После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Каждый из них — сам за себя. Наши повседневные дела также становились все более и более разделенными. Я должен был присматривать за домом, садом и скотом, за что брался сразу после школы, а она разъезжала по деревням на велосипеде и, вместе с женой или одна, занималась всеми мелочами, которые объединялись в нашем доме.
Я до сих пор помню коптильню, газеты, круг чтения, осенние и зимние походы в театр, прачечную. Я уверена, что были и другие вещи. Да, и еще — одалживание потрепанных и порванных книг, которые на самом деле не заслуживали того, чтобы называться книгами. Мне приходилось читать тайком, я не мог попасться. В угольном ящике, под картошкой, в мешке с соломой, в
В августе начали созревать вишни. В нашем саду росли три больших, старых вишневых дерева, увешанных золотисто-красными плодами. Я мучился, казалось бы, бесконечными летними каникулами. Было пять часов утра, не совсем холодно, но я дрожал, не спал и все еще не замерз. Я сидел на табуретке в задней части дома, держа в руке потрепанное колено, передо мной стояла ржавая и наполовину обрезанная бочка. Я сидел так уже две недели, отпугивая скворцов. Особенно весной они прилетали большими стаями, как саранча над созревающими плодами. Они были голодными и ссорились, поднимая шум при первой же трапезе. Я громко стукнул по бочке барабаном. Птицы испугались и улетели. Ссора усилилась, она продолжалась весь день. Скворцы привыкли к моим методам их запугивания, они стали смелее и толстокожими, они просто сидели и продолжали задавать вопросы или просто вставали на мгновение, кружили один раз над кроной и опускались обратно. Я бегал под деревом, кричал и хлопал в ладоши, разбрасывал камни и палки между ветками, пока их окончательно не прогнали. Я снова сел на табурет и стал ждать следующего роя, который не заставил себя долго ждать. Если я был внимателен, то начинал барабанить, как только приближалась туча черной птицы, чтобы она в испуге отвернулась, не успев улететь.
Прежде чем она успевала улететь.
У меня была такая работа. Птицы могли сидеть на деревьях и есть столько, сколько им хотелось, но их ревность приводила к диким, громким ссорам, которые были слышны на всю гостиную. Тогда резкий оклик подтолкнул меня к стволу: «Deem, wo biist du, horste nicht de Spreen?».
Сад граничил с одной стороны с новой дорогой Chaussee в сторону районного города, с другой — с дорогой в деревню. Остановка уберландского автобуса находилась прямо у ворот сада. Незадолго до семи собралось несколько человек, чтобы ехать в город.
Я спрятался за стеной дома. Я больше не хотел, чтобы меня видели, и уж тем более не хотел, чтобы меня слышали. Я смотрел на деревья и умолял скворцов не прилетать сейчас.
только сейчас. Каждое утро это невыразимое смущение, этот стук на глазах у всех, пока не уехал автобус. Сколько раз мне приходилось выставлять себя на посмешище, когда я вдруг начинала барабанить и кричать, как дикая женщина, а потом резко останавливалась, только для того, чтобы через несколько минут снова начать представление. Головы людей повернулись ко мне, сначала они смотрели вопросительно, потом весело рассмеялись. «Что не так с этой девушкой», — думали люди. Смущение жгло как огонь. Это была ежедневная игра в жмурки.
Не сегодня, думала я, даже если они придут тысячами. Они пришли. Я с ужасом увидела, что они заняли все три дерева. Если вы только замолчите, — умоляла я, глядя то на открытые окна салона, то на людей. До прибытия автобуса еще пять минут. Птицы начали переругиваться, все громче и громче, все жаднее, как будто им не хватало вишен. Косточки и полусъеденные фрукты падали вниз, как густые капли дождя. Снова и снова они тихо падали в траву. Ситуация стала критической, и раздался призыв: «Диррн! Резкий и угрожающий. Я прижался к стене дома, не двигался, закрыл глаза и уши. Скворцы перелетали с одного дерева на другое, смеялись, спорили и оргиастически задавали вопросы. Подошел автобус, из дома выбежала женщина, люди сели в автобус, в мою руку вложили ладонь.
«Что здесь происходит, — закричала женщина, — мне что, нужно ударить тебя по голове?
Я схватил палку и стал бить по стволу. Я барабанил и барабанил, выплескивая ярость из своего живота, кочка за кочкой я бил по нему, кричал и кричал. Я хотел прогнать свою жизнь, мне было наплевать на птиц.
Вскоре пришли деревенские дети. Они держали в руках футбольный мяч, зажатый на велосипедах. «Мы едем в Бистензее купаться», — кричали они. Я высунул на них язык. «Ну и что?» Внутри меня кипели зависть и тоска.
В четырнадцать лет я впервые познакомился с любовью и был в полном замешательстве. В воскресенье днем я тайком выбрался из дома и прошел триста километров, чтобы навестить ее.
Удивленная, молодая женщина позвала меня к себе, принесла чашку чая, печенье и спросила, зачем я пришел. Я молчал, сжимая свои растущие руки и не решаясь ничего сказать. Теперь мне было ужасно неловко сидеть здесь на диване. Наконец, я спросил: «Вы вернетесь в нашу школу на этой неделе?». Красивая молодая учительница ездила в деревни раз в неделю на автобусе и проводила лето, занимаясь физическим воспитанием мальчиков и девочек. По своей доброте и мягкости она была совершенно экзотической для нашей деревни. Все дети были влюблены, и даже учитель и мэр в ее присутствии становились глупыми, как петухи. Я был молчалив и напряжен, но учительница не знала, что со мной делать, и любезно отправила меня домой. Я вернулся пешком за много километров. Я не нашел объяснений ни для учителя, ни для меня, ни, конечно, для женщины, когда я вернулся.
Моя любовь была настоящим испытанием между раем и адом в течение нескольких месяцев, оставалась запертой и невысказанной, находила свое выражение только в странном поведении и молчании. Я вылезал ночью из окна своей комнаты и бродил по пропитанному росой саду, смотрел на звезды, слушал ночь, плакал, молился и задавал вопросы, но все оставалось по-прежнему. И хотя мне казалось, что я сейчас лопну и все из меня вывалится, ничего не произошло. Я даже бросил школу, до вечера блуждал во сне по полям и не мог вовремя найти дорогу домой. Женщина смотрела на меня и кричала на меня, но это ничего не меняло.
В какой-то момент это прошло, и я вернулся к равновесию повседневной жизни.
Фермы Хинрихсена, Феддерсена и Йохансона находились далеко за пределами деревни, и расстояние между ними тоже было значительным. Сразу после обеда мне разрешили отправиться в путь, и у меня было время до ужина. Нужно было собрать деньги на газету.
Фундук уже почти созрел, было тепло, на полях пшеницы и ржи сияли васильки. Я отправился в путь, не торопясь, и не мог быстро оторваться от дома. Через сто метров дорога изгибалась, и я исчез из поля зрения женщины. Она стояла на дороге, широко расставив ноги, уперев кулаки в копыта, и звала меня: «Только не думай, что сможешь обойти меня стороной».
Редко когда мне так везло, как сегодня. Чаще всего мне приходилось мыть посуду после ужина, ухаживать за скотом и садом.
Сначала в Феддерсен, подумал я, «волокнистый мавр», затем через загон для быков в Йоханнсон, наконец, через ручей в Хинрихсен. Все это были короткие пути, и мне понадобилась бы только половина времени. В остальное время я хотел прилечь за кустом терновника и почитать. Я тайком взяла с собой книгу, спрятав ее под юбкой. Я положила ее в карман для газет.