто этот роман обвиняют в «протаскивании сионизма», так вот: эти обвинения не имеют никаких оснований.
И произошел у нас с Н. разговор, который я на следующее утро записал в своем дневнике с максимальной точностью. Вот он:
«Удовлетворяют вас рецензии?» — «Да, — говорю, — конечно. Со второй рецензией, с оценкой книги согласиться не могу, но вывод ее абсолютно верен, а остальное не имеет значения». — «Нет, почему, — говорит она, — в книге есть литературные недостатки, вот я прочла рабочую рецензию, но вы не выполнили ее требований». — «Я не обязан выполнять все пожелания рецензентов. Книга шла трудно, рукопись на 8 листов превышала договорный объем, сокращения могли как-то отразиться… Но дело не в этом. Означают ли эти рецензии, что клеветнические обвинения с книги сняты?» — «Да, — говорит Н. — Но не думайте, что на этом дело кончится. Вы понимаете, что вы написали? Ведь вы обвиняете государственное учреждение в уголовно наказуемом преступлении». — «Я написал чистую правду. Государственное учреждение возводит на меня лживое обвинение в сионизме…» — «Откуда вы это взяли? Какие у вас факты?» — «Факты изложены в моем письме. Есть клеветническая рецензия С. С. Есть „справка“, приложенная к акту проверки хоздеятельности издательства, повторяющая обвинение. Был звонок в Дом детской книги…» — «Нет, это не аргументировано у вас. Вообще, — говорит, — если б я не знала, что вы порядочный человек, я бы подумала, что ваше письмо провокационное». — «То есть как?!» — «Вы написали его непродуманно. Слишком эмоционально». — «Я не дипломат, а писатель, и пишу так, как велит мне совесть. Обвинение в „протаскивании сионизма“ мне, члену партии с 33-летним стажем, совершенно нестерпимо». — «Вы не подумали о том, что ваш стаж могут прервать». — «Это что — угроза?» — «Нет, Евгений Львович, я просто хочу сказать, что нам будет очень трудно вас защитить». — «Это я понимаю. Куценко дама очень энергичная». — «Да, нам предстоит очень трудный разговор с ней…»
Далее я изложил суть дела. Госкомиздату РСФСР нужно разогнать НФ-редакцию Детгиза и посадить туда своих людей, которые окончательно бы закрыли дорогу в фантастику писателям среднего и старшего поколений… А моя книга для них — повод для задуманного разгона. В декабре замышлялась, готовилась коллегия: обсуждение работы НФ-редакции. Готовились докладчики… специально для разгрома моей книги. За этим должны были последовать административные выводы для Детгиза. Н. немного задумалась, когда я выложил все это. Опять заговорила о том, что из моего письма могут произойти неприятности для Детгиза. Я подчеркнуто повторил: Детгиз абсолютно ни при чем, никакой информации я там не получил. Детгиз надо защитить…
В смутном настроении я вернулся в Переделкино. С одной стороны — большое облегчение: рецензии снимают вздорные обвинения. С другой — ясно, что Куценко не отступит и предпримет яростные усилия для доказательства своей правоты. Должностные лица у нас не бывают не правы…
Вернулся перед ужином. Лидка ждала меня с нетерпением, волновалась. Рассказал ей. А вечером повторил рассказ Владику
Ну и в историю я влез…
Из моего дневника:
… Чувствую, что идет какая-то возня вокруг моего письма. Секретарь парткома Разумневич перестал со мной здороваться, да мне на это наплевать, но признак, несомненно, не предвещает ничего доброго. Добрейший Красильщиков, секретарь нашего партбюро, очень ко мне расположенный, тоже как-то стал сторониться… отводит взгляд и спешит пройти. Ясно, что кто-то звонил в партком.
Не звонит и Тимофеев из «Лит. газеты», а ведь говорил, что они собираются ко мне обращаться. И в подборках «ЛГ» о будущем — ни слова о моей статье, которая по идее должна была вызвать дискуссию. Возможно, что и туда позвонили. Куценко — женщина энергичная, связи у нее широчайшие. Ясно, что она действует, с дьявольским упорством добиваясь моей компрометации. Об этом же говорит отсутствие ответа из Госкомиздата СССР, молчание Н.
Не знаю, что делать. Чувствую, что сгущаются тучи. Ну и кашу я заварил… Да ведь в том-то и дело, что не я заварил. Но срабатывает великий принцип: не то он шубу украл, не то у него украли. У меня украли, но все равно виноват я, потому что гос. учреждение не может быть виновато.
Вчера был у Аркадия Стругацкого, он рассказал о своей баталии с подонками из «Мол. гвардии». Аркадий еще до меня написал письмо в тот же адрес, что и я, последовало долгое молчание, а потом его вызвали в ЦК к Сеничкину (кажется, зав. сектором в отделе пропаганды). Там же был и вызванный гл. редактор «Мол. гвардии» Синельников, который извивался, как уж, пытаясь оправдать действия Ю. Медведева. Дескать, они хотят издать книгу, но у них есть возражения против художественных недочетов в «Пикнике на обочине». Сеничкин велел ему заключить со Стругацкими новый договор и издать книгу… Потом, когда Синельников ушел, Сеничкин слегка попенял Аркадию за тон письма.
Вскоре Аркадий получил от Медведева договор, в котором значились «Трудно быть богом» и «Малыш», но — не было «Пикника». Аркадий отправил договор обратно с возмущенным письмом. Рукописи ему вернули «на доработку». Подонки пытаются взять не мытьем, так катаньем.
Хорошо было Ж. Верну с его издателем Этцелем. Увы, в наши дни Этцелей нет. Любое издательство, заботящееся о прибыльности своих изданий (не говорю уж о других «параметрах»), было бы радо безотказно издавать таких первоклассных фантастов, как Стругацкие. Но у Медведева и Ко совсем другие задачи. У них главная задача — «вытеснить из фантастики евреев». Есть в этом во всем нечто средневековое… ну, да я уже писал.
Наконец я получил официальное письмо из Госкомиздата СССР от 22 марта 1978 года:
Ваше письмо в ЦК КПСС рассмотрено в Главном управлении республиканских и областных издательств Госкомиздата СССР. Сообщаем Вам следующее.
Двукратное рецензирование книги «Ур, сын Шама», написанной Вами и И. Лукодьяновым и выпущенной издательством «Детская литература» в 1975 г., показало, что книга имеет ряд художественных недочетов. Рецензенты отмечают необязательность некоторых персонажей и эпизодов, перегруженность информацией, не всегда обоснованную пародийность изображения.
Рассмотрение Вашей жалобы позволяет сделать вывод о том, что Ваши упреки в адрес Госкомиздата РСФСР не имеют достаточных оснований.
Роман «Ур, сын Шама» издан и был направлен в книготорговую сеть. Препятствий для его распространения не было. Госкомиздат РСФСР утвердил в плане редподготовки на 1978 г. издательства «Детская литература» под выпуск в 1979 г. новую Вашу книгу (в соавторстве с И. Лукодьяновым), которая принята и одобрена в издательстве.