Послание к коринфянам
Шрифт:
Максим вздрагивает. Если все вокруг говорят, что в университете все было неправильно... а университет никогда не отличался глупостью и недальновидностью, то какой тут возможен вывод?
– Нет, не беспокойтесь, вас никто не делал нарочно. Но вышло ровно то, что нужно. Кстати, это очередной симптом все той же болезни. А мне было необходимо, чтобы решения принимали люди, не абстрактным седалищем чувствующие, что такое хорошо и плохо, а, скорее уж, седалищем не чувствующие институциональных нормативов, и вынужденные эту относительную социальную глухоту компенсировать рассудочным решением вопросов. Наделенные редким и ценным качеством иммунности или избирательной слепоты к знакам этой сферы. Калибрующие себя на основании реальности. Поэтому из мистера Грина вышел отличный термометр, и он меня не подвел, когда принял - совершенно самостоятельно - ряд решений, в том числе, очень трудных и болезненных.
Бедный Алваро. У господина да Монтефельтро получается нечто зубодробительное, а ведь мысль весьма проста, хотя спорна и жутковата по сути своей: "хорошо и плохо" должны исходить не из абстрактной политической или любой другой структуры, а из индивидуума, причем нравственное чувство поверяется разумом и расчетом, а не наоборот. Это уже не Хеллер, это уже да Монтефельтро, сам себе философ и практик.
Да уж, если по его теории я - тот, кому можно доверять принятие решений, то место этой теории на свалке. Не знаю, существует ли завод по переработке токсичных идей, но по справедливости, столь любезной синьору да Монтефельтро, должен существовать.
– Ну а ты, дорогой, - поворачивается гость к Франческо, - отреагировал так, как только и мог отреагировать на человека с параметрами мистера Грина. Почему ты? Да потому что ты эту сферу лепишь, как пластилин, по вкусу. Какая-то врожденная особенность, видимо. Мутация...
Франческо покивал, хмыкнул...
– Скажи Пауле, мы вечером на чай заглянем. Потому что утром я улетаю. Иди домой, демиург, да?
– Ухожу, ухожу, ухожу...
– смеется да Монтефельтро.
– Ждем вас всех к чаю.
– Простите меня, господин Сфорца, - сказал мистер... непонятно кто, когда шаги в коридоре стихли.
– Я думал, что в нашей компании idiot savant - это вы. Я признаю себя ослом.
– Да нет же, ему просто нельзя позволять говорить больше двух фраз подряд. Всегда получается какой-то развесистый ужас, - пожимает плечами Франческо.
– Доверять больше стоит фактам и мнению моей сестры, а не его объяснениям.
– Я вам верю... да и с произошедшим ваша версия согласуется лучше. Вы пожелали мне задачу моего уровня - ваше желание сбылось немедленно.
– Будете перевоспитывать?
– Буду молиться святым Симону и Иуде, покровителям безнадежных предприятий.
– Если этот корсар куда-то влез, то предприятие, скорее всего, верное и прибыльное. А если кажется безнадежным, то только кажется. Он слишком дорожит своей репутацией абсолютно удачливого человека. Если бы я знал раньше, кто крутит музыку - не переживал бы ни минуты.
– Господин Сфорца врет сам себе, врет и знает это. Он бы не переживал, только замуровав родственника на время кризиса в очень глубокую комфортабельную шахту.
– И если он скажет вам, что три страховочных плана - это Господь, разум и добрая воля, во-первых, не верьте, во-вторых, напомните ему, что он повсеместно трещит о своем атеизме, так что планов было не больше двух, а учитывая его разум... всего-то один страховочный канат. Маловато для планеты, - улыбается Франческо. И вновь отряхивает руки.
– Спасибо. С удовольствием воспользуюсь.
– Скажите, а действительно, что, по-вашему, там думают о справедливости?
– интересуется госпожа Сфорца.
– А ее там, сколько я могу судить, в гробу видали, - весело отвечает Эулалио.
– В том самом, из которого кое-кто сбежал на третий день.
Алваро
– Извините, пожалуйста. Но я не смогу у вас остаться. Понимаете, Паула, я знаю, что это глупо и неправда, но если я сейчас брошу их всех, я буду считать себя... предателем.
– Ну вот, все сказано.
Впрочем, и так, и так ничего другого не получается. Либо одних обидишь, либо других. А в этом доме - хорошо, невероятно хорошо, так не бывает, никогда не было... нет, было, но в том далеком детстве, о котором лучше и не вспоминать. Потому что Паула, потому что весь ее выводок, от тринадцати лет до двух месяцев, и даже смешное маленькое существо, на которое дышать-то страшно, а оно улыбается во весь беззубый рот, и очень старательно что-то такое говорит. Потому что Паула. Точка и конец цитаты, как говорит Рауль.
– Так, - говорит Паула, и внимательно смотрит в лицо, упирая руки в бока.
– Сейчас мои дети наполовину осиротеют. Я эту заразу Антонио... Алваро, солнышко, - ладонь, только что грозившая мужу подзатыльником, гладит юношу по щеке.
– Мне и в голову не пришло бы заставить тебя выбирать. Ты всегда можешь приехать и остаться, если захочешь. Здесь тебя всегда ждут. Но делить тебя между двумя домами никто не будет. Понимаешь?
Никто - это преувеличение, потому что муж Паулы как раз это и попробовал сделать. Ну или хотел посмотреть, что ответит Алваро и как отреагируют люди вокруг... очередной уровень сознательности какой-нибудь проверял. Но все остальное - очень здорово слышать. Записать - не на пленку, а куда-то внутрь себя. И крутить каждый раз, когда станет грустно.
– Не надо их... сиротить. Ничего же не случилось.
Паула щурится, вздыхает, кивает. Она не станет долго ездить по нервам, объясняя, что имено тут нехорошо, а просто огреет мужа каким-нибудь кухонным инвентарем. Нет, не стоит ей рассказывать обо всей подоплеке истории с Сообществом и Советом. А то инвентаря не напасешься, а синьор Антонио все равно ни на йоту не изменится. Странный человек, даже и не скажешь, что неприятный, скорее... жутковатый. Инопланетянин. Тот, что из книжек в дешевых обложках - жукоглазый и фасеточный внутри. И сразу видна разница. Франческо, например, человек - хотя думает не так и не там, где прочие, вот ничего нет, а вот есть сразу все... и Максим человек, и даже цербер. А с другой стороны, три месяца назад я от них ото всех шарахался и под стол пытался спрятаться - и вовсе не потому, что только чудом Франческо не зарезал...
Наверное, к инопланетянину тоже можно привыкнуть, и жить с ним пятнадцать лет, и рожать от него детей, и просыпаться каждое утро, видя на подушке эту физиономию, и не шарахаясь с воплем, и даже любить его можно. Наверное. Только пусть лучше молчит.
В пересказе Максима все жукоглазые теории оказались простыми, нестрашными и скучноватыми, как детское лото, где нужно рассортировать карточки по трем группам. Фрукты, машины и люди. Люди, мифы и общественные институты, и все должно быть уравновешено. Очень просто - астрология и то сложнее, в ней тринадцать вариантов. А чем модель уже, тем она ошибочнее... как учат нас в "террариуме". Правильно учат.