Последние первые планетяне

Третьяков Павел

Когда зал «Пионера» забился под завязку, а дюжина на двоих приконченных бутылок окончательно развязала языки, Антон познакомил Давыдова с кое-какими примечательными личностями собравшегося общества. Поначалу внимание доставалось в основном рабочему, иначе говоря, единственно уважаемому в городе люду. Минин указал на руководство рудной компании, заскочившее пропустить по стаканчику, на шахтерских прорабов и управленцев рабочих бригад, в классификации которых Давыдов, впрочем, разбирался не лучше, нежели в трендовых названиях цветов губной помады. Еще Антон показал на группку преподавателей из городской академии, одной на округу, где детишек учат уму-разуму, на клерков

здешней администрации, даже тут, в суровых знойных местах, призрачно-бледных и осунувшихся. А под конец – на вставших в Борей-Сити караванщиков, что круглый год курсируют по Западу с редкими товарами.

Особое внимание Давыдова, однако, привлекла другая компания, про которую Минин сначала отказался рассказывать. В самом углу зала, в небольшой огороженной ширмами зоне, сидело несколько опасного вида ребят: мужчины и женщины, – все в кожанках, при шляпах и, само собой, при оружии. В отличие от прочих объектов рассказов, которым было откровенно плевать, даже если Антон показывал на них пальцем, эта банда зашевелилась в первый миг, как только Давыдов с Мининым обратили на них взоры. Одна дамочка, верно, самая бойкая, подняла кружку и с насмешкой приветствовала полицейских. Кажется, с первым помощником они имели старые счеты.

– Теперь остаток вечера будут сверлить взглядами, – нахмурившись, проговорил Антон и повернулся обратно к бару.

Давыдов бросил в сторону таинственной компании настороженный взор и последовал примеру товарища.

– Кто такие? – спросил он. – Чем промышляют?

– Хрен его знает, – ответил Антон через паузу и с заметной неохотой. – Ежели у кого поинтересоваться, так они честные работнички на зарплате у господина Моргунова, нашего толстосума. Хотя, по сути, его бравые головорезы. Во всяком случае, так их звал начальник Громов. – Минин сделал глоток и горько усмехнулся: – Уж он-то в людях разбирался.

– Мне стоит запоминать этого Моргунова?

Первый помощник, задумавшись, кивнул и затем сказал:

– Хотя я б поставил полугодовое жалование, что не придется. Этот тип сам о себе даст знать. Как пить дать.

– Какие у него дела? – не на шутку заинтересовался Николай.

– В городе – недвижимость. За городом – фермерские ссуды. Обдирает, знаете ли, всех, кто попадается на удочку. Никто точно не знает, – неожиданно шепотом продолжил молодой офицер, что Давыдов вынужденно наклонился вперед, – однако считается, ему принадлежит больше половины некорпоративной недвижимости тут, в Борей-Сити. Иными словами, после мэра, назначенного рудной компанией, у него в городе поболее всех власти. Опасный сосед, опять же говорил Громов. Уверен, еще представится шанс познакомиться с ним, босс.

Николай, не услышав даже, что Минин впервые обратился к нему, как к начальнику, вновь обернулся к моргуновским прихвостням. Антон оказался прав. Они все еще настойчиво сверлили офицеров недружелюбными взглядами.

Была тому причиной резкая смена настроений, или просто пробил достаточно поздний час, и Минину нужно было спешить домой, к невесте, однако почти сразу первый помощник резко извинился, откланялся и пулей вылетел через двери «Пионера». Оставшись наедине с прочими завсегдатаями злачного заведения, Николай ощутил, как порыв холодного осеннего ветра, налетевшую тоску одиночества. Впрочем, горестные мысли, терзавшие его до прихода в бар, одолеть вновь так и не успели.

Хотя в помещении все время, что они разговаривали с Антоном, было дико шумно, и отдельные беседы сливались воедино, как несколько небольших водопадов сходятся в общем реве бурлящей и бьющейся о камни воды, Давыдов странным образом ощутил пришедшее

в зал изменение. В какой-то момент в дальней от него стороне люди стали замолкать, притихло томное завывание музыкальной машины, уже не звенела посуда, заглушился стук пущенных в пляс башмаков. Публика перед сценой расступилась, и по возникшему коридору на всеобщее обозрение вышла молодая женщина: огненно-рыжеволосая, в несколько старомодном платье, темно-фиолетовом, опоясанном блестящей черной лентой. Она играючи раскачивала в руках гитарный футляр и, пробираясь сквозь толпу, не задела ни единого человека, ведь наверняка делала это в тысячный раз – выходила на эту сцену в этом баре-ресторане.

Подключив гитару, девушка забралась на стул и поправила перед собой микрофон. Она тихонько постучала по нему, отчего по залу разнеслись отрезвляющий гул и шуршание, а затем, грациозно забросив ногу на ногу, приготовила гитару к игре и осмотрелась. Пытливый взор, излучаемый чуть прищуренными светлыми глазами, как свет прожектора, окинул толпу, словно девушка пыталась изо всех сил поймать общее настроение публики прежде, чем ее пальцы коснутся струн. Она внимательно пробежала по столпотворению людей и едва-едва не задела взглядом Давыдова, но все же обошла его стороной. Николай же, наоборот, следил за каждым ее движением. Странную близость вызвала в нем незнакомка. Какое-то родное, но печальное чувство, будто он уже сталкивался с ней в прошлом, или же видел раньше в сотне других женщин, встречавшихся в Бинисе, может, в самом себе, смотрящемся в зеркало. Она казалась Давыдову тем человеком, что ощущает себя одиноким, находясь в центре всеобщего внимания. Николай с удивлением обнаружил, что у него вспотели ладони.

Девушка меж тем опустила глаза и, элегантно встряхнув челкой, начала играть. Играла она медленно, местами протяжно, а затем полились слова песни, и там была какая-то грустная история женщины, – во всяком случае, так показалось Давыдову, – которую в отношениях не считали за человека, которой грязно помыкали, которая разучилась ложь отличать от правды и все в таком духе. У певицы оказался странный запоминающийся голос. Не слишком низкий, грубоватый, но не грозный. Она пела, как, верно, и говорила, с заметным акцентом, что ее выступлению предавало особой вычурной нотки.

Николай солгал бы, сказав, что не оказался поистине заворожен этим представлением. В городах Большого Кольца он по молодости побывал на многих концертах, слышал всякую музыку: безумную и депрессивную, оркестровую и синтетическую, от которой чувствуешь себя на седьмом небе, в шаге от нирваны, а порой от которой ушами хлещет кровь, и хочется на месте самоубиться. В академические годы он сменил немало компаний по интересам и, казалось, перепробовал все. Однако никакая музыка ранее не заставляла Давыдова не столько слушать, сколько чувствовать. Словно он сам превратился в инструмент, и вибрации воздуха, исходящие от сцены, приводили в движение его струны и клавиши. Миг за мигом, один удар сердца за другим.

Николай не заметил, как потерял счет времени.

5

Давыдов оказался одинок в завороженном созерцании вечерней программы «Пионера». Привыкшая к подобному, безликая толпа пьянчуг помолчала-помолчала да продолжила свое бестолковое роеподобное гудение, и со временем однообразные разговоры, звон бутылок и бокалов, скрип то и дело отворяющихся дверей сортира слились с гитарной игрой, будто были запланированной частью музыкального сопровождения. Удивительным образом исполняемые незнакомкой песни о нелегкой доле и разбитом сердце провинциального жителя становились от того только честнее и краше.