Полвека любви
Шрифт:
Так неожиданно я получил ответ на вопрос, мучивший меня всю войну.
А еще такой бродил по Кронштадту слух: будто к месту катастрофы были посланы торпедные катера с приказом торпедировать, потопить судно (носящее такое имя!), чтобы оно не попало к немцам. И будто катера не нашли его в штормующем заливе.
В это не верилось: влепить торпеды в своих же людей?! Мыслимо ли: гангутцы на «Сталине» ждут помощи, и вот она — идут катера, свои, наконец-то! И вдруг — понятные морякам дорожки торпед, бегущие к борту судна… Да нет, такое душегубство и в дурном сне не увидишь…
Но однажды мне попалась на глаза статья в ленинградской газете «24 часа» — перепечатка из «Вокруг света» № 6 за 1991 год под названием «Что произошло с лайнером „Иосиф Сталин“?» Автор статьи В. Сидоренко пишет о своих беседах с участниками той давней трагедии, в частности с капитаном 1 ранга в отставке, Героем Советского Союза А. Свердловым, известным и уважаемым на Балтике человеком.
«С рассветом 5 декабря, — рассказывает А. Свердлов, — командир охраны водного района (ОВРа) капитан 1 ранга Иван Святов приказал нам двумя большими катерами Д-3 атаковать и утопить дрейфующий в районе Таллина, у острова Аэгна, турбоэлектроход „И. Сталин“. Для сопровождения выделен один самолет И-16. Выполнять приказ поручили 12-му и 22-му катерам. 22-м катером командовал старший лейтенант Яков Беляев. Операция была крайне опасной. Турбоэлектроход дрейфовал вблизи артиллерийских батарей противника. Немцы в светлое время суток не позволили бы у себя под носом хозяйничать советским торпедным катерам. Но приказ есть приказ и должен быть выполнен. Штормило, катера заливало волной, слепил снег. Пришлось сбавить ход. На траверзе маяка Родшер получили радиограмму: „Возвращайтесь!“ Мотивы, по которым Святов отдал приказ, а потом отменил, он не объяснял».
Всю кампанию 42-го года Балтфлот, зажатый в восточный угол Финского залива, вел борьбу за расширение операционной зоны. Отобрать обратно у финнов остров Гогланд, покинутый в декабре 41-го, не удалось. С тем большим упорством удерживали островок Лавенсари в центре залива — укрепили его батареями, перебросили эскадрилью истребителей, часть морской пехоты. С Лавенсари — островной маневренной базы — уходили в ночной поиск торпедные катера. Неподалеку — у опушки финских шхер, у входа в Выборгский залив, в Бьёркезунде происходили стычки наших морских охотников с финскими шюцкоровскими катерами.
Однако главным событием боевой кампании-42 была подводная война. От Кронштадта до Лавенсари подводные лодки шли по ночам в составе сильных конвоев. Это был первый прыжок. Второй ночной прыжок на запад — от точки погружения до выхода из залива в открытое море — лодки совершали самостоятельно, вверяя свою судьбу не только искусству командиров, но и простому везению, удаче. Немцы перегородили Финский залив минными банками, противолодочными сетями. Форсируя эти заграждения, лодки «прижимались» к шхерам северного берега. Нередко в отсеках слышали отвратительный скрежет минрепов о борта. Это были опаснейшие минуты: плавучие мины раскачивались на длинных минрепах на разных глубинах, и лодка, двигаясь, могла напороться на мину — и тогда неминуемая гибель. Такие случаи были.
Но вот, медленно идя под водой, лодка давала задний ход, высвобождалась от опасного контакта с минрепом… снова вперед… мягко шелестят электромоторы… Ну, пронесло, слава Богу и морскому везению! Заграждение позади, можно всплыть, зарядить аккумуляторы — и вперед, в Балтику!
В кампанию 1942 года подводные лодки Балтфлота тремя эшелонами выходили в море на боевые позиции. Само появление советских подлодок в водах Балтики было неожиданностью для немецкого командования, считавшего, что Балтфлот прочно заперт. В сущности, наши подводники первыми прорвали жесткую блокаду Ленинграда. С июля до поздней осени по всей Балтике гремели взрывы торпед, настигших цели. Балтийские подводники совершили 40 боевых походов и, несмотря на крайне тяжелую обстановку, потопили 48 транспортов и боевых кораблей противника, нарушив систему его морских перевозок.
Не все субмарины вернулись из этих героических походов.
Возвращение каждой лодки было событием в Кронштадте. Измученные, но счастливые экипажи выстраивались на верхней палубе. Командир отдавал рапорт комбригу, тот заключал его в объятия. Подводникам вручались жареные поросята — столько, сколько потоплено вражеских кораблей.
Один из таких походов — Щ-320 под командованием капитана 2 ранга Ивана Вишневского — я описал в своем очерке, напечатанном в «Огневом щите». Этот очерк, а также другой, в котором я описывал подъем с фунта ледокольного парохода «Тазуя», прочел случайный гость, побывавший у нас в редакции.
Но вначале о «Тазуе». Пароходы, как и люди, имеют свою судьбу. В сентябре 41-го, во время массированного налета на Кронштадт фашистской авиации, «Тазуя» стояла на Большом Кронштадтском рейде. И надо же такому случиться — шальная бомба влетела прямехонько в ее трубу. Влетела — и не разорвалась. А стояла «Тазуя» под парами. У котельных машинистов челюсть отвисла, когда на колосники прогара свалилась бомба — свалилась и разлеглась этаким стальным поросенком, а из топки уже потянулись к нему языки пламени. Ну, само собой, звонки боевой тревоги — команде ледокола было приказано срочно покинуть судно. Только отошли шлюпки, как взрыв сотряс старое тело «Тазуи», и она отправилась прямиком на дно рейда — на вечный отдых в прохладной глубине.
Однако в 42-м было решено поднять «Тазую» с грунта: ледоколы, хоть и старые, были нужны. Месяц или больше работал на рейде аварийно-спасательный отряд, базировавшийся на судне «Трефолев». Спускались водолазы, гидромониторы струями воды промывали тоннель под корпусом «Тазуи», лежавшей на боку. Наконец в этот тоннель завели понтоны, накачали воздух — и облепленный илом и водорослями пароход, похожий на бесформенный призрак, а не на плавсредство, однажды ночью, при луне, всплыл на поверхность. Я не раз наблюдал за превосходной работой спасателей, был и при подъеме и написал очерк на полосу. (Забегая вперед, отмечу, что в 44-м таким же образом был поднят с грунта Большого Кронштадтского рейда лидер «Минск».)
Нашего гостя звали Александр Ильич Зонин. Он был известным писателем-маринистом. Мы, юнцы, с почтением взирали на этого суховатого седого человека, участника Гражданской войны, награжденного орденом Красного Знамени за участие в подавлении кронштадтского мятежа. Мы читали его романы об адмиралах Нахимове, Макарове.
Александр Зонин был для нас человеком из легенды — тем более что он только что вернулся из боевого похода на подводной лодке — минном заградителе Л-3. Поход под командованием капитана 2 ранга Петра Денисовича Грищенко был опасным и весьма успешным. Прорвав заграждения Финского залива, подводный минзаг достиг Южной Балтики, выставил несколько минных банок, на которых подорвались немецкая подлодка и два транспорта. Кроме того, Грищенко потопил торпедами еще три транспорта и эсминец. Л-3 стала первой на Балтике гвардейской подводной лодкой.
Так вот, Александр Ильич у нас в «Огневом щите» о походе рассказал очень кратко. Хвалил матросов, офицеров и командира. Потом полистал нашу подшивку — и обратил внимание на мои очерки (о походе Щ-320 и о подъеме «Тазуи»).
— Кто написал? — спросил он.
Уставив на меня внимательный, с прищуром, взгляд, коротко расспросил обо мне: дескать, кто, откуда, давно ли в газете, и, между прочим, сказал:
— Вы, я думаю, будете писать прозу.
Вот такое получил я писательское напутствие в литературу.