Порождения ехиднины
Шрифт:
– Погодите, - машет рукой мальчик.
– Так что получается, если телефон и правда был разбит, вся эта идея... и меня бы не?..
Его бы не. Поскольку все это время у Голдинга был при себе пистолет, столь любимый в Винланде крупный калибр, и он признался, что уже планировал убийство и самоубийство. Не то чтобы его показаниям стоило верить на 100%... примерно на 95%. Поскольку творец сверхлюдей пришел к выводу, что если и в этот раз не получится, то и продолжать не стоит. Но оно получилось - вот, оказывается, надо было дойти до последней стадии отчаяния.
Он тихо счастлив, Голдинг. Его не смущает, что его убьют, он не против - заслужил прошлыми ошибками. Он добился своего, совершил прорыв - пусть и не так, как думал. Он улыбается следователям - и очень обрадовался, когда ему сказали, что у Антонио все в порядке. И еще он уверен, что теперь исследования не бросят. Что корпорация пойдет дальше, обязательно. Ну как же иначе - результат-то налицо... корпорация, возможно, обе, не откажутся от такого шанса. И Антонио не откажется. Замечательный мальчик, это просто прекрасно, что они встретились. Чудо.
– Что там произошло с телефоном - непонятно. А что с тобой - понятно.
– Что?
– Тянется за ответом, как к коробке с рождественским подарком - что там, ну что? Последние остатки детской непосредственности. В случае Антонио - можно сказать, следовые количества ее.
– Скажи мне, Антонио, ты христианин?
– Ну да, - приподнимает бровь, ловит иронию.
– Я ромский католик.
Тут почти все - ромские католики, за исключением синьоры Сфорца и Максима, а также Голдинга, но речь не о нем. Все. Включая Одуванчика и его группу. И что, спрашивается, делают все эти католики, видя вполне простую вещь? Придумывают длинные, путаные, сомнительные как бы научные объяснения. У одного звук в картинки переработался. У другого сотрясение мозга. У третьего внезапные видения от передозировки ЛСД...
– Скажи пожалуйста, ромский католик, у нас с тобой общение святых прописано - или нет?
Антонио вскидывает голову.
– Я его сразу спросил, на всякий случай, святой он или нет... А он сказал, что он дурак.
Выдохнуть, подавить неуместный сейчас смех.
– Это не взаимоисключающие понятия, Антонио. Собственно... если просто посмотреть биографии известных нам святых - что ты вообще-то должен был делать - то утешиться можешь не только ты, но даже я. Если говорить о глупости. Вторая половина, та, что касается святости, конечно, куда менее утешительна.
– Значит, все-таки святой? Настоящий? А кто?
– сдвигает брови, вспоминает.
– Я знаю Иоанна Кассиана Марсельского, Виктора Марсельского, Серена...
– старательно перебирает в уме страницы святцев, почти слышно, как они шелестят.
– Видишь ли... он дурак. Он при жизни как раз в общение святых не верил. Конфессия не та.
Озадачивается на мгновение, потом ойкает, как человек, которому загадали "домашнее животное о четырех ногах, с хвостом и мяукает", а тот перебрал всю "Жизнь животных", помянул всю экзотическую фауну, но слово "кошка" не вспомнил.
Очень красивый храм почти в центре современного Марселя. Времен Первой - Арелатской - Унии. Униатов практически не осталось, но храм стоит - и простоял, целым и невредимым, все полтораста лет арелатских религиозных войн. Может быть, потому что красивый. Может быть, потому что никто не хотел накликать молнию с неба или волну с моря.
– А... э...
– Это замечательное зрелище - Антонио, потерявший дар речи.
– Ничего не понимаю.
– Ну ты же не думаешь, что там, наверху, признают такие глупости, как деление на конфессии? В вопросе о святых, как показала практика, правы оказались мы. Что не значит, что мы не можем ошибаться где-нибудь еще.
– Я же читал, - трясет головой белобрысый подросток.
– Это же предпоследнее большое чудо. И его действительно казнили, все прави...
– Вспоминает, еще и как. Следом, наверное, вспоминает архивы, в которых отец раскопал ему много "забавных заблуждений прошлого".
Для старшего да Монтефельтро все это - обряды, колдовство, магия, религиозная рознь - именно нелепые и забавные глупости, заблуждения и предрассудки. Именно с аннотацией "посмотри, до каких крайностей людей доводило невежество", терциарий ордена и поделился архивными находками с сыном. Нет, это не преступление, конечно - к рукописям тех времен так относятся практически все. Эпоха суеверий и мракобесия... И лучше ей такой оставаться. В учебниках и прочих местах. Тщеславие - смертный грех, но альтернатива в данном случае еще неприятнее.
– Все правильно. Одна из первых ласточек войны за веру. Офицеры королевской армии Арелата, католики и еретики-вильгельмиане под командованием Габриэля де Рэ. Обманом взяты в плен и казнены... по образу и подобию первоапостола Андрея. Нашими с тобой единоверцами. Исключительно гнусная история.
– Да... осада Марселя, там потом чуть весь город не смыло. Если по современным объяснениям, то вулканические явления, а если по доминиканским рукописям - Господь разгневался на колдовство. А еще Габриэль сказал, что к нему тоже обращалась... обращался Сатана, - твердо заканчивает мальчик.
– Про обряд, где должны быть предательство, жертва и проклятие, я тоже читал.
– Читал, и спутал с "ромской рукописью" во что-то среднее. А вот что значит "тоже"?
– Про это юный путаник ничего толком не говорил. Ограничивался явлением.
– Ну... я видел. Или слышал. Там было что-то, и оно... хотело. Ну вообще. Меня. Голдинга. Просто того, чтобы позвали.
– Да, конечно... Наверное, оно вообще внимательно следило за Голдингом. Такой источник бессмысленных мучений. Вдруг кто-нибудь услышит, обратится. Теперь понимаешь, почему Сообщество поступило так, как поступило?
– А ведь в те времена всего этого было больше... везде.
– Таких как Голдинг было, пожалуй, что и поменьше. Но и жизнь, и боль ценились дешевле.
Антонио растягивается на кровати, достаточно осторожно - и все равно морщится, и все равно растягивается. Понятное дело, мелкие швы, ссадины и корки почти по всей спине. Стоик. Лисенка ему подарить - только жалко животное...
Закладывает руки за голову, из широких рукавов голубой пижамы торчат острые локти. Смотрит в потолок, что-то напряженно обдумывает. Размышления по нему прекрасно заметны, а вот чувств, конечно, и недостает от природы, и выражать их он старательно учится.