Последнее дело капитана Дымова. Белая версия. Умрут не все…
Шрифт:
Он выпустил букет из рук и подхватил обнаженное тело на руки. В перерывах между поцелуями он прошептал:
– Люда, ты?
– Какой же ты дурачок, Дымов. Неси меня на кровать.
Больше в эту ночь они не говорили.
У них вообще сложились странные отношения. На людях Людмила старательно делала вид, что с Егором у нее чисто шапочное знакомство. Привет-привет, пока-пока. Но, по ночам! О, эти ночи. Они словно пили друг друга и не могли напиться. Днем бесстрастная и отчужденная, по ночам она словно вулкан извергала на него лаву своей страсти.
Поначалу его обижало такое положение дел, но вскоре он с ним смирился, тем более что в нынешнем положении Егору приходилось вертеться словно волчку. Поток дотаций, с уходом из большого спорта, иссяк, стипендии он не получал, так как еле тянул учебу. Вот приходилось работать, ночным сторожем в детском саду. Зарплата не ахти, но вместе с пенсией матери жить можно. Так и крутился…
Тот, кем бы он мог стать, покивал, словно с чем-то соглашаясь.
Тот, кем он был, наклонился к Егору и зашептал:
– Что, туго братуха?
Егор согласился:
– Туго.
– А, ты, что хотел?
Егор пожал плечами:
– Того же, чего и все.
– Во, как, – тот, кем он был, склонился еще ближе, горячее дыхание обожгло ухо, – а, откуда ты знаешь, чего все хотят?
– Не знаю, догадываюсь.
– А, я вот, представь себе, не догадываюсь, просвети меня, а, братуха.
Егору надоел этот разговор, он и не представлял себе, что может быть таким въедливым.
– Отстань, ты это я, а значит, знаешь тоже, что и я.
– Да ладно тебе, чё ты ломаешься, как девочка-целочка?
– Пошел на фиг, урод.
– Хе-хе-хе, – тот, кем он был, заперхал горлом, – ну ладно, не хочешь говорить, так я тебе скажу. Хотел ты мил человек, счастья, да, братуха, простого человеческого счастья. Семьи крепкой, жену любящую и любимую, детей – мальчика и девочку, да, или девочку и мальчика. Работы хорошей, приносящей моральное и финансовое удовлетворение, да.
Эти его, да и а, в каждой фразе, были противны Егору до омерзения. Но, ведь он сам так разговаривал, когда проводил допросы. Знал, как это нервирует, заставляет злиться и значит сказать больше того что собирался.
– А, что у тебя есть, а, братуха?
– А, что у меня есть? – эхом повторил Егор.
Тот, кем он был, покивал.
– Что! Есть! У нас! – Тот, кем он был, медленно проговорил фразу, делая ударение на каждом слове. – У нас, понимаешь, у нас!
В пространстве повисла тягостная тишина.
– А, братуха? Что, есть у нас? Молчи, молчи, – тот, кем он был, прижал палец к его губам, – я, тебе, скажу, я, – он лихорадочно шептал, глотая окончания.
И, закончил по слогам шепотом, тихим-тихим:
– Ни-хе-ра!
И заорал в пространство, прямо Егору в ухо:
– Э-ге-гей! Ни хера! Слышите вы, – тот, кем он был, повернулся сначала к тому, кем он не был, а потом к тому, кем бы он мог стать, – ни хера у нас нет. И у вас тоже нет, ни хера нет!
Проорав это, он враз, спущенным шариком, осел и тихо заплакав начал напевать:
Был я в школе герой, я учился на пять.
Я знакомые буквы любил повторять.
Я разглядывал книги как шифр, я пытался узнать,
Что такое весна.
Лишь однажды пытался я школу поджечь,
Да учитель узнал, спички выбросил в печь.
Мне хотелось огня и тепла, я не мог больше ждать,
Когда будет весна… 7
Егор слушал его и, кивая в такт, тихонько повторял:
– Ни хера. Ни хера. Ни хера…
Он закрыл глаза и стал размышлять, как он добился того, что к тридцати трем годам у него собственно ничего нет, как говорил тот, кем он был – ни хера!
Ни семьи, как-то всё у них плохо складывалось с Людмилой.
Тайком они встречались до самого окончания института, её окончания, училась она на два курса младше и не на юридическом, а на финансовом.
Он, уже пахал в ментовке, когда они расписались. Без лимузинов, белого платья, голубей и банкета. Он, она и два свидетеля. Свидетельница – подружка невесты и свидетель, приятель свидетельницы.
Жить стали в однокомнатной квартире, папаша её подсуетился, был он мелким чинушей в налоговой службе, но хватку имел стальную, такую, что не вырваться, а вырвешься, так пожалеешь, что оказался на свободе.
Сейчас оглядываясь на прожитые годы, он удивился, как они прожили с Людмилой девять лет? Почему не разбежались раньше, тогда, когда начались все эти недомолвки и разлады. Что их держало рядом друг с другом? Детей у них не было. Егор даже не мог сказать почему. Он не хотел? Хотел. Людмила? Она вроде тоже как ничего против не имела. Планы совместные строили, над именами спорили. Но рождение все откладывали. То, денег не было на содержание, то условия не позволяли, то вдруг её карьера в гору пошла, и уход в декрет рубил все на корню, так что…
Так что, а что так?
Охладели они друг к другу или…
Или это она растеряла к нему чувства по дороге к успеху? Или это он измотанный работай, очерствел душой?
В общем и целом, совместная их дорога вдруг начала расходится и чем дальше они шли, вроде как рядом, но уже не вместе, тем всё дальше отдалялись их жизненные тропки. Его вправо, а её влево…
Вот-вот влево, а точнее налево.
Егор, как сейчас, помнил тот августовский жаркий вечер. Людмила задерживалась на каком-то толи совещании, толи встрече с клиентами, или вообще на корпоративе. Она говорила ему утром, когда собиралась на работу, да он, занятый мыслями о предстоящей выволочке от начальства, пропустил её слова мимо ушей. Запомнил только, что вернется она поздно и чтобы он не беспокоился. Вот Егор и не беспокоился. Он катил в троллейбусе на встречу с одним замечательным стукачком, обещавшим напеть кое-что интересное. Время восемь по полудню, а рогатый старичок битком. Плотная и потная масса людских тел прижала Егора к окну на задней площадке, прямо напротив распахнутая форточка, из которой бил в лицо поток теплого воздуха. Егор невидяще смотрел на летнюю улицу, прикидывая вопросы, которые надо задать информатору.