Полюшко-поле
Шрифт:
На столе стоял самовар, множество чашек с блюдцами. Прислуживали Ефимовна и Надя.
– Пожалуйте к столу, Матвей Ильич!
– пригласила хозяйка.
– Пирожка с гонобобелем отведайте.
– Вы откуда? С Оки, с Волги?
– радостно спрашивал Песцов.
– Это у нас там голубицу так называют.
– Да уж здешние, - махнула рукой Ефимовна.
– Маленькой оттуда вывезли меня родители.
– Откуда же у вас голубица? Она еще не созрела.
– А из погреба. С осени ставим, перемешаем ее с сахаром - она и стоит. Кушайте пирог. Чайку, пожалуйста!
Надя
– А зачем мне чернила? Я писать не собираюсь, - дурашливо надув губы, Песцов глянул на Надю.
Она ответила такой счастливой улыбкой, так сузились и потемнели ее глаза, что Песцова точно горячей волной окатило.
– А мы решили выпить все чернила. Может, писучих поуменьшится. Не то больно уже много их развелось, - сказал Егор Иванович.
Песцов пил этот фиолетовый до красноты чай, заваренный из корня шиповника, чуть кисловатый, с вяжущим привкусом, и слушал неторопливую и, казалось бы, поначалу беспорядочную беседу колхозников.
– Волгин приехал... Говорят, в районную больницу заезжал.
– Да, плох Павлович-то.
– Ничего мужик был, проворный. В последние годы обмяк, а то круто завинчивал.
– В торговле мастерство имел.
– Да, мастер был... Вон чешский дизель купил и бросил... Сто пятьдесят тысяч кобелю под хвост.
– Проворный... Маслобойню схлопотал и вон под дождем бросил.
– Почему?
– Купить купили, а поставить - сил не хватает.
– А что дизель?
– Песцов вспомнил, как наткнулся однажды в деревянном пристрое электростанции на огромный ржавеющий дизель.
– Чешский он, с корабля. У него заднего хода нет, потому и продали, пояснил Конкин.
– А генератор к нему нужен с малыми оборотами. Наша промышленность таких не выпускает.
– Зачем же тогда покупали?!
– А кто нас слушает?
– Ты не побоялся пришел к мужикам покалякать. А ну-ка скажут: потайной сход устроил секретарь? Чего тогда будешь делать?
– спросил Никита Филатович.
– Откажусь... А вас всех выдам с головой.
И все загоготали.
– Я уж ему говорил: вы больно начальник-то чудной. Колхозников слушаете, - сказал Егор Иванович.
– Таких у нас и не было.
– Так уж и не было!
– усмехнулся Песцов.
– Нет, были, мужики...
– вступился Никита Филатович.
– Были... Похожие на одного большого начальника... К нему наш Калугин ходил. Да ты, Егор, помнишь. Два часа слушал он Калугина! И чай вместе пили... А начальник был ба-альшой...
– Кто ж это?
– спросил Песцов.
– Ленин.
– Эка вы хватили!
– Так я это к примеру. Слухай дальше. Опосля того Калугин полгода на сельских сходах рассказывал, как его Ленин слушал. И бумагу от него читал. А в ней сказано: мол, очень правильно вы, товарищи крестьяне, думаете, как передал мне ваш ходок Калугин; главное - это чтоб богатство развивать. Вы теперь хозяева. Вот и покажите, на что способны. И мешать никто не станет. Мы Калугина с этой бумагой встречали, как наследника царского в старые времена. Може, читали в исторических книгах - наследник
– По имени наследника?
– Зачем - наследника? Говорите чего не надоть, - обиделся Никита Филатович.
– По имени Калугина.
– И хорошо вы хозяйствовали?
– А я тебе скажу. Егор, не дай соврать! Мене ста пудов с десятины сроду никто не сымал. Брали и по сто пятьдесят и по двести пудов. Порядок на поле-то был и честность была. А вчерась я иду с пасеки, смотрю - за Солдатовым ключом сою боронуют, Петька Бутусов и Ванька Сморчков. Чешут, стервецы, друг перед дружкой, как на пожар. Ажно пыль столбом. Зашел я это на поле, гляжу - половину сои выборанивают. Значит, ставят эту самую... рекорду.
– Это моя вина, - сказала Надя.
– Я недоглядела.
– А ты, Надька, не красней! За всем не усмотришь. Их шестнадцать тракторов, да десять комбайнов, да сколь вон косилок, жаток, сеялок-веялок...
– Тут хитрость вот в чем: связь мужика с землею нарушена, - сказал Егор Иванович.
– Хозяина у земли нет, царапают ее, милую, нонче Иван, завтра Петр, послезавтра Сидор... А не уродится - и спросить не с кого.
– В поденщиков превратились колхозники, - отозвался Еськов, - и смотрят на землю, как на чужую.
– Так ить оно и на фермах то же самое, - встревает в разговор Лубников.
– Никто ни за что не отвечает. Вон с весны на отгонах перебодались коровы, ноги переломали. И пастухам хоть бы что... А удерживают с Марфы Волгиной, с заведующей.
– Ну отчего же такое равнодушие?
– спрашивал Песцов.
– Выгоды нет, вот и равнодушие.
– Как же сделать, чтобы была эта выгода?
– Платить надо, - сказал Егор Иванович, - и колхозникам дать послабление...
– Какое послабление?
– Ну вроде самостоятельности. И поле, и отара, и пасека пусть на учете за каждым колхозником будут... А то всем командуют... скопом.
– А что делать бригадирам, заведующим фермами?
– спрашивал Песцов.
– Дело найдется, - сказал Никита Филатович.
– Беда в том, что их много развелось. Да что там говорить! Семен, сколько было у нас лошадей спервоначала в колхозе?
– спросил Никита Филатович Лубникова.
– Да с молодняком без малого тысяча.
– А теперь сто пятьдесят голов. Так?! Но тогда были два конюха да табунщик, вон Семен... И все. А теперь? Он вот заведующий, у него кладовщик, учетчик, два охранника, три конюха. А лошадей в пять раз меньше.
– Да ить оно и на овцеферме то же самое, - Лубников не оставался в долгу.
– Тогда на каждую отару был чабан. Семья помогала ему - и все. И овец боле вдвое было. А теперь мало ли там кормится энтих тунеядцев-надзирателей? А возле коров? А на свиноферме...
– Этих учетчиков да охранников - эскадрон.
– Кавалерия!
– Вот и надо всех этих посредников между колхозниками и землей убрать, - сказала Надя.
– Это все - воробьи на дармовом зерне.
И сразу все повернулись в ее сторону, отчего она смутилась, но закончила решительно: