Полюшко-поле
Шрифт:
– А что ты от меня хочешь?
– Так вразуми, куда мне девать себя, как с конюшни приду... У попа была и заутреня, и обедня, и всенощная... На клиросах пели и мужики и вьюноши. И величальные, и погребальные... На все случаи в жизни. А у нас в клубе? Танцы до петухов на грязном полу да мат трехаршинный. Ну, а вот я, поскольку вырос из танцевального возраста, что я должен делать? Самогонку пить, иного выхода нет. А ты, вместо того чтобы душой моей заняться, вынюхиваешь, откуда я самогонку достаю. Какой же ты парторг?! Милицанер ты...
– Ох-хо-хо! Вот это отбрил, - смеялся Волгин, запрокидывая голову, наваливаясь на плетеный борт санок.
Смеялась, прикрываясь для приличия варежкой, Надя, и даже Семаков, еще пуще раскрасневшийся
– Но-о, манькой... Шевелись, милай!..
Как бы ни была длинна зимняя лесная дорога, наскучить она не может. Летят и летят тебе навстречу взлохмаченные медно-красные, словно загоревшие на солнце, кедры; они причудливо изгибаются над тобой, протягивают свои буро-зеленые косматые лапы, словно стараются схватить тебя, и угрюмо смотрят вслед ускользнувшей из-под них подводе. Степенно выплывают из серого разнолесья аккуратненькие пихточки, принакрытые хлопьями снега, точно в пуховых платочках; вид у них такой застенчивый и робкий, будто они стыдятся этих корявых, обнаженных ильмов и ясеней. А то вдруг выглянут из-за огромной валежины юные стройные елочки, сбившиеся плотно в кучу, как стайка ребятишек; смотришь на них и думаешь: хорошо им, должно быть, так вот слушать старые таежные сказки и перешептываться между собой... А дорога все петляет, вьется; скрипят монотонно полозья, покрикивает незлобиво возница, - и тебе поневоле начинает казаться, что едешь ты не час и не два, а много-много лет.
Перед самым райцентром выехали на большак, открытое широкое поле, прямая, как кнутом хлыстнуть, дорога - и в заснеженной вечереющей дали сизые дымки Синеозерска.
– Ну, а теперь я вас прокачу, - сказал Лубников.
Он весь подобрался, посуровел, привстал над скамьей, натянул вожжи да как гикнет:
– Эй, царя возили! Ходи-и!..
Высоко выбрасывая ноги, покачивая крупом, закинув храп и бешено осклабив зубы, рысаки чертом полетели, разбрасывая снежные комья... А Лубников озорно откинулся со скамейки вполуоборот к Наде и крикнул, прищурив глаз:
– Эх, красавица! Был бы я помоложе, не допустил бы до тебя ни одного ухажера, малина им в рот!
Надя прикрыла лицо воротником, и на ее шапочку, на шубку, на медвежью полсть густо полетела снежная замять.
Такой заснеженной, раскрасневшейся, в белой пуховой шапочке, в заячьей шубке, в расшитых удэгейских унтах Надя первой влетела в приемную секретаря. Из кабинета Стогова навстречу ей вышел Песцов и встал как вкопанный, в меховой куртке, затянутой молниями, в унтах - он высился гигантом.
– Здравствуйте, Снегурочка! Откуда вы такая явились?
– А из лесу.
– Одна?
– Волков боюсь.
– А где ж ваш Дед Мороз?
– Песцов с беспокойством поглядывал на Семакова, вошедшего вместе с Волгиным и Лубниковым.
– А вот, - показала Надя на Лубникова.
– Ах, этот!
– обрадовался Песцов.
– Жидковат для Деда Мороза.
– Ты, парень проходи своей дорогой, - отшучивался Лубников.
– Не то дойдет до дела - ишшо посмотрим, кто из нас жидковатый...
Надя расхохоталась.
– Заткнись, дурень!
– дернул Волгин за рукав Лубникова.
– Ого, какой грозный!
– Песцов подошел к мужикам.
– Здравствуйте, товарищ Волгин! По какому делу нагрянули?
– По семенному.
– А-а, семенной бунт! Мужики забастовку объявили... Слыхал, слыхал, говорил Песцов, здороваясь.
И опять Наде:
– А я вас не узнал. Быть вам богатой.
– Дай бог...
– Защищаться будете или нападать?
– Мы - люди мирные.
– Надя посмотрела на Волгина.
– Сам-то у себя?
– спросил Волгин.
– Скоро будет... А вы пока отдохните с дороги, пообедайте... Или, вернее, поужинайте. Так я не прощаюсь, на ваше совещание непременно
– Песцов вышел.
– Что это за вертопрах?
– спросил Лубников.
– Второй секретарь... новый, - ответил Волгин.
– Да ну!
– Лубников важно поджал губы.
– Не похож...
8
Песцов только что возвратился от рыбаков - на подледный лов ездил. А вечером надо на юбилей - в мелькомбинат. Не пойдешь же туда в куртке и свитере... Черт возьми - надо опять домой бежать, переодеваться, рубашку гладить... Снова - сюда, к Стогову... Колгота! Не хотелось идти на это торжество. Но не хотелось не только потому, что хлопотно, а еще и по другой причине... Эта высокая агрономша, вся такая белая, пушистая, как снег на голову свалилась. И он все думал: где они остановились? И поедут ли домой вечером или ночевать останутся? А может быть, его услуги понадобятся? Вот войдут сейчас и скажут - нет в гостинице мест. Куда поселить приехавших из "Таежного пахаря"? Он медлил, не уходил домой, взаправду ждал этого сигнала, как будто во всем райкоме, кроме него, и некому заниматься было гостиничными делами! А потом Песцов решил, что не успеет уж сходить домой и переодеться до совещания, а после совещания переодеваться уже поздно... А так идти тоже неудобно - все-таки юбилей... И потом, есть же у них Бобриков, для него посидеть на банкете удовольствие. А доклад Песцов уже написал, передаст Бобрикову, тот прочтет - и вся недолга. Песцов, скинув куртку, просматривал этот вчера еще наспех набросанный доклад.
Вошла секретарша, маленькая гуранка с янтарными раскосыми глазками.
– Матвей Ильич, звонили из мелькомбината. Приглашали к восьми. Вот, билеты прислали.
– Она положила на стол два пригласительных билета.
– Некогда мне, Маша, - ответил Песцов, не поднимая головы.
– Что-то вы все отнекиваетесь? Стогов занят, вы тоже... А они ждут.
– Бобриков пойдет. Я договорюсь с ним.
– Говорят, банкет будет, - мечтательно сказала Маша.
Песцов встал, торопливо сложил листки доклада и протянул Маше:
– Бобрикову передашь. А меня сегодня вечером нет. Поняла? Я исчез.
– Где же вы будете?
– Гм, - Песцов ухмыльнулся.
– Пока у Стогова.
– А билеты?
Песцов взял со стола билеты, вложил их в руку Маше:
– Все, Машенька, твое. Приглашай лучшего парня - и прямо в президиум, за стол. И надень на себя что-нибудь эдакое белое...
– Песцов сделал округленный жест.
– Почему белое?
– Маша кокетливо улыбнулась.
– Ну, наверно, будет к лицу.
Так в одном свитере Песцов прошел к Стогову. Здесь все уже были в сборе. В центре, за большим столом, покрытым зеленым сукном, сидел сам Стогов, массивный старик с красивой седой шевелюрой. Рядом с ним Бобриков в защитном френче, коротко стриженный, прямой, как гвоздь, сразу видно из военных. Инструкторы и приезжие сидели на стульях, вдоль второго стола. Песцов осторожно присел на диван.
Когда началось совещание, Надя заметила, что нос у Волгина изрядно покраснел, - значит, после посещения чайной он будет отстаивать свою точку зрения. Говорил он мало, но внушительно:
– К весеннему севу колхоз готов. Вывезено навозу на поля триста тонн, запланировано вывезти еще триста. Получено минеральных удобрений шестьдесят тонн. Инвентарь и техника готовятся, семенами обеспечены. Правда, наш агроном Селина еще молодой и неопытный агроном. Она сделала неверный подсчет семян. Селина, товарищи, на восемьдесят килограммов завысила норму. Она предлагает высевать по двести пятьдесят килограммов пшеницы на гектар. Я, товарищи, тридцать лет сею на этих землях, да и вы, Василь Петрович, не меньше, - сказал он, обращаясь к Стогову.
– И по стольку никогда не высевали. Конечно, товарищи, Селина агроном молодой и неопытный. Ей трудно сразу от книжки да в борозду. Но мы ей должны помочь. Я предлагаю: пусть райком прикрепит к нам в помощь опытного агронома на время посевной кампании.