Последний поклон президента
Шрифт:
– Ну, еще, вот: вы задаете вопрос о противостоянии Белоярска и Москвы в последнее время. Я не знаю, на что вы намекаете, и о чем идет речь, но ответить на него я тоже не могу, поскольку это совершенно не так!
– заверил Еву Попов.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, нет никакого противостояния! Нет и быть не может! Есть некоторые рабочие моменты, в которых возникают трудности, но это всего лишь решаемые рабочие моменты! И больше ничего! Ну и, в конце концов, сейчас не то время, чтобы давать такие комментарии - траур у нас все-таки! Люди погибли!
Ева внимательно посмотрела на Попова и кивнула головой:
– Хорошо, господин Попов, но вот вся изюминка моего интервью как раз и заключалась в этих двух вопросах. Я думаю, что вы зря отказываетесь от них. Во-первых, это рейтинг вашему имиджу. Во-вторых, у нас в Германии есть интерес к вашей территории. К области. Но вкладывать деньги без реального владения информацией бизнесмены вряд ли станут!
– Нет, простите, фрау Штольц, если не ошибаюсь?
– Фройлен Штольц, - поправила его Ева.
– Фройлен, мне имидж сейчас ни к чему! И я не уполномочен рассуждать об этом, - Попов виновато улыбнулся.
– А тогда зачем вы вообще согласились на интервью?
– удивилась Ева.
– Ну, отказать такой солидной телекомпании было бы невежливо. У нас все-таки информационный доступ есть, и мы замыкаться ни перед кем не будем!
– Попов говорил это, как будто читал инструкцию, написанную для него несколько минут назад.
Смирнов это прекрасно понял, но понимала ли это Ева? И тут его словно кто толкнул внутри. Он включил камеру и начал снимать без команды. Причем, Ева даже не успела приколоть микрофон в петличку пиджака Попова. Она лишь приготовилась это сделать, но вопрос, заданный Андреем, перечеркнул все.
Смирнов выпрямился и, глядя прямо в глаза Анатолия Ивановича, неожиданно спросил:
– Извините, господин Попов, а знали ли вы о тех списках, которые были у Гусева в момент катастрофы?
Попов изменился в лице. Он вскочил, как будто с раскаленной сковородки, и, покраснев, заревел, словно раненный бизон:
– Что?! Какие списки? Я ничего не знаю! Не буду я вам ничего говорить! Я предупреждал, что ни на какие вопросы, тем более провокационные, отвечать не буду! Хватит!
Ева от неожиданности отпрянула назад в кресле. Помощник, низенький мужичок в черном костюме, кинулся к Андрею, пытаясь повернуть камеру в сторону. Но Смирнов не давал ему это сделать. Попов в это время, махнув рукой, резко развернулся и побежал по паркету кабинета в дальний угол, где находился запасной выход.
– Немедленно прекратите съемку! Немедленно, - визжал помощник.
– Пошел ты!
– рычал на него Андрей.
– Андрей, что ты делаешь?
– вторила мужичку Ева.
– Пусть ответит! Пусть ответит на вопрос!
– крикнул в отчаянье Андрей.
Но было уже поздно. В кабинет заскочили два охранника и схватили Андрея за руки. Помощник спокойно повернул камеру и, нажав на кнопку, достал из нее кассету. Тяжело дыша, он посмотрел на Еву и взволновано сказал:
– Извините, фрау Штольц! Но это кассета не покинет здания администрации, пока не будут стерты эти кадры!
Ева обреченно молчала и с ужасом смотрела на происходящее....
....Через полчаса они с опущенными головами вышли из здания администрации. Андрей, как военнопленный, плелся позади со штативом на плече. Ева шла медленно, хотя у нее внутри все кипело. Девушка понимала, что если сейчас посмотрит на Смирнова, то сорвется, а это недопустимо. Еще перед поездкой в Сибирь шеф предупреждал ее, что будут чрезвычайные ситуации, которые будут отнимать много нервов. Но выходить из них надо с честью, потому как она - представитель их телекомпании. Ей непозволительно опускаться до грубостей и хамства. Поэтому Ева шла, опустив голову, и не хотела смотреть на Андрея, понимая, что может не выдержать и отбросить фирменные стандарты.
Подойдя к высокому гранитному бордюру у лестницы, девушка остановилась и, достав из кармана сигареты, закурила. Глубокая затяжка немного успокоила.
– Ева, извини, но я должен был это спросить. Я завтра не буду с тобой работать, я больше не могу, - грустно сказал ей Андрей.
Ева не отреагировала на его слова. Она молча курила, разглядывая голубые ели за бордюром. Странно! Как все тут странно! Ели - как у Кремля, стандартные деревья русской власти, торжественные и печальные.
– Я должен сейчас уехать, вернее, уйти, мне надо срочно уйти! Ева, ты меня слышишь?
– с тревогой в голосе спросил Андрей.
Ева медленно повернулась и посмотрела ему в глаза. Грусть и тревога. Лицо напряжено. Красивый русский мужчина. Такой далекий. Ева выбросила сигарету в сугроб и поймала себя на мысли, что поступила, как русская: такого она бы в Германии не сделала, обязательно бы нашла урну.
– Что за списки?
– Списки? Какие списки?
– не понял ее вопроса Андрей.
– Ну, ты спросил про списки, он нервничал, этот Попов, после этого все началось.
– А, списки, ну, это ... совершенно другое дело, это сложно! Не надо тебе этого знать. Это совсем не то...
– Андрей потупил в глаза землю.
– Ева, мне надо идти! Вернее, ехать! Поехали, я поставлю камеру, вернее, сдам и мне надо идти!
– Нет, я хочу знать!! Скажи мне, что это за списки?
– настаивала Ева, с нажимом выговаривая каждое слово.
Смирнов переминался с ноги на ногу. Он осторожно посмотрел на Еву и, медленно поставив штатив на землю, тихо ответил:
– Это опасно, не надо тебе знать! Лучше, знаешь - позвони в Берлин, пусть они пришлют другого оператора. Я не могу работать!
– Он приедет завтра, я же сказала...
– А еще лучше - вообще уезжай домой!
– не слушая ее, сказал Андрей.
– Андрей! Я сама решаю, что мне делать. Я большая женщина! Мне тридцать!
Андрей улыбнулся и грустно ответил:
– У нас говорится не большая женщина, а большая девочка. Или взрослая женщина.
– Какая разница! Я тебя сейчас не об этом спрашиваю! Ответь мне, что это за списки?
Смирнов внимательно посмотрел ей в глаза:
– Я не могу тебе этого сказать, извини.
Ева взяла его за руку. Ладонь была холодной. Андрей вздрогнул и, опустив глаза, пробубнил: