Портартурцы
Шрифт:
И воспоминание о матери, и понятое Варей собственное тяжелое положение, и смущенное лицо Тихона подорвали силы девушки, все время сдерживавшей себя. Не отрывая взгляда от Подковина, она зарыдала. Подковин наклонился, чтобы вытереть ей слезы, но у него не было платка. Он поправил на голове больной прядь волос. Варя повернула голову, и слезы покатились по виску к уху.
— Скоро все кончится. Выручка близко. Мы поедем вместе в Иркутск. Говорят, защитников крепости сразу же по домам отпустят. Крепись…
Лыков неподвижно сидел на табурете вблизи кровати и не спускал глаз с Вари.
«Она обеспокоена за свою участь, — думал Лыков. — Но я приму все меры… Такие души должны жить. Их слишком мало! У меня теперь пока одна цель — спасти ее».
— Довольно слез, — сказал Тихон на ухо Варе и вытер ее глаза чистой косынкой, которую увидел у подушки.
«Неужели погибнет? Зачем? Что мне делать? Боже, зачем это испытание? Нет! Пожертвовать, солгать… А потом?» — Подковин выпрямился и отступил на один шаг. Глубокие складки легли у его переносья. Сжимая правую руку левой, он испытующе взглянул в глаза Вари.
Девушка вздрогнула. На нее смотрел не давно желанный возлюбленный, а тот известный врач, которого приводил вчера Лыков. В сердце разлилась жгучая боль. Загипнотизированная болезненной напряженностью, отразившейся на лице Тихона, Варя не отвернулась. Она силилась прочитать в милых ей глазах приговор. Вчера от доктора она получила ответ: «Есть полная надежда на выздоровление». Но сейчас в глазах Тихона было не то недоумение, не то растерянность… Варя перевела взгляд на Александра Петровича. И сердцу стало легче: на лице Лыкова светилась мольба… Вот оно то, что она давно ищет. Вот он — бескорыстный, ласковый взор. Вот она где безграничная любовь… И, как бы отвечая на давно понятые ею треволнения Лыкова, Варя улыбнулась ему. Глаза ее оживились и заискрились. Александр Петрович обрадованно вздохнул и пошевелился. Табурет скрипнул. Подковин оглянулся и сразу все понял.
Пришла дежурная сестра, чтобы увести посетителей:
— Ей нужен абсолютный покой. Попрощайтесь издали, не заставляйте ее шевелиться.
Подковин и Лыков смотрели на Варю, и она видела их лица. Александр Петрович держался прямо. Он был одного роста с Тихоном, но сейчас казался несколько выше его. Русые волосы и борода окаймляли усталое, осунувшееся, бледное лицо. Глаза, сидевшие глубоко, светились; они были широко открыты, и в них Варя еще раз прочла нежную заботу. Девушка боязливо взглянула в глаза Тихона и прочла в них ту же растерянность, от которой веяло холодом и которая несколько минут назад так больно ужалила ее.
Глава двадцатая
1
Самоубийство капитана Резанова потрясло Валю. «Нет, если бы я была в это время в госпитале, этого бы не случилось, — говорила она себе. — Зачем это?
Он мог бы дать будущему поколению хорошие советы в военном деле. Будем же мы изживать допущенные ошибки! Пролитая кровь и поруганная честь русских не останутся без возмездия… — Валя уже не верила в выручку. — Только послушать, как они поступают с ранеными… Не дают подбирать, закалывают, окуривают наших измученных солдат дымом, насыщенным соединением мышьяка…»
Злоба к японцам разрасталась в Вале с каждым днем. Этому много способствовал слуга-китаец, который приехал с Иновыми в Артур.
— Если японца бери Артура — наша пропади, — говорил Василий. — Его все хватай, его все бери. Деньги не плати, а только бери. Его капитана плохой человек. Наши китайские люди Японию работай ходи не могу, а ваша Расея всегда ходи. Наша торгуй в Японии не могу, а ваша Расея могу.
Валя просматривала истории болезней. В окно падали лучи ноябрьского солнца. Справа дымился домик, разрушенный снарядом. В эту ночь японцы вдруг обрушились на город сразу из всех своих пятисот орудий. Вспомнив об этом, Валя вздрогнула. Ее охватил тот же ужас, что и ночью, когда вокруг их квартиры с треском рвались бризантные бомбы.
В палатах госпиталя говорили о ночном бое, из которого русские вышли победителями. Японцев отогнали и взяли несколько человек в плен.
Валя сортировала листки по отметкам на тяжелораненых и легкораненых и в то же время искала артиллеристов: «Стрелок третьей роты двадцать пятого полка», — прочитала Валя. — Вот еще той же роты… А вот опять… Да что же это, боже мой, всю роту, что ли, перебили сегодня? «Поручик Михайлов»… Из второй батареи! — вскрикнула Валя и побледнела, — Шесть человек из батареи. Значит, серьезное дело.
2
Орловцу раздробило левое плечо. Нос его заострился, щеки впали. Он приоткрывал глаза и что-то шептал засохшими губами. У ефрейтора Квиткина голова была обмотана бинтом настолько основательно, что из-под него блестели только глаза и торчал кончик носа. Шрапнельная пуля попала Квиткину в нижнюю скулу.
— Один другого лучше, — шептала Валя, обходя раненых. Обратиться к ним со своим наболевшим вопросом она не решилась.
Поручику Михайлову осколком снаряда сорвало кусок кожи на голове. Удар пришелся вскользь, и череп не повредило. Когда Валя сменяла Михайлову повязку, он в шутку сказал:
— Причесали! Известно, чего же можно было ожидать от парикмахеров.
Михайлов был еще совсем молодым человеком с широкими плечами и мужественным лицом.
— На вашей батарее, кажется, было очень серьезное дело? — спросила Валя, прилаживая конец бинта.
— Пленные японцы говорят, что генерал Ноги приказал взять Лапэровскую во что бы то ни стало в одну ночь. Уж больно мы им досаждаем из наших скорострелок.
— И что же?
— Как всегда — сорвалось. У нас много потерь, но и их уложили больше десяти тысяч.
— Ваша батарея прибыла сюда из Нерчинска?
— Да. А откуда вы знаете?
— Раненых здесь с вашей батареи около десяти человек.
— А-а-а… — протянул Михайлов.
— Вероятно, есть и убитые?
— При мне во втором взводе от одного снаряда четыре человека погибло.
Валя облегченно вздохнула, вспомнив, что Подковин был, кажется, в четвертом взводе.
— Скажите, в вашей батарее был канонир Подковин?
Михайлов вскинул глаза на Валю, но лица ее не увидел: она выпрямляла виток бинта у него на затылке.