После нас - хоть потом
Шрифт:
Храбры переглянулись. Один из них приблизился к Плоскыне, тронул за окатистое плечо.
– Слышь, берендей, - как бы невзначай обронил он негромко, но со значением.
– Ты язык-то попридержи… А то укоротим язык-то…
– Бес?..
– взвыл Шумок, присевши.
– Это кого же из нас он кочергой употчевал?.. Ахтака он употчевал, вот кого!.. А ты мне - указ! Да что мне твой указ?.. Коли нет души, так что хошь пиши!.. А сам ты это видел? Ты там был?..
– И Шумок с треском рванул ожерелье [61] рубахи.
– Я там был!.. И Кудыка там был!.. Ну и где
Вновь послышались бабьи всхлипы и причитания:
– Ой, лишенько-о… - Голос был вроде бы Купавин.
– Знала б кого - коромыслом убила…
По тому берегу Вытеклы медленно полз с верховьев зольный обоз. Снег сошел, и головастые лошаденки еле тащили волоком груженые доверху сани. Судя по тому, что коробов было семь, а возчиков всего пять, это возвращались с Теплынь-озера те самые сволочане, которых древорезы сперва прибили, потом приодели. На сей раз обозники выбрали кружной путь, подале от слободки, то ли избегая встреч с теплынцами, то ли просто надеясь пройти через княжьи земли беспошлинно.
Надежда не сбылась: из-за бурелома выступили трое храбров и сделали им знак остановиться. Один принялся толковать о чем-то с вожаком обоза, а двое других побежали зачем-то шарить в санях и тыкать сабельками в золу. Однако мало кто глазел на них с этого берега. Не до того было…
– Ой, лишенько…
– Лишенько?..
– неистово вскричал Шумок, сорвал шапку и, осмотрительно выбравшись на сухое, метнул под ноги.
– Врешь, Купава! Главное-то лихо еще впереди!..
Народу вокруг собиралось все больше и больше. Дурак - он давку любит…
– Эка! Невидаль!..
– надсаживался никем не останавливаемый Шумок.
– Ну, загнали в лес Кудыку! Ну, Докуку в бадью кинули! Ну, Шумка завтра затопчете - за правду!.. Новые народятся!.. А вот ежели царь на князюшку нашего опалу положит - вот оно, лишенько-то! Вот когда взвоете!..
– Дык… - ошеломленно молвил Плоскыня.
– Зачинщиков-то кто велел выдать?.. Сам князюшка и велел…
Воззрился на беспокойно шевельнувшихся храбров и продолжить не дерзнул.
– Навет!
– Шумок вскинулся на цыпочки.
– С той самой лютой битвы князюшка личика своего не казал!.. А про зачинщиков нам по-письменному прочитали!..
Толпа всколыхнулась, загомонила растерянно:
– А и правда, братие!..
– Как не видели? А на пиру в боярском тереме?.. Вон Брусило видел - через ограду…
– Да в тереме - что в тереме? Раньше-то князюшка что ни день в слободку наезжал!..
– Неужто под стражей держат?..
– Эй, храбры! Чего молчите? Что с князюшкой нашим?
Храбры помялись, совсем поскучнели.
– Да ни под какой он не под стражей… - нехотя отозвался старый седатый храбр, именем Несусвет.
– Гневается на него царь-батюшка, это верно… Вот и кручинится князюшка-то наш, сам из горницы не выходит…
– За вас, мохнорылых, сердечко надрывает!
– со слезным звоном в голосе пояснил Шумок.
– Ночами, чай, не спит!.. Вот так, теплынцы! Были княжьи, станем царские…
– Да ты что такое говоришь-то?
– опомнившись, взревел законолюбивый Плоскыня.
– Мы и так от роду царские!.. Бей его, берендеи!..
Древорез кинулся на смутьяна и, к удивлению своему, впервые поддержан не был. Мало того, справа его оплели по уху, слева огорчили притузком, потом умелым взмахом коромысла положили в грязь и принялись охаживать чем ни попадя. Плоскыня был настолько ошарашен, что даже не отбивался. Но тут, смекнув, что может лишиться мужа, заголосила Купава, и храбры со вздохом сожаления двинулись вперевалочку к месту расправы. Помятого Плоскыню отняли, поставили на ноги и, прочистив ему затрещиной мозги, стали вязать как зачинщика смуты.
Расплескивая полозьями весеннюю жижу, подлетели влекомые крепкой чалой лошадкой легкие санки.
– Тпрру!..
– Седок откинулся, натягивая вожжи. Ворот - козырем, горлатная шапка… Боярин.
– Чурилу с Нахалком видел кто-нибудь?
– Блуд Чадович был не на шутку встревожен.
Храбры опешили, призадумались. Стоящий простоволосо народ насторожил уши.
– Да намедни в гридницу боярышня приходила… - осторожно покашливая, отозвался старый седатый храбр.
– Вроде идти куда-то мыслила… Ну и, стало быть, велела сопровождать… А потом - даже и не знаю… Что-то не видать ни того, ни другого…
– Сопровождать велела?..
– Боярин насупился.
– А почему им?
Храбр покряхтел, помялся.
– Да насчет Докуки пытала… - признался он с неохотою.
– Ну, того, что сечь тогда собирались… А Чурило с Нахалком, вишь, возьми да и скажи: знаем, гуляли, мол, с ним вместе…
– А ну отыскать мне сей миг обоих!..
– гаркнул боярин, наливаясь кровью.
– Хоть из-под земли, а достать!.. И вы тоже ищите!..
– обернулся он к слобожанам.
Храбры бросили недовязанного Плоскыню и побежали, чавкая сапожищами, кто куда. Люд поспешно нахлобучил шапки и тоже рассеялся. Заливисто ржанула чалая лошадка, унося по грязи боярские санки. На истоптанной в слякоть улочке остались трое: Шумок, Плоскыня да жена его Купава, взвывшая вдруг пуще прежнего.
– Молчи, дура!..
– покряхтывая от принятых беспричинно побоев, в сердцах бросил ей Плоскыня.
– Как ни надседайся, а доброй свиньи не переголосишь!..
Купава примолкла, подняла вывалянные в грязи бадейки и, вздевши их на коромысло, нетвердо двинулась к Вытекле.
– Ой, лишенько… - всхлипнула она напоследок.
– Да не убивайся ты так, - заметил Шумок, наблюдая, как Плоскыня, обиженно сопя, оглядывает испачканную одежку.
– Грязь - не сало, потер - и отстало… Пойдем-ка лучше, брат, кружало навестим…
– Да не на что, - буркнул Плоскыня.
– Третий уж день никто берендеек не заказывает…
– А угощу!
– И подброшенная с грязной ладони кувыркнулась, сверкнула в воздухе серебром греческая монетка.
– Да ты разбогател никак?
– вытаращился на Шумка Плоскыня.
Тот лишь осклабился и шало подмигнул в ответ.
– Поколе за правду платят, - загадочно изрек он, - потоле она и жива!..
– Али моя плешь наковальня, что всяк в нее толчет?..