Последний бой Лаврентия Берии
Шрифт:
– А те невинные люди, которые будут уничтожены, вас не смущают? – уже иным тоном, гораздо тише, но все же спросил Берия.
– Лес рубят, щепки летят, – так же медленно ответил вождь. – Мы будем тщательно контролировать каждое дело, связанное с кандидатами на партийные посты: как товарищ Ежов, так и Политбюро. Конечно, возможно, за чем-то мы и не уследим. А что вы думаете, товарищ Берия, когда мы будем воевать с Гитлером и нам станут говорить: в этой войне гибнут женщины и дети, давайте прекратим сопротивление… Вы думаете, как нам тогда надо будет поступить? Когда ты, наконец, станешь не директором республики, а политиком, Лаврентий?! Иди и подумай обо всем, что я тебе сказал. Если придумаешь что-нибудь умное, сообщи…
Берия пошел было к дверям, но уже у порога обернулся. Он совсем забыл второй вопрос, ради которого шел сюда.
– Товарищ Сталин… Как умер Серго?
– Ты не знаешь?
– Я знаю то же, что и все. У него отказало сердце. Но это официальное сообщение, а болтают разное… Говорят, что его убили троцкисты, и что он сам троцкист, и еще всякие глупости…
– Я тебе скажу, что было. Когда Серго находился на работе, у него на квартире прошел обыск. На следующий день мы с ним встретились. Потом мы говорили по телефону. О чем мы говорили, я тебе сказать не могу, ты не член Политбюро. Но мы очень поссорились. После этого разговора он покончил с собой. Вот все, что было.
Берия опустил голову и взялся за ручку двери. Естественно, про самоубийство Серго он знал. Но в виновность его все равно не верил…
После февральского пленума начался ад. Берия не боялся выборов: что будет, то будет. Если его не изберут, работа найдется. Может быть, даже отпустят учиться наконец… Впрочем, его собственные позиции оказались непоколебимы, Грузия оценила его труд, и грузины снесли бы с дороги любого, осмелившегося выступить против Берии. Зато что началось по стране! Секретари всех уровней и их конкуренты вышибали друг друга из борьбы в основном с помощью доносов в НКВД. К ним очень быстро присоединились чиновники, ученые, писатели, спешившие таким же образом решить личные и служебные вопросы. То же начиналось и в Грузии. Берия пытался проверять дела, но это оказалось заведомо бессмысленным – впрочем, на этот счет он и не обольщался. Оставалось надеяться, что кадры Грузинского НКВД хотя бы относительно надежны. «Наверху», в пределах видимости центрального аппарата, все было пока прилично, а в каждый райотдел не поедешь. Поэтому он ограничивался участием в разматывании антиправительственного заговора, без которого в традиционно оппозиционной и сепаратистской Грузии, само собой, не обошлось.
Ко всему прибавилась еще одна забота: оказалось, сын плохо умеет держать язык за зубами, обсуждая с товарищами происходящее.
Пришлось раз за разом проводить с ним работу, но мальчишка упорно не желал ничего понимать.
– Папа, ну почему нельзя?
– Пойми, – снова и снова объяснял Лаврентий, – ты ведь сын первого секретаря. И все, что ты скажешь другим людям, даже если это всего лишь твое мнение или твои выдумки, все будут передавать из уст в уста так, словно бы это я сказал. Люди будут говорить: он ведь сын Берия, он знает. А ты ничего не знаешь…
– Но я и не говорю ничего такого, что может тебе повредить, – не сдавался Серго.
– Это тебе так кажется… Возьми за правило: никогда не говори того, чего не знаешь точно.
Нина тоже все больше хмурилась и нервничала. Среди арестованных было немало ее друзей. В научной и творческой среде писали друг на друга доносы с неослабевающим азартом, сводя с их помощью самые разные счеты.
– Ну и что твой товарищ Сталин? – все чаще спрашивала она. – Почему он такое допускает?
Берия прекрасно понимал, Сталин не может ничего сделать с этим кровавым валом, как не мог ничего сделать и он сам. Окольными путями он узнал – НКВД уже дважды заговаривал об его аресте – значит, и на него тоже есть показания. Но Сталин держал слово: Политбюро своих не сдавало. Формулу «разберемся – выпустим» в этом случае он не признавал.
– Наши враги в партии и в органах будут стараться утащить с собой как можно больше честных людей, – сказал он Ежову. – Нельзя этого допустить. Передайте на места, чтобы каждое дело на человека, который по агентурным данным политически безупречен, проверяли особенно тщательно.
И уж кто-кто, а Берия был действительно политически безупречен. Политикой он просто не интересовался, добросовестно и некритично выполняя любую инициативу ЦК, не затрагивавшую экономику. А в том, что касалось экономики, разногласий с Политбюро у него тоже не было, поскольку государственная дисциплина есть государственная дисциплина.
К июньскому пленуму тридцать седьмого года выборы закончились. Казалось, самое страшное позади. Но на самом деле все еще только начиналось…
…До конца пленума оставался день, когда Сталин вызвал Берию к себе. Сталинский помощник почему-то провел его через боковую дверь, минуя секретариат. Вождь быстро и тревожно ходил по кабинету, куда быстрее, чем обычно. Он жестом пригласил Лаврентия следовать за собой, открыл дверь в глубине кабинета, за которой была комната отдыха, впустил его и снова прикрыл, оставив небольшую щель. Берия сел на стул так, чтобы видеть хотя бы часть кабинета, и замер, словно в засаде.
Буквально через пять минут к Сталину пришли Молотов с Ворошиловым, затем Ежов и Генеральный прокурор Союза Вышинский. Больше никого, только эти четверо.
– Товарищи, – начал Сталин. – Через два часа у нас начнется экстренное заседание Политбюро, перед которым я хочу обсудить с вами один документ.
Он взял со стола лист бумаги. Лаврентий весь превратился в слух.
– Сегодня, – продолжал Сталин, – первый секретарь ЗападноСибирского краевого комитета партии товарищ Эйхе передал нам письмо. Он сообщает, что в Западной Сибири вскрыта крупная контрреволюционная организация среди высланных кулаков. Он считает эту организацию крайне опасной и просит полномочий на применение к ее активистам высшей меры наказания. А поскольку организация очень многочисленна и ситуация угрожающая, товарищ Эйхе просит, – Сталин особо выделил это слово, и Берия понял, на самом деле западносибирский Первый не просил, а настаивал, – права рассматривать дела во внесудебном порядке, тройками. Ну и, разумеется, он хочет особых полномочий для органов внутренних дел края. Как видим, товарищ Эйхе вдруг обнаружил у себя контрреволюционную организацию, и просит дать ему чрезвычайные полномочия. Я полагаю, тысяч пять активистов повстанческого движения он у себя найдет. Какие будут мнения, товарищи?
В кабинете повисла мертвая тишина.
Первым заговорил Вышинский.
– Это безумие, товарищ Сталин. Мы только-только приучили чекистов и партийных начальников хотя бы отчасти считаться с законом. Если сейчас дать им чрезвычайные полномочия, все пойдет насмарку. Это снова будет тридцатый год, только теперь станут уже не раскулачивать, а расстреливать. Я считаю, Эйхе надо отказать.
– Ваше мнение, товарищ Ежов? – спросил Сталин.
– Не знаю… – с сомнением проговорил крохотный нарком внутренних дел. – С одной стороны, организация подозрительно велика. А с другой – начальник Управления НКВД по Западной Сибири товарищ Миронов – человек серьезный, склонности к «липачеству» за ним не наблюдается. Кроме того, ситуация действительно угрожающая. Еще осенью расстрел тысячи человек казался нам такой крайней мерой, что вы, товарищ Сталин, вычеркнули эту цифру из моей записки, а сейчас арестована уже не одна тысяча, и процентов пятьдесят из арестованных идут по подрасстрельным статьям. Лично я после дела Тухачевского готов поверить во все, что угодно.
– Вы уверены в своем наркомате, Николай Иванович? – послышался глуховатый голос. Берия не видел, кто говорит, однако узнал Молотова. – В какой степени на него можно положиться?
– За последнее время мы вычистили больше тысячи врагов, пробравшихся на достаточно серьезные посты, – бодро ответил нарком. – Сейчас органы внутренних дел управляемы и вполне контролируют ситуацию. Я считаю, можно дать сибирякам полномочия, которых они требуют, под двойным плотным контролем, прокуратуры и центрального аппарата.