Портартурцы
Шрифт:
Стессель встрепенулся и обернулся к адъютанту:
— Поговаривают, что Фок ведет беседы с солдатами о сдаче крепости. Вы не слышали об этом, поручик?
— Так, разными экивоками…
«Кому хочется расстаться с ногой, глазом; другому кажется лучше расстаться с жизнью».
Адъютант усмехнулся: «Так думает большая часть артурцев, кроме главного начальника…»
«И доктору надо убедить, что и без ноги можно обойтись…»
Адъютант зло скривил губы. «Так же, как и без Артура», — снова подумал он.
«…И даже с американской искусственной ногой плясать будешь», — продолжал читать адъютант.
— Вот бы генералу Церпицкому к свадьбе, — засмеялся Стессель.
«Коменданту не легче; ему надо также иметь верный взгляд, чтобы он мог вовремя оценить, что данный пункт выжал все, что он мог выжать от атакующих, и с той минуты перевес уже на стороне врага, и наступает время его жатвы. Искусство и состоит в том, чтобы вовремя уйти от удара, подготовленного врагом, и тем самым дорого продать ему успех».
— Довольно, довольно, — сказал Стессель. — Пака прочтешь и уразумеешь, японцы ворвутся в город.
— Но мне кажется, в записке есть очень дельные мысли. Как вы думаете, Дмитрий Ильич? — проговорила Вера Алексеевна.
— Большой вопрос о порядке защиты крепости и даже, может быть, о ее сдаче может решить только большой комендант, каковым в настоящее время является его высокопревосходительство. — Адъютант наклонил голову в сторону Стесселя и замолчал.
С минуту молчал и генерал, самодовольно улыбаясь. Потом посмотрел на поручика и сказал:
— Можете идти.
— Из вас, поручик, толк будет, — засмеялась Вера Алексеевна.— Давно ли вы знакомы с Александром Викторовичем, а экивоками говорите не хуже его. Ну, пока, прощайте.
Генеральша протянула руку, и адъютант, поцеловав ее, удалился.
— А как твое личное мнение насчет истинного положения крепости? — спросила Вера Алексеевна мужа, когда адъютант ушел.
— При полном напряжении мы еще продержимся месяц, а то и больше.
— Больше месяца жить под страхом быть раздавленной чудовищной бомбой!
— Что же ты хочешь?
— Выручка не придет. Артур возьмут открытой силой, если его не сдать.
— Лицу, руководившему обороной крепости и сдавшему ее, во всех случаях грозит смертная казнь.
— Но не тебе. Героическая оборона заставит в Петербурге призадуматься. Неужели там бессердечные и безмозглые люди? На алтарь отечества положено все!
— Когда при падении крепости гибнут главные руководители, тогда говорят: использовано все. Тогда вечная слава… В противном случае — позор.
— Красивые слова! Умелое использование всех возможностей, а затем сдача также могут принести славу. И, к тому же, живому, а не мертвому… Когда восхищаются атакующими и слагают про них песни? Когда крепость взята штурмом. В противном случае, то есть при сдаче гарнизона, все относится на превосходство сил и осадного парка, а личные заслуги солдат и офицеров осадной армии смазываются… Крепость истощена, люди переутомлены, пушки расстреляны. А если они потребуются, то при оценке действий русских их появятся тысячи, и не только в нашей, но и в иностранной печати. Где та помощь, которую мы ждали с севера? Где Куропаткин, который по-детски оценил надвигающуюся опасность? Раз убежище для флота, то оно должно быть снабжено и людьми и снарядами!
— Ты забываешь про наших завистников и врагов. Генерал Смирнов, адмиралы, корреспондент Ножин и десятки других лиц… Я захватчик власти, и трус, и тому подобное. Даже милейший Александр Викторович, когда его прижмут к стенке, будет ссылаться на мои распоряжения. А посадят на скамью подсудимых его и меня.
— Суд будет обязательно, я не сомневаюсь, но тебя оправдают! — воскликнула Вера Алексеевна.
— Ты думаешь?! Нет, не оправдают. Но смягчить приговор могут… В этом ты права… Пожалуй, можно рискнуть…
— И скорее, как можно скорее… У меня сердце изболелось. Я ночей не сплю, — воскликнула Вера Алексеевна и заплакала.
— Что с тобой? Слезы? У Веруси слезы. Я тебя не узнаю. Созову военный совет. Наверное, поддержат.
Стессель встал, прошелся. Помолчав, он воскликнул:
— А куда мы, голубушка, будем девать золотые вазы? Японцы их не пропустят.
— Да, жаль. Такие редкие вещи, — сокрушенно сказала Вера Алексеевна и подумала: «Боже мой, как странны и наивны великие люди. Вспомнил о вазах, когда гибнет так много ценностей и жизней. Точно Тарас Бульба и его уроненная трубка…»
Супруги придвинулись друг к другу и долго обсуждали, как им сохранить драгоценные вазы, вывезенные генералом из Китая в предыдущем походе.
Через горы перелетали снаряды. На передовой линии открылась усиленная ружейная и пулеметная стрельба.
— Придется бросить в море, — сказал Стессель.
— Что ты! Я поговорю с управляющими торговых фирм. Они устроят переброску их в Чифу или Шанхай.
— Как же! Так они тебе и возвратят их, держи обе руки, — рассмеялся Стессель.
— А я говорю, что можно довериться. У тебя нет чутья на людей, — Вера Алексеевна сверкнула глазами и топнула ногой. — Ты всегда считаешь меня дурой!
— Ладно, ладно, — сердито проговорил генерал. — Ты умница, ты все знаешь, все предвидишь… А у государя императора все генерал-адъютанты — дураки…
— Не все, но некоторые из новоиспеченных, — зло сказала Вера Алексеевна.
В дверь постучались:
— Это я, Прокоп, ваше высокопревосходительство. На третий форт атака и, кажется, на Китайскую стену. Посмотрите, что делается.
Супруги только сейчас услышали ожесточенную перестрелку и вышли на крыльцо. На вершинах гор непрерывно взрывались снаряды, а дальше за ними вспыхивали ракеты.