Последний атаман Ермака
Шрифт:
Богдан Барбоша понял пояснения Матвея, тоже порадовался, хохотнул:
— Во-о! Подковали козла, чтобы мерин не падал! Получается, что мы разделили прежних союзников порознь! Стало быть, Руси легче станет с немирными соседями и воевать и договариваться! — и снова к Митяю со спросом: — О чем хан Урус вас допрашивал?
Казак потер пальцами лоб, ответил:
— Интерес у него был, велико ли казацкое воинство, много ли пищалей и огненного припаса, добро ли поставлен Кош-Яик? Так мы, договорившись, порознь при спросе говорили, что казаков много, огненного припаса предостаточно, а городок наш крепок и взять ногаям городка ни в коем разе нельзя, потому как в Кош-Яике есть все, и речные крепкие суда, и кони, и разная животина, как то: коровы и овцы, а рыбы в Яике на тысячу лет хватит. Хан Урус ногами стучал, что, дескать, привираем мы крепко, а городок он все-таки спалит огнем, казаков в Яике утопит. Как утопили атамана Ермака в Иртыше, тако же и вас, простите Христа ради, грозил утопить! Ведомо ему о вагайском сражении от своих людей, которые были в ту пору около хана Кучума. Приказал пытать нас огнем, да тут к счастью вами битый Шиди-Ахмед примчал с нерадостными вестями, гнал коня наметом, потому как весь в пыли и с кислой мордой! Урус его выслушал, с кресла выскочил так резво, словно его змея пониже спины ужалила! Что-то крикнул нашим караульщикам, велел запереть нас в каком-то деревянном строении, а сам, сцепив руки за спиной, побежал в свою большую юрту вместе с Шиди-Ахмедом. Мы, не знаючи еще, что стряслось под Кош-Яиком, начали уже и с жизнью прощаться, друг дружке, как на исповеди, в грехах каяться, ночью так и не уснули. Наутро ногаи собрались в поход и нас прихватили. Как увидели мы, что ногаи погнали к Кош-Яику отару овец, так и смекнули, что крепко им от казаков досталось, что поживем еще! Травушку потопчем, вина попьем и жен поцелуем!
Богдан Барбоша проследил взглядом за отарой, которую казаки Ивана Камышника перегнали к опушке западного леса. Здесь же, под надежным присмотром казаков и парнишек-подпасков ходили с места на место коровы и овцы, а чуть подальше от реки пасся табун коней, не менее трехсот голов. За спиной на реке шумели рыболовы, поймав несколько крупных осетров.
— Грозился, стало быть, хан Урус утопить нас в Яике? — переспросил Матвей, поскреб ногтем шрам на лбу и добавил, как бы соглашаясь с доводами повелителя степей: — Добро, пущай попробует! На клятом Вагае хан Кучум напал на нас в ночную пору, когда случилась, как на грех, сильная буря. Там у нас не было ни вала, ни частокола, только кусты, да числом нас чуть больше ста! И то не сумели татары всех побить да полонить! Здесь ногаям невзначай не напасть, и городок крепко поставлен, и числом мы не малым стоим! Как думаешь, Митяй, сдюжим супротив ногаев? Ты много всадников видел в ставке Уруса? И далеко ли он отсюда стоит?
— Не так далеко, атаман. Думаю, на прикидку верст около ста будет. На берегу речки, которая впадает в Яик с правого берега. Мы с овцами четыре дня шли, с раннего утра и до позднего вечера. А ратников в стане на глазок не так много, может с две тысячи. Но у них, сами знаете, мурзы кочуют отдельными улусами и со своими воинами… — Митяй умолк, глядя в лицо атаману, как бы спрашивая, о чем бы тот хотел еще узнать. Не выдержал напряженного молчания, вздохнул: — Не знаю, как Антошка с Егоркой, а я такую легкость в животе чувствую, что ежели взмахну рукавами, то и полететь могу через протоку в крепость, где старец Еремей, должно, уху заваривает душистую, а Маняша уже и миску с ложкой мне приготовила!
Атаманы дружно рассмеялись, глядя на скорченную рожицу Митяя, а Ортюха тут же заметил:
— И то, братцы! Мельница сильна водой, а человек едой! Голодный с медом и ошметок [26] съест! Что же, не накормив, не напоив, пытаем голодных казаков? Как та баба Яга, что выспрашивает проезжего доброго молодца, кто он, да откуда путь держит!
— Твоя правда, Ортюха! А я человек без гонора, в чужом доме бесспорник: что поставят, то и съем! — Митяй облизнул сухие потрескавшиеся на ветру губы и издали с улыбкой подмигнул Маняше, которая терпеливо ждала, когда ее муж освободится и пойдет в их землянку отмыться от пыли и переодеться в чистое белье.
26
Ошметки — истоптанные, избитые лапти.
— Бери, Митяй, своих добрых молодцев, веди в городок. Старец Еремей сыщет, чем вас накормить, чтобы не ждать вам артельной ухи. Рыбаки наши, вона, видите, только что трех осетров изловили, будет что похлебать на сон грядущий. — Атаман Барбоша отпустил недавних пленников, помолчал, ковыряя носком сапога пушистый куст ковыля, который поднялся уже почти по колени, искоса глянул на Матвея, потом спросил негромко: — Как думаешь, попусту или всерьез грозил Урус пожечь городок, а нас утопить, словно слепых котят, а?
Матвей расправил затекшие без движения плечи, поджал губы и пытливо посмотрел в глаза старого атамана, словно проверяя, есть ли в его сердце хоть чуточка страха? Успокоился и ответил:
— Сказана эта угроза принародно, а стало быть, чтобы не уронить себя лицом в грязь, будто устрашился казаков, пойдет хан Урус на Кош-Яик! И пойдет всей ордой, а не как Шиди-Ахмед, с малым войском, который, похоже, решил, что казаков не более двухсот человек. Скоро ли пойдет? Боюсь, дождется зимы, когда Яик льдом покроется, тогда пеши легко добраться до вала и частокола. Ну да ничего, и мы не в лесу родились, не пням молились!.. Жаль, правда, так мечтал семьей мирно пожить, оттого и в Сибирь с воеводой сызнова не пошел. Да, видно, наш рок такой — биться с набеглыми степняками…
Богдан выслушал сетования Матвея понимаючи, а на слова о зимнем походе хана сказал:
— Зимы ждать не будет! По осени, когда трава в степи начнет сохнуть, орда откочует к югу, в теплые края. Они ведь сено не косят коням да овцам в зиму, выпасают скот на подножном корму. А здесь снега такие ложатся, что ни кони, ни тем паче овцы его не осилят разгребать копытцами, начнется падеж. Ждать надо хана Уруса вскоре. И готовиться к долгой осаде, которая и покажет, у кого ратный дух крепче! Иди, Матвей, завтра поутру соберем есаулов, стариков да и порешим, кому и чем заняться в канун Урусова нападения.
— А главное, побольше заготовить солонины, чтобы мясо не испортилось, да рыбицы насолить в кади! Уху можно варить и из соленой рыбы.
Матвей с улыбкой заметил, что это здорово придумано — взять с ногаев при выкупе три куля соли.
— В здешних степях сель добыть трудно, ее из бухарских краев привозят. Тамошние подневольные людишки сказывают, ее из морской воды в каком-то заливе выпаривают. Работа тяжкая, иные пленники при скудном кормлении долго не живут… Поутру отправим казаков на берег сено косить. Все, что скосят — снесем на остров, здесь и сушить будем. Ежели осадят ногаи нас, так чтобы было чем коней да скотину какое-то время кормить, не сразу чтобы под нож все стадо пускать. Бог весть, может статься, что и до поздней осени будет Урус стоять, дожидаясь, когда последний казак от бескормицы дух испустит! Должно сведущ, как с вами в Сибири тяжкий голод приключился, порешит и нас измором извести раз и навечно.
Вечером в тесноватую избу атамана Матвея, постучав в дверь, вошел отмытый и причесанный Митяй, остановился у порога, бросил смущенный взгляд зеленых глаз на хлопотавшую Марфу — на простеньком самодельном столе она расставляла деревянные миски и ложки, горкой на деревянном блюде высился ломтями нарезанный свежеиспеченный ржаной хлеб, от которого шел щекочущий ноздри ароматный запах. Повинился с поклоном:
— Никак я не ко времени, атаман Матвей? Тогда зайду попозже, — кашлянул в руку и хотел было шагнуть за порог, но Матвей посунулся на лавке дальше в угол, освобождая место молодому казаку.
— Садись, друже, садись рядышком! Ежели к чугунку с кашей поспел — грех пятиться! А мы с тобой сибирской каши наглотались досыта, чтобы церемонии разводить между собой. Вижу, сказать еще что-то хочешь, так ли? Марфа, поставь Митяю миску, вместе отужинаем, разговоры говорить опосля будем.
— Да Маняша нас с тестем Томилкой уже кормила, — смущенно проговорил казак, потом добавил. — Но коль хозяйка зовет к столу — грех упираться, как та коза старика Кондратия из ватаги Емельяна Первого!