Полюшко-поле
Шрифт:
– Ты что, Егор, в себе? Весна на дворе, а ты семена бракуешь. Где я тебе их возьму?
– Волгин с печальным укором смотрел на Егора Ивановича.
– Да всхожесть у них низкая! Мало их, понял? Чего ж мы их без толку бросать будем?!
– Ну, а если лучше нет?!
– Доставать надо.
– Послушай, кум, ведь мы еще осенью доложили, что с семенами все в порядке. Ну как мы теперь заявимся в райком?
– А я предупреждал вас.
– Дело не трудное, предупредить-то. А дальше что?
– В райком надо ехать, - сказала Надя.
– Помогут.
– Да вы что? Опозорить меня хотите?
– Волгин обиженно отвернулся к окну и заложил руки за спину.
– Куда ж деваться?
– хмуро отозвался Егор Иванович.
– Сейте теми, что есть... Не первый год.
– Так не пойдет. Это ж так мы хорошее дело загубим и ничего не заработаем. Да и другие звеньевые откажутся.
– Они, пожалуй, правы, - неожиданно поддержал Егора Ивановича Семаков.
– Придется ехать...
Волгин обернулся. Семаков выдержал пристальный взгляд председателя, и чуть заметная усмешка тронула его губы.
– Ну что ж, поедем, - сказал Волгин.
Уходили от Волгина все вместе, но в сенях Семаков замешкался и вернулся:
– Я зашел тебе сказать: эти автономщики там, в правлении, устроили что-то вроде бунта. Я, конечное дело, в райком сообщу. Это моя обязанность. Надеюсь, ты поймешь правильно.
– Валяйте... Мне все равно.
7
А через неделю пришел вызов из райкома. Поехали на лошади - снегу много подвалило, дороги замело. Запрягли в санки гнедого жеребца, а в пристяжку ему бегунца вороного: полсотни верст - не шутка. Оделись потеплее в шубы да в тулупы да еще медвежью полсть прихватили. Волгин, Семаков и Надя уселись в задке, а Лубников пристроился в передке на скамеечке - правил.
В тайге заносов не было, и санки скользили легко по накатанной дороге. Певучее поскрипывание подрезов да частые восклицания Лубникова мешали Волгину собрать свои отяжелевшие мысли - перед поездкой он выпил стаканчик для сугрева. И теперь эти мысли разбредались, точно овцы по выгону.
– Эй, ходи, манькой! Н-но!
– ежеминутно покрикивал Лубников на гнедого рысака, дергая вожжами и похлопывая шубными рукавицами.
– Перестань зудить-то, - не выдержал наконец председатель.
– Ай обидел чем?
– насмешливо спросил Лубников.
Волгин промолчал. Он все думал о совещании в райкоме. "Бобриков меня поддержит. Андрей Михайлович свой человек. С агрономшей я сам разделаюсь зелена еще тягаться со мной. А вот как Песцов выступит? Человек новый, неопределенный... И сам, старик, сурьезный больно... Ежели уж подцепит, так поволокет... Трактор! Фук-фук-фук. А ежели не подцепит, так и промолчит. Все дело в том - подцепит или не подцепит?.." Так и не решив этого вопроса, "подцепит или не подцепит?", Волгин задремал. Очнулся он уже на полпути, когда подъезжали к переправе через реку Бурлит. Впрочем, переправа была здесь летом, а теперь лежал обычный санный путь по льду. На берегу стояла одинокая изба перевозчика-нанайца. Она была так сильно завалена снегом, что издали походила на сугроб. Здесь остановились покормить лошадь, обогреться.
Встретил их старик Арсе, молчаливый и строгий, как бронзовый бог. Он поставил на стол талу - мелко наструганного мороженого тайменя, заправленного уксусом и луком; таежные люди знают, что это за чудесная закуска - свежая, розовая, она холодит
– Откуда?
– Понюхай и определи, - Лубников насмешливо протянул бутылку Семакову.
– Ты ж у нас нюхатель.
– Чего там определять-то! И так за полверсты разит, - отозвался Волгин.
– Торба снабдила. Ее рукоделье. Кислым шибает.
– Вас вместе с Торбой связать бы по ноге да пустить по полой воде, чтоб закон не нарушали, - сказал Семаков.
– Эх ты, парторг! Ты только и смотришь за тем, чтобы чего не нарушили... Ты что, милиционер, что ли? Разве этим ты должен заниматься?
– А чем? Может, подскажешь?
– Семаков насмешливо глядел на Лубникова.
– Я те все выскажу... Вот дай только выпить да закусить. А там - дорога дальняя, я те выскажу...
– Как жизнь, Арсе?
– спросил Волгин.
– Рыба есть - и жизня есть, рыбы нет - и жизни нет.
Больше Арсе не проронил ни слова; пока проезжие выпивали, закусывали, покрякивали с мороза, шутили, нанаец сидел на полу на медвежьей шкуре и посасывал свою медную трубку.
От переправы свернули с большой дороги и опять поехали лесом - так короче. К тому же санный путь укрыт в лесу от снежных переметов. Лучшего и желать не следует.
– Что ж ты мне доказать хотел? Или передумал?
– спросил в лесу Семаков Лубникова.
– А может, и думать нечего?
– Я тебе задам такой вопрос, а ты уж сам решай - думать ай нет.
– Ну?!
– Раньше были на селе староста, урядник и поп... Так?
– Слыхал.
– Скажи, каждый тогда при своем деле состоял или все скопом вели?..
– Наверно, у каждого свои обязанности были.
– Ага, были? Значит, поп в церкви служит, староста подати собирает, урядник воров ловит... Так?
– Ну, так!
– А теперь ответь мне, чем занимаешься ты, парторг, и чем занимается он, председатель?.. Да одним и тем же - как бы план выполнить...
Надя засмеялась, хмыкнул и Волгин. А Семаков нахмурился:
– По-твоему, мы только и делаем, что план выполняем?
– Но-но, милок! Не придирайся... Делов-то много - и посевная и уборка... Собраний одних не перечесть. Да все едино - что у тебя, что у председателя. Чем ты в работе отличен? Вот вопрос. Вы даже собрания вместе проводите. Да нешто поп раньше податями занимался?
– Ты меня с попом не равняй. Я не служитель бога.
– Ну, бога в покое оставим... А ты подумай, как работал поп: каждый житель села скрозь его руки проходил. Родится человек, поп крестит его, имя ему дает, в книжку записывает. Женится - поп опять венчает его, умрет - отпевает... Кажного!.. Праздник подойдет - по избам ходит поп. В каждой избе побывает и не одно слово скажет... А проповедь прочтет!.. А причастия? Приобщения? А службы!.. Другое дело - чего он проповедовал... Но ведь это ж работа! К кажному не то что в дом, а в душу влазил! А ты, парторг, побывал хоть раз за многие годы у кажного колхозника в дому? На собрании поговорили на общем? Да?! И довольно!.. Иль ты думаешь, что путь к душе человека скрозь ладошки лежит - похлопали на собрании и все постиг? Иль никому уж не нужна душа-то моя? План выполнили - и точка...