Портартурцы
Шрифт:
— Тихон Подковин? Есть такой. Пока жив и целехонек.
— Вот как! А мне бы нужно его увидеть, — сказала Валя с дрожью в голосе. — Тут на моих руках умирал стрелок и просил найти Подковина. Да, да, Тихона Подковина и передать ему маленький сверток и несколько слов. Этот стрелок Подковину земляком приходился.
— Что же! Можно будет послать его вам. Только не в эти дни. Четвертый взвод, к которому он причислен, дерется теперь на Высокой.
— На Высокой! — воскликнула Валя. — Это же теперь самое опасное место в Артуре. На эту гору уже выпущено больше трех тысяч только одиннадцатидюймовых бомб…
— На самом деле не так уж страшно, — усмехнулся Михайлов. — А четвертый взвод к тому же в стороне от вершин, которые японцы атакуют.
3
На другой день орловец стал чувствовать себя лучше. Кости на его плече вправили, наложили твердую повязку. Валя подметила, что он говорил больше всех и часто переходил от койки к койке, утешая своих тяжелораненых товарищей.
— Японская пуля — она сверлящая. Насквозь, как проволочный гвоздь, проходит. И ничего: только дырочка, — говорил орловец. — У нашего бомбардира-наводчика пуля под глазом прошла. Жив, и даже глаз остался целым. Японская пуля, она тонко берет. Только бы в мягкое место попала. Вот если кость повредит, тогда хуже — пробитая кость ноет, а на погоду гудет.
Валя подошла к орловцу:
— Не знаешь ли ты, братец, Подковина?
— Одногодки мы, как же не знать. Жив и здоров.
— Вот и хорошо, — проговорила девушка и отошла к другому раненому. Расспрашивать больше она не решилась.
4
Валя сидела в кресле усталая, озадаченная. Отдаленная канонада на левом фланге сегодня беспокоила ее сильнее обычного. При особенно густых залпах она вскакивала и подолгу смотрела в окно.
Орудия грохотали. По улицам проносились всадники, назойливо стучали двуколки. И на правом и на левом флангах от взрывов дымились горы.
— Японцы штурмуют Высокую, — сообщил вошедший Инов. — Их ожесточенные атаки пока все отбиты. Генерал Ноги перешел к борьбе открытой силой. Гонит своих солдат на смерть безостановочно. У них колоссальные потери.
— А у нас, папа?
— Последние дни отличаются полевые батареи. Сами они несут незначительные потери.
— Что ты говоришь, папа? А вот дня два тому назад к нам в госпиталь шесть человек артиллеристов принесли, и все со второй полевой батареи.
— Да, я и забыл тебе сказать. Здесь две вторые полевые батареи: седьмого дивизиона и четвертой бригады, и никто толком не знает, которая из Нерчинска.
— Я уже, папа, все узнала. Он герой, папа, — сказала Валя. На глазах ее появились слезы.
— Ты что, девочка?
— Я боюсь, его убьют. Он сейчас на Высокой горе.
— Мы его найдем. — Модест Владимирович взял дочь за голову, привлек к себе и поцеловал в лоб. Девушка прижалась к отцу. Плечи ее вздрагивали.
Глава двадцать первая
1
Состояние укреплений Порт-Артура с каждым днем ухудшалось. Гарнизон таял. Это было естественно: притока свежих сил не было, и к первому декабря на двадцатидвухверстовой линии обороны было только тринадцать с половиной тысяч штыков, без запасных резервов. На каждую сажень линии обороны приходилось немногим более чем по одному человеку. Во всех пунктах японцы во время атак двигали на горсточки защитников батальоны и даже полки.
В последние дни натиск превосходящих сил врага отражали солдаты в госпитальных повязках. Это были или легкораненые, или поверхностно подлеченные. Японцы, пораженные выносливостью гарнизона, его бесстрашием перед пулеметными пулями и огнем тяжелой осадной артиллерии, все чаще и чаще начали применять дым и ядовитые газы.
Чем больше японцы пускались на хитрости, недозволенные этикой войны, тем более они ожесточали русских солдат. Защитники гибли с проклятиями по адресу противника, бросались на него с усмешками, с надеждой, что каждая капля их крови впоследствии будет оплачена огромной ценой.
Через иностранных корреспондентов при японской армии весь мир знал об исключительной стойкости русских. Доблесть японских солдат и офицеров меркла. Все успехи японской осадной армии приписывались превосходству вооружения и изобилию снарядов.
2
Многострадальному второму форту не давали ни минуты покоя. В сапах, ходах, траншеях его окружали полки неприятельских солдат. Головной капонир был наполовину разрушен, наполовину занят японцами, и задуманное русскими адское сооружение обернулось против них же. Неприятель заполнил рвы своими траверсами, за которыми стояли пушки и пулеметы.
Контрэскарповая галерея второго форта также была наполовину захвачена японцами. Бетонированных сооружений почти не осталось, и солдаты укрывались под бруствером на валганках. А бруствер каждый день разрушался снарядами. Правда, его ночью восстанавливали. Но что значил наскоро сделанный заслон из мешков? Он спасал от ручных гранат, но не противостоял даже трехдюймовым снарядам.
После ноябрьского штурма на форту не осталось знакомых нам героев: Егорова, Медведева, Головачева, Родионова; все они были тяжело ранены и лежали в госпиталях.
В 4 часа дня 2 декабря японцы натаскали в первый ров мешков, набитых тряпьем и войлоком, и зажгли их. Ветерок был в нашу сторону. Солдаты ворчали:
— Дымокур развели, нехристи…
— Ну и злой же народ эти япошки.
— Маленькие завсегда так… Оскалят зубы, рычат, брызжут слюной…
Едкий дым распространялся все выше и выше и коснулся защитников.
— Ребята, это что-то новое, Угаром нас взять хочет…
— Верно, тряпки чем-то ядовитым обрызганы.
— Надо саперному поручику сказать.
Поручик Берг прибежал после того как наши стрелки отступили на сорок шагов назад. Фельдфебель Корниенко командовал:
— Нагибайся, братцы, нагибайся. А как только изверги подвинутся, выйдут из укрытия, вы их бомбочками и винтовочным огнем.
Японцы несколько раз бросались в атаку, но всякий раз падали, сраженные пулями и бомбочками.
Корниенко разделил людей на группы. Через каждые две-три минуты одна группа сменяла другую.
— Что тут у вас? — спросил Берг.
— Да вот отраву начал пускать.