Последний из праведников

Шварц-Барт Андрэ

Двое суток Эрни лежал на кровати, дрожа от какой-то странной лихорадки, и ждал своей очереди. Перед глазами чередой проходили его близкие. Иногда у него появлялось желание спуститься вниз, выйти на улицу, примкнуть к одному из движений, которые теперь возникали в гетто и за его пределами. Рассказывали о подвигах каких-то молодых героев среди евреев. Но что толку? Даже все немцы, какие только есть в этом мире, не могут расплатиться за одну невинную голову, а кроме того, говорил он себе, героическая смерть была бы для него слишком большой роскошью. Нет, он не хотел выделяться, не хотел покидать траурное шествие еврейского народа.

Когда

стало ясно, что немцам он пока еще не понадобился, он спустился с шестого этажа и отправился на работу. В этот день к нему на улице подошла невысокая француженка в трауре к протянула ему руку. Еще через неделю старый рабочий в спецовке уступил ему место в метро.

— Потому что они тоже люди! — крикнул он, гневно оглядев окружающих. — Разве человек выбирает себе материнское чрево!

Эрни не воспользовался любезностью рабочего, но даже вечером по дороге в синагогу все еще улыбался, вспоминая о нем. Эрни нашел синагогу почти пустой, откуда и заключил, что днем была облава. Всего несколько самых набожных стариков, как всегда, сидели на темных скамьях, и плакали за перегородкой две-три женщины. И снова Эрни задал себе вопрос: что влечет его сюда? Как он ни старался, ему еще ни разу не удалось постичь Бога, а теперь и подавно между ним и Всевышним стояла стена еврейских стонов, возносящихся к небу.

На улице развлекалась компания золотой молодежи. Один из них пытался подергать за бороду старого верующего, который ошалело отбивался, стараясь не уронить молитвенник.

— Монжуа Сен-Денис! — с досадой крикнул молодой человек, и тотчас же к нему на помощь подбежали еще несколько весельчаков с криками “Во имя Бога и моего права!”.

Уходя с поля их подвигов, Эрни увидел еще одну сцену. Два французских “патриота” зажали в угол невысокого роста девушку с желтой звездой и, заливаясь смехом, тискали ее, а она, как могла, отбивалась. С минуту он смотрел на это зрелище, но не выдержал и, импульсивно бросившись вперед, расшвырял молодых людей (те просто растерялись от неожиданности), схватил девушку за руку и со всех ног помчался с ней по улицам Марэ, которые чудом оказались пустыми.

Возле улицы Риволи, где, как всегда, было большое движение, они остановились. и тут только Эрни с удивлением заметил, что девушка хромает.

— Я вам очень обязана, — сказала она на идиш, когда они стояли на краю пустыря возле улицы Жоффруа-Лание.

Девушка тяжело дышала, по лбу у нее струился пот. Эрни показалось, что она немного похожа на цыганку. Рыжие взлохмаченные волосы, ситцевое платье мешком, матовые щеки, как у уроженки Прованса, не то дерзкий, не то простодушный вид, которым его так привлекали девчонки на дорогах от Камарга до Сент-Мари-де-ля-Мэр. Желтая звезда была на ней как яркий брелок, как броское цыганское украшение.

— Они, правда, ничего такого со мной не сделали бы, — добавила она, улыбаясь, — не большая я красавица.

Эрни в недоумении посмотрел на нее. Они смущенно разняли руки. Девушка начала что-то болтать насчет вечной признательности и так далее.

— Вы не очень устали? — чуть резковато перебил ее Эрни.

— Нет, а почему вы спрашиваете? Ах. вы беспокоитесь о моей ноге? — сказала она самым непринужденным тоном.

— Да, — не сразу ответил Эрни, — я беспокоюсь о вашей ноге.

— Ерунда, о ней не стоит беспокоиться. На вид она не очень-то, но когда доходит до дела, так она еще крепче здоровой. Ну, подруга, — шутливо обратилась она к больной ноге и, наклонившись, похлопала по

ней, — один раз ты уже сломалась — и хватит.

— Вы далеко живете? — поспешно спросил Эрни, словно стараясь перевести разговор на другую тему.

Девушка распрямилась.

— Нет, в двух шагах отсюда, — улыбнулась она.

— Все же возьмите меня под руку, пожалуйста, ладно?

Девушка вдруг покраснела и, не сказав ни слова, испуганно взяла его под руку. Молодые люди вышли по улице Жоффруа-Лание к Сене и отправились вдоль берега под удивленными взглядами прохожих. Хотя странная девушка и взяла Эрни под руку, она старалась не опираться на него, так что их руки соприкасались, только когда она ставила на землю больную ногу…

— Знаете, она у вас совсем немножко короче другой, — простодушно сказал Эрни самым обыденным тоном.

Но не успел он произнести эти слова, — как раздался звонкий смех, и, убрав свою руку, девушка "прошла несколько шагов самостоятельно, подчеркнуто хромая и хитро поглядывая на Эрни, словно приглашая его убедиться в обратном.

— Ну, как? Совсем немножко? — сказала она весело.

Эрни подошел к ней и на сей раз без спроса взял ее под руку так, что ей пришлось на него опереться. Будто испугавшись, она молча и покорно зашагала рядом с ним, почти не хромая. Вдруг они оба расхохотались и так же неожиданно вместе замолчали; потом снова рассмеялись, смущенные и обрадованные таким единодушием.

— Ну, а теперь? Все еще чувствуете, что она короче? — задумчиво спросил Эрни.

— Нет, теперь не чувствую, — так же задумчиво ответила девушка.

На набережной кружился белый пух, облетавший с платанов. Десятью метрами ниже Сена катила свои воды, сдавленные городом. Мимо молодых людей проехало случайное такси, увозя с собой отражение мотоциклиста с высунутым языком и толстой дамы с муфтой, которая восседала в его коляске и, видимо, наслаждалась парижской весной. Несколько солдат Вермахта тоже прогуливались по набережной, и Голда (так звали девушку) сказала Эрни, что, поддерживая ее обеими руками, он прикрывает свою звезду, а это опасно. Потом она стала выдумывать разные истории, в частности, что у нее теперь второй муж и что она решила уйти от него, как только подвернется новый претендент на ее руку. Эрни слушал эту болтовню, не вникая в ее смысл, и думал лишь о том, как легко и свободно ему дышится, в полную грудь.

— Ну, вот, — говорила она через каждые пять минут, — здесь уже можете меня оставить, не стоит вам затрудняться.

Но и эти слова не производили на Эрни никакого впечатления. Он их воспринимал как часть того удовольствия, которое он испытывал в присутствии Голды от всего вокруг. Все преображалось в ее присутствии: дома начинали плясать в теплом воздухе. Сена журчала, как деревенский ручеек, парижский гул становился гармоничным… И когда Голда роняла эти пустые слова, Эрни лишь легонько приподнимал ее от земли, словно хотел сделать их еще воз-душнее.

Когда они ушли с набережной, Голда повела его в один из многочисленных тупиков среди прогнивших домов, неподалеку от Сены, за площадью Бастилии. На его просьбу о новой встрече она ответила шуткой и в шутку же спросила, в какие часы он работает. Мысль о том, что ее “спаситель”, как она его шутливо называла, будет ждать ее завтра в таком-то месте, в такой-то час, явно забавляла девушку. Однако перед узкой толевой дверью, небрежно протягивая на прощанье руку, она тихонько спросила:

— Вы действительно придете, господин Эрни?