Последний атаман Ермака
Шрифт:
Марфа приветливо улыбнулась Митяю, с полки на стене сняла еще одну миску и ложку, поставила на столешницу.
— Садись, Митя! После ногайского плена тебя твоя молодая женушка должна хорошенько откармливать, хоть три раза ужином потчевать — все впрок будет. Тятя, иди к столу, каша упрела!
Из-за перегородки вышел, сутулясь в низковатой избенке, промысловик Наум Коваль, перекрестился на икону, сел за стол напротив зятя. Ожидая, когда Марфа внесет в избу с костра чугунок, задумчиво водил пальцем по столешнице около себя, где виден был темно-коричневый срез овального сучка. От чугунка, поставленного Марфой на угол стола, шел густой пар, пахло костром, упревшим пшеном и бараньим мясом.
— Ешьте, разговоры от вас никуда не убегут, — строго сказала Марфа, щуря из-за горячего пара карие продолговатые глаза. — Грешно за столом пищу принимать и о деле толковать!
После
— Сказывай, что у тебя осталось недоговоренного при людях, — попросил атаман. Он догадался, что не обо всем поведал Митяй там, на берегу, при обмене его и двух казаков на ханскую сестру. Что-то важное и тайное от всех осталось для беседы с глазу на глаз со своим испытанным атаманом.
— Будучи у хана Уруса на правеже, видел там посланца царя Федора Ивановича к ногаям. Назывался он Иваном Хлоповым. Этакий тучный дьяк из Посольского приказа, голова большая и со лба до маковки голая, как розовая тыковка. С меня спрос снимали, зачем, дескать казаки на Яик пришли? Своей ли волей или государевым повелением? И по чьей воле громили ногайские улусы да побили охрану ногайского посольства на переволоке у Соснового острова, а потом, спустя несколько дней, на том же месте подстерегли ногайскую орду в шесть сотен человек и почти всех изрубили до смерти. Я им, ногаям, сказывал, что набеглых разбойников громили повелением Боярской думы, мстили за их воровские набеги на Алатырские и Темниковские окраины. А посольскую стражу побили своей волей, оставив, однако, посла живым и три десятка людей при нем, а караван себе взяли. Стражу побили, потому как и они служилые люди, так что и жалеть их нет причины. А что посла пограбили своей волей, так это видно из государева указа, чтоб атаманов Ивана Кольцо и Богдана Барбошу за такое побитие изловить и предать смерти. Первого атамана в живых уже нет, а второй, сам видишь, в ногайскую землю глубоко проник. От волка спасаясь, к медведю, дескать, в берлогу влез Богдан! Но не о старых обидах приехал говорить посланец царя, а о делах сего дня!
— О чем же, Митя? Удалось что-нибудь прознать? — взволновался не на шутку Матвей, понимая, что приезд русского посла в ногайскую орду вызван большим интересом Боярской думы к замирению с ханом Урусом. Но из-за чего разгорелся новый сыр-бор? Неужто только по той причине, что казаки вошли в степь, где кочевали ногайские мурзы со своими улусами?
— Об этом мне сказывал сам посол Хлопов, — пояснил Митяй, поскреб ногтями правую румяную щеку, на которой только что сидел проголодавшийся комар, улыбнулся, видя, что его слова вызвали крайнее удивление атамана. — Ну да! Когда утром стало известно о том, что нас троих не порвут конями за ноги, а обменяют на пленных ногаев, государев посол Хлопов, с разрешения хана Уруса и при их толмаче, сказал, что он прибыл в орду для пояснения, зачем повелением царя Федора Ивановича поставлены новые города на реке Самаре и на реке Уфе. И вот в уведомление вас, атаманы, посол вручил мне список с государева послания хану Урусу. Посол хочет, мне кажется, упредить о страшном наказании, которое может постичь наше вольное казацкое воинство. — Митяй бережно вынул из-за пазухи кафтана свернутую трубочкой плотную бумагу и протянул ее атаману: — Я не читал это, потому как грамоте не обучен.
Матвей Мещеряк принял список с грамоты, развернул, пробежал глазами первые строчки.
— Чудно! Писана грамота не к Урусу, а к Араслану мирзе, сыну хана, улус которого ближе всех к новому городу Самаре кочует. Ну-тка, позрим, что пишет московский царь, — Матвей услышал за спиной шаги, обернулся. К ним подошла Марфа, взглядом спросила, можно ли и ей присесть у костра. — Садись, Марфуша, какая может быть тайна, ежели она ведома нашим заклятым врагам — ногайским мурзам! Слушайте: «А мы на Волге и на Самаре вас велели беречи накрепко и ваших улусов от казаков, чтоб отнюдь никаков казак не воровал и на ваши улусы не приходил, того для есмя и город поставили на Самаре, чтоб вам и вашим улусам было бережнее; да и на Белой Волошке город есмя того для поставили, чтоб вам от казаков не было воровства. А которые воры казаки будут на Яике или вверх Самары, и вы б сослася в наш город на Самару с нашими воеводами на тех воров ходили с нашими людьми вместе и их побивали и, имая, вешали. А мы в Самарской город воеводам своим писали, а велели им с вами на воров на казаков, которые громят ваши улусы и наших торговых людей громят, посылати стрельцов и казаков с огненным боем с вашими людьми вместе, и тех воров побивати и, имая, вешать, и вы б ныне кочевали
Митяй, ковыряя в углях то и дело вспыхивающим сухим прутиком, первым нарушил тягостное молчание. Он покосился на атамана, добавил к словам грамоты новое нерадостное сведение:
— Сказывал еще посланец Хлопов, что хан Урус задерживает его у себя и не отпускает на Москву. И сколько будет держать — бог весть! Наверно, хочет заставить царя Федора Ивановича порушить новые города и впредь таковых не строить!
— Или ждет, каков будет ратный успех у ногаев здесь, у Кош-Яика! — Эта догадка пришла к Матвею неожиданно, мелькнув в голове, словно искра в костре. — Побьют нас — возгордятся показанной ратной силой, а будет, что наш верх выйдет, тогда и посла отпустят в Москву, и гордыни у хана поубавится! Вот так-то, брат Митяй! Опять же получается, что мы Руси служим без государева жалованья, а все же кругом числят нас ворами, велят недругам побивать нас и, поймав, вешать. Да ладно бы одни ногаи на нас шли, а то и стрельцами стращают! Да-а, вот и получается у тебя, атаман Матвей, что пожить тебе с семьей тихо-мирно на Руси так и не придется, как о том мечталось в Сибири… И то знать надо, что куст степного перекати-поля недолго на одном месте растет: созрел, дождался своего порыва ветра и… понесло его по ковыльному морю невесть в какие края!
Марфа, успокаивая взволнованного и расстроенного мужа, негромко сказала то, что подумалось ей после услышанного:
— Кажется мне, Матвеюшка, что про стрельцов писано в успокоение ногайских мурз, а посылать их супротив казаков вряд ли отважатся, зная, какие убытки понесут воеводы в походах! Ты пойдешь к старшому атаману?
Матвей неторопливо, все еще обдумывая прочитанное, поднялся с бревна, ответил:
— Да, Марфуша. Надо и Богдану знать о грамоте царя Федора Ивановича… Боярская дума сызнова выдала нас ногаям с головой, когда ей надумалось ублажить нескольких неспокойных мурз около новых городов! А думалось мне, что на Яике будет сильное казацкое войско на службе государевой, этакая наковальня перед ногайским молотом, которым степняки извечно бьют Русь по слабым бокам!.. Боюсь, мои задумки не по нраву будут и ногаям, и Боярской думе, весьма жаль! — Матвей молча развел руками и скорым шагом направился в сторону домика, в котором проживал бывалый казацкий атаман Богдан Барбоша.
Тревожные сигнальные дымы поднялись над восточным лесом недели через три после обмена ханской сестры Айгуль на казаков. Когда с ближней сторожевой вышки ударил пищальный выстрел, Матвей Мещеряк вскинул руку над головой и зычно выкрикнул:
— Убрать учебные сабли! Кажись, пришло время показать ногаям, чему мы за лето научились! Слыхали, казаки, сполошный выстрел? Это знак, что не степной курганник над Кош-Яиком пролетел, а идет на нас хан Урус со своими коршунами! А чтобы не клевали эти коршуны наши мертвые глаза — стойте в драке крепко, себя берегите и товарища рядом поддерживайте, ежели ему трудно будет. Мало нас, но в дружбе наша ратная сила!
Новоизбранные казаки, отставив деревянные учебные сабли, опоясались настоящим оружием, поклонились атаману, благодаря таким образом за то, что успел до прихода ногайской орды обучить их воинскому искусству, и быстро разошлись по заранее указанным местам на валу, чтобы встретить степняков огненным боем.
Матвей бегом поспешил к своей избе надеть кольчугу, шлем, взять пищаль и поторопиться на берег, где уже был атаман Барбоша с караульной сотней конных казаков — они уговорились, что будут поочередно при охране своего табуна и стада на случай появления ногайцев в изрядной силе.
— Идут? — только и спросила Марфа, встретив Матвея у порога. Здесь же появился и встревоженный выстрелом Наум Коваль с пищалью в руках и с кисами, полными пороха и готовых пуль.
— Похоже, сам Урус в гости жалует, — ответил Матвей, прошел в тесноватую горницу привычно облачаясь в ратную бронь. — Тебе, Марфуша, быть дома и оберегаться от случайной стрелы, которых прилетит сюда не одна сотня, да еще и с пучками горящей пакли! Не забывай, ты теперь не одна, а вынашиваешь будущего отважного казака, а может статься, и атамана! — Матвей повернулся к молчаливому тестю, попросил: — Не выпускай ее из избы, ради бога! Знаю ее норов, не стерпит и полезет в свару!