Полвека любви
Шрифт:
Я познакомился (а в послевоенные годы крепко сдружился) с одним из командиров морских охотников.
В кампанию 43-го года старший лейтенант Игорь Чернышев вступил уже не командиром катера, а командиром звена. Теперь у него под началом были три «мошки». Офицерскому честолюбию рост в должности всегда приятен. Только саднило немного оттого, что Николай Каплунов, однокашник по училищу и близкий друг, оставался пока командиром катера — в его, Чернышева, звене. Для самолюбивого Каплунова это было, конечно, неприятно, но что поделаешь, пути начальства неисповедимы, а дисциплина есть дисциплина.
Вечером 23 мая два морских охотника вышли в дозор. Чернышев, командир звена, шел на МО-303
На западе, в притуманенной дали, догорал поздний закат, и белая ночь опускала на залив прозрачный синий полог, когда «мошки» вышли на линию дозора вблизи банки Диомид. Прямо по носу темнела зубчато-лесистая полоска берега пролива Бьёркезунд, и глазастый сигнальщик «тройки» Корольков различил на фоне этого берега силуэты катеров. Одновременно увидел их и сигнальщик «семерки» Петров. Бинокли командиров обратились в ту сторону, где вдоль финского берега скользили темные тени. Пять катеров противника шли кильватерным строем, явно направляясь к главному фарватеру. Этого допустить нельзя! Чернышев знал, что ночью по фарватеру должен пройти из Кронштадта на Лавенсари конвой с подводными лодками, а в обратном направлении — другой большой конвой.
Чернышев велел отстучать радиограмму, оповещение о группе финских катеров, идущей к фарватеру. Потом крикнул на «семерку»:
— Каплунов! Видишь? Идем на сближение! — И в отрывистой своей манере прокричал план предстоящего боя: — Зайдем им в хвост, ударим по последнему, чтобы заставить отвернуть от фарватера. В случае чего — на таран!
Пошли на сближение. Вдруг стала портиться погода: наползли тучи, зарядил мелкий дождь-сеянец. Может, это было и к лучшему: противник заметит позже. Но противник, конечно, не хлопал ушами. Он начал перестроение, и на «мошках» увидели: шюцкоровских катеров было две колонны по пять, то есть всего десять, и они перестраивались в одну колонну — хотели, наверное, взять наш дозор в два огня. Пришлось Чернышеву на ходу менять план боя. Он, разумеется, понимал вопиющее неравенство сил: против восьми наших стволов — 30–40 стволов финнов. Но расчет у него был — не строй против строя, а — прорвать их строй, смешать, устроить «кашу». Ведь с каждого из двенадцати катеров было видно одиннадцать. Для наших — один из них свой, десять чужие, бей почти без риска ошибки. А для каждого финского — девять из одиннадцати свои, тут стреляй с разбором.
Стремительно сближались. Рявкнули пушки, заработали пулеметы — с этой минуты ровно час не умолкал огонь, исполосовав трассами низко нависшее небо. «Мошки» сходились и расходились с вражескими катерами, иной раз так близко, что зашвыривали на их палубы ручные гранаты. Командир носовой пушки «семерки» Живора прямой наводкой расстрелял и потопил финский катер. Тут с левого борта выскочил другой шюцкор и шарахнул по «семерке» очередью из 20-миллиметрового автомата. Наповал убило комендора Дворянкина и рулевого Ивченко. Тяжело раненный, упал Николай Каплунов. Сигнальщик Петров бросился перевязывать ему раны.
На «тройке» тоже был ранен командир — Титяков. Чернышев встал к машинному телеграфу, он маневрировал среди вспышек огня и всплесков воды, в дыму и грохоте боя — в им же заваренной «каше». Комендоры и пулеметчики все были ранены, но оставались на боевых постах. Чернышева взрывной волной сбросило с мостика на палубу, ударило головой о люк. Очнувшись, увидел: в опасной близости шюцкоровский катер, а пулемет молчит. Пименов, пулеметчик, лежит, скорчившись, на палубе. Чернышев ухватился за рукоятки ДШК и ударил длинными очередями…
К противнику
Чернышев пошел на сближение с «семеркой». Оба охотника застопорили моторы, пала оглушительная тишина. Перейдя на «семерку», Чернышев нагнулся над Каплуновым, обмотанным бинтами:
— Коля!
Каплунов открыл глаза, наполненные болью.
— Всё, — прохрипел. — Отвоевался я…
Всех тяжелораненых Чернышев отправил на «семерке» в Кронштадт, а сам остался на «тройке» на линии дозора. Старший лейтенант Каплунов не дошел до Кронштадта, умер на траверзе Красной Горки…
Вроде бы небольшой эпизод огромной войны, а было в нем что-то значительное. И не случайно он попал в сводку Совинформбюро 25 мая: «В Финском заливе тринадцать катеров противника напали на два наших дозорных катера. Советские моряки вступили в бой с численно превосходящими силами врага, потопили два и сильно повредили один катер противника. Наши катера вернулись на свою базу».
За этот бой Игорь Чернышев был награжден — первым на Балтике — орденом Александра Невского.
Как начиналась застройка Кронштадта? На отмели близ южного берега острова Котлин Петр облюбовал место для строительства форта — первого укрепления на корабельном пути к строящемуся Петербургу. Так возник Кроншлот — деревянное строение на деревянных сваях. Тут и первые пушки поставили. А уже потом стали на необитаемом Котлине (называвшемся прежде по-фински Ретусари) вырубать сосновый лес, строить дома в просеках, ставить причалы — и возник Кронштадт. Кроншлот же с течением времени превратили из деревянного в каменный. Вокруг маленькой гавани встала изогнутая подковой двухэтажная казарма, на краю подковы поднялся невысокий маяк. Здесь, на Кроншлоте, базировался истребительный отряд, состоящий из морских охотников.
Сюда, на искусственный островок близ Кронштадта, и пришел я с оказией — с редакционным заданием побеседовать с Игорем Чернышевым, чтобы написать о его бое, ставшем знаменитым. Побродив по коридорам казармы, я нашел комнату («каюту», конечно), в которой Чернышев жил вдвоем с другим офицером. Мы познакомились.
У Игоря Петровича было широкое лицо, усы, лихо заломленная фуражка. Китель с двумя орденами обтягивал плотную фигуру. В руке дымилась трубка. Это был настоящий, можно сказать, прирожденный российский моряк. Море было для него и неизменной любовью, и делом жизни. Я понял это из первого же нашего разговора.
Очерк о бое 23 мая я написал. Но много лет прошло, прежде чем мы с Игорем Чернышевым встретились во второй раз. Это произошло в январе 1956 года в Москве, на III Всесоюзном совещании молодых писателей. К тому времени у Чернышева вышла документальная книга «На морском охотнике», а у меня — в Воениздате — книжка морских рассказов. Оба мы попали в семинар Леонида Соболева. Но это уже другое время, другая история. Надеюсь, что доберусь в своих воспоминаниях и до памятного семинара, как бы открывшего нам дорогу в литературу. Здесь же хочу сказать, что впоследствии, в 70-е годы, когда мы с Лидой переселились в Москву из Баку, а Игорь с семьей — из Ленинграда, наша дружба возобновилась и уже не прерывалась до самой смерти Игоря в августе 1994 года. Мы похоронили капитана 1 ранга в отставке Игоря Петровича Чернышева так, как он завещал, — в море. Место он указал точно: две мили к западу от банки Диомид в Финском заливе, — то самое место, в котором он с двумя морскими охотниками выиграл бой против тринадцати катеров противника в далеком 43-м году.