Послание Геркулеса
Шрифт:
Оставшись один, кардинал еще долго сидел молча, погрузившись в кресло. До недавнего времени иные миры, о которых он думал, не имели физической природы. Но с тех пор, как правительство начало слушать звезды, у него было время задуматься о последствиях. И когда двумя годами раньше наблюдения над ближайшими солнечными системами привели к выводу, что человек одинок в создании Божьем, кардинал испытал облегчение.
Но вот теперь - вот это.
Когда я смотрю в небеса Твои, на дело рук Твоих, на луну и звезды, которые Ты поместил там, - что
Доктор Арлай Паккард поправил на носу бифокальные очки и разложил на кафедре приготовленную речь. Это было его третье выступление перед обществом каролингов. В предыдущие разы он отличился, открыв существование дневника, который вел слуга Юстиниана Первого, где в деталях описывалась реакция императора на Ипподромный бунт; и документ, написанный рукой Григория Великого, направленный против турок и призывающий употреблять против них арбалеты. Сейчас он заранее дал понять, что в этом году у него тоже есть для общества интересный сюрприз.
И потому аудитория была в состоянии напряженного интереса. Паккард с удовольствием отметил присутствие Перро из Тампля, Дюбая и Комменеса из Принстона, Обюшона из Ла-Салля. И сказать, что сам Паккард не испытывал радостного подъема, значило бы недооценить ситуацию. Богатые венские гардины у него за спиной скрывали стеклянный сосуд с голографической копией письма Джона Виклифа ранее неизвестному стороннику, и в этом письме сообщалось о намерении создать английский перевод Библии. Письмо было найдено в каком-то лондонском сундуке всего несколько месяцев назад - в имуществе умершего галантерейщика, который сам не знал, чем владеет.
Паккард на кафедре сделал паузу, давая Таунсенду Харрису отойти назад после вступительных слов и в это время изучая текст и давая нарасти напряжению. Когда же он поднял глаза от бумаги, то неожиданно увидел, что Аллен Дюбай встал с места.
– Пока мы не начали, Алрай, - сказал Дюбай извиняющимся тоном, - я бы хотел сказать несколько слов по другой теме, но довольно срочной.
Неформальная манера всегда была фирменной маркой каролингов, но откровенной грубости они терпеть не собирались. Сидящий в переднем ряду Олсон буркнул довольно громко что-то насчет то ли филистимлян, то ли филистерства, а остальные повернулись к Дюбаю с видимым неудовольствием. Паккард, сумевший сохранить невозмутимость, хотя и чуть поджал губы, слегка наклонил голову и отступил от кафедры в сторону.
Какой-то был любопытный оттенок цвета лица у Дюбая - может быть, от солнечного света, прошедшего через цветное стекло витража с изображением Беатрисы Фалькенбергской. Или тому были внутренние причины более обыденной природы - во всяком случае, он казался явно не в себе. Жидкие волосы растрепаны, галстук съехал набок, кулаки агрессивно засунуты в карманы твидового пиджака.
– Я очень сожалею, что прервал доктора Паккарда, который знает, что я не сделал бы этого из-за пустяков, - произнес Дюбай, пробираясь от своего места в задних рядах к центральному проходу и потом быстрым шагом направляясь к кафедре.
– Сядьте, Дюбай!
– проревел голос из переднего ряда, знакомый всем голос Гарви Блэкмена, палеонтолога из университета Виргинии, чей интерес в обществе каролингов был скорее социальным, нежели профессиональным. Он неровно дышал к другому члену общества, юной специалистке по древностям из Тампля.
Арт Хассель, специалист по Фридриху Барбароссе, вскочил на ноги.
– Сейчас не время для политики!
– закричал он сердито, из чего все поняли, что он уже пытался отговорить Дюбая от этой выходки.
– Леди и джентльмены!
– Дюбай протянул руки ладонями вперед, прося тишины.
– Прежде всего я хочу поблагодарить доктора Паккарда за то, что он уступил мне…
– Не уступил, а ты его спихнул!
– крикнул чей-то голос.
– …уступил мне микрофон. Я уже говорил частным образом со многими из присутствующих, и мы одинаково были встревожены и раздосадованы событиями последнего времени. Послание Геркулеса принадлежит нам всем, а не только правительству и не привилегированному меньшинству. И если кто-то должен осознать значение момента, то это мы…
– Хватит, Дюбай!
– крикнул Таунсенд Харрис, вставая с председательского кресла.
– Вы нарушаете порядок!
Но Дюбай гнул свое:
– И потому я предлагаю, чтобы мы сделали заявление… Харрис схватил его за рукав и попытался стащить с кафедры.
Тогда справа в первом ряду величественно поднялся Эверетт Тартаковер, высокий седеющий археолог из университета штата Огайо.
– Минутку.
– Он ткнул в сторону Харриса скрюченным пальцем.
– Я не одобряю методов доктора Дюбая, Харрис. Но в его словах есть смысл.
– Тогда пусть внесет предложение в оргкомитет!
– отпарировал Харрис, продолжая бороться с Дюбаем.
– Й когда его рассмотрят? На следующий год?
Грейс Мак-Эвой, куратор университетского музея, поинтересовалась вслух, не умнее ли будет сначала хоть что-то узнать о содержании передачи с Геркулеса.
– В следующем месяце, - сказала она, - мы планируем электронное совещание…
Слева разразился хор воплей. Радакай Мелис из Бангкока вспрыгнул на просцениум и призвал к порядку. Когда наступил порядок или его подобие, он проклял экономическую политику Соединенных Штатов и их роль в непрекращающейся эксплуатации угнетенных народов Азии. Харрис, успевший оттащить в сторону Дюбая, бросился к Мелису.
Паккард воспользовался моментом, чтобы вернуться к микрофону.
Тут вскочила женщина в задних рядах, которую Паккард вообще никогда не видел.
– Если предоставить все доброй воле и человечности этого правительства, -г заорала она, - то мы никогда не узнаем правды! И сейчас уже может быть поздно! Мы теперь будем вечно задавать вопросы и гадать, какие еще важные куски от нас утаили, потому что какой-то бюрократ у себя в кабинете решил, что для национальной безопасности они представляют угрозу! Я вам скажу, в чем настоящая угроза: в сокрытии правды!