Попугай Гриша и корпоративная тайна
Шрифт:
От этого ужасного предположения Хомячков застонал, потряс головой и спустил ноги с дивана.
Однако напрасно Константин Вадимович нервничал. Бухгалтер Копилкина в Службу порядка с поддельным счётом не обращалась, там о попугае и слыхом не слыхивали, а майора Гапкина заботили другие более серьёзные дела: следов банды, ограбившей «Мышиный кредит», обнаружить никак не удавалось.
8. В школу надо ходить с семи лет
Весна наступала. Теплело. На деревьях набухли почки, молодая травка стала пробиваться на южных
– Так, после того, как написали «Классная работа», отступите на одну строчку, – недовольным скрипучим голосом говорила Серафима Викторовна Рыбина, начиная в первом классе урок русского языка. – Сегодня будем учить очень важное для мышей слово «нора», – она нервно застучала по доске мелом, выводя тонкие колючие буквы. – Спишите с доски и запомните: первый слог пишется через букву «о», подчеркните эту букву зеленым карандашом и запомните навсегда!
Серафима Викторовна отряхнула коготки и, блеснув стеклами очков, обернулась к классу.
Сорок семь сереньких головок наклонились над столиками. Ученики с сопением и кряхтеньем выписывали новое слово в тетрадях. Упершись ладонями в бока, Рыба прошла вдоль доски к окну и с тоской посмотрела на школьный двор.
Свое прозвище она получила не только за фамилию. Всегда затянутая в длинную, расклешенную книзу серую юбку, в больших круглых очках на узкой нервной морде, она действительно напоминала поставленную на хвост тощую селедку.
– Серафима Викторовна, Серафима Викторовна, – запищал кудрявый, кареглазый мышонок со второй парты. – Можно спросить?
Рыбина, с досадой обернулась и, вытянув вперед шею, окатила ученика недовольным взглядом.
– Спрашивай, Длиннохвостиков, но только по делу.
– Вы знаете, что Константин Вадимович купил дорогущего попугая?
– Знаю.
– А правда, что попугай называется говорящим, а говорить не умеет?
– Не мешай вести урок! Выполняй задание! – раздраженно пропищала учительница.
– А я уже выполнил, – не унимался Длиннохвостиков, – и я хочу знать, почему он называется говорящим, если не говорит.
– Много, Костя, будешь знать, скоро состаришься, – хихикнула с третьей парты отличница Ира Зернова – полная мышка с длинной косой.
– А ты помолчи, не с тобой разговаривают, а с учительницей, – Костя повернулся к однокласснице и показал ей розовый язычок.
– Длиннохвостиков, как ты себя ведешь? Дай сюда дневник! – Рыба с такой силой бросила мел, что он, ударившись об пол, разлетелся на мелкие кусочки. – У меня сорок семь гавриков и, если каждый будет показывать язык…
Не окончив фразу и не разъяснив, что же может произойти в случае, если весь класс одновременно выкинет подобное безобразие, Серафима Викторовна, резко развернувшись, решительно двинулась к Длиннохвостикову, но неожиданно остановилась: Славик Слёзкин, уткнувшись носом в тетрадь, неловко выводил левой лапкой странные каракули.
– Слёзкин! Кто тебя учил так сидеть? Что ты скрючился, как китайский иероглиф? Сядь ровно! Распрями спину! Подними голову! Когда же ты, наконец, научишься писать правой, как все нормальные мыши?! – Рыбина заглянула в тетрадь и, увидев коряво нацарапанное через всю страницу по диагонали сверху вниз слово «наро», где буква «о» к тому же была подчеркнута красным, запричитала:
– Боже мой! Это не ученик писал, а курица лапой! Глаза б мои не смотрели! Как с такими можно работать?! Это даже не детский сад, это ясли. Почему ты подчеркнул красным?! – закричала Рыба, хищно наклоняясь над малышом.
– Костя сказал.
– У тебя кто здесь учитель, я или Длиннохвостиков? Сто раз было повторено: «зелёным», – Рыба схватила Слёзкина за тоненькую шейку и стала тыкать в тетрадь. – Зелёным! Зелёным! Ясно, кажется, было сказано: «зелёным»!
Глаза первоклассника наполнились слезами.
– Вот мы только и умеем, что плакать, больше мы ничего не умеем! Нет, никогда в жизни не соглашусь на пятилетку. Да ещё левшу. Это же каторга какая-то, а не работа, в школу нужно ходить с семи лет! Завтра же напишу заявление директору и попрошу выкинуть тебя из класса. Сиди дома до семи лет! Ишь, гений, какой нашёлся! Он хочет учиться с пяти лет! Мало ли что мама просила! Мама у него, видите ли «экспансивная мышь», а я тоже мышь и хочу жить, как все остальные мыши. Ты, Слёзкин, мне уже по ночам снишься, я скоро от тебя трястись начну!
Учительница возвратилась к своему столу, шлёпнулась на стул, сняла очки и стала ожесточённо тереть их носовым платком.
Мышата, опасаясь попасться под горячую лапу, склонились к тетрадям, делая вид, что пишут.
Только мордочка Длиннохвостикова торчала над этим серым фоном, Костя поднял лапку. Рыбина, не замечая, продолжала разбирать Славика:
– Перестань жевать рукав. Он у тебя и так весь в дырках, будто моль объела. Посмотри на доску и перепиши правильно, хлюпик, ты, несчастный!
Длиннохвостиков вскочил с места, согнувшись, просеменил к учительскому столу, и отчаянно заплясал перед ним, держась левой лапкой за штанишки, а правой размахивая перед Рыбиной.
– Длиннохвостиков, – испуганно отпрянула от него учительница. – Уймись! Разве так я учила поднимать лапу? Садись немедленно и сделай как надо!
Костя, сделал два нервных шажка назад, подставил под локоть левую ладошку и замахал правой лапой ещё яростнее, не переставая выделывать чечётку на полу:
– Не могу садиться, Серафима Викторовна… в туалет хочу!
– Сиди, пока не научишься правильно себя вести, – прошипела Рыбина.
Костя, закусив губу, с горестным видом плюхнулся за парту.
– Слёзкин, ты, что в потолок смотришь? Пиши, я тебе сказала! Зачем опять левой?! Пиши правой, как тебя учат!
– Серафима Викторовна, Серафима Викторовна, – запрыгал на сиденье Длиннохвостиков.
– Что тебе ещё?
– Я очень хочу в туалет, ну очень! – застонал мышонок.
– На перемене нужно было ходить!
– А я на перемене не успел, очередь была!