Последний порог
Шрифт:
Эккер встал и, сделав несколько шагов, остановился возле врача, а затем положил ему на плечо свою маленькую руку.
— Я понимаю тебя, очень хорошо понимаю, — сказал он и, сделав еще несколько шагов, выпустил изо рта клубы табачного дыма, который медленно потянулся к открытому окну. Эккер понимал, что настало время действовать. Остановившись у стола, он загасил сигарету и, повернувшись к Чабе, сказал: — Можете поверить, дорогой друг, что мне тоже нелегко. Я не хотел давать вам такого поручения, но подумал: а кто же тогда выполнит его? Представляете, что произойдет, если на
— Милана?! — с изумлением воскликнул Чаба, делая вид, что он об этом впервые слышит. Голос его слегка задрожал, что свидетельствовало о том, что он сыграл неплохо.
— Разве вы не знали, что мы его схватили?
— Не знал, — вымолвил Чаба, бледнея.
— К сожалению, наш друг Милан совершает большую ошибку: он не желает говорить. Сверху получено указание прикончить его, но ведь это чересчур жестоко. Я хочу, чтобы вы были рядом с Миланом, заботились о его здоровье, более того, о его жизни...
— А в чем, собственно, состоит вина Милана?
Эккер скупо рассказал о деятельности Радовича.
— Я сам разговаривал с ним, просил его, умолял, чтобы он не отказывался давать показания, но безуспешно.
В этот момент в кабинет вошел Вебер.
— Господин профессор, он потерял сознание, — доложил Вебер. — Думаю, необходимо вмешательство врача.
Чаба невольно закрыл глаза: видеть, как пытают Милана, было свыше его сил. Он сидел в углу, и ему казалось, что его вот-вот вывернет наизнанку. Тогда он машинально начал считать про себя, однако это не помогало. Чаба знал, Чаба чувствовал, что Бабарци наблюдает за ним, а боковым зрением видел, как тот ехидно ухмыльнулся.
Чабе казалось, что он каждую минуту может упасть в обморок, были моменты, когда ему чудилось, что все это лишь тяжелый сон, что он скоро проснется, а Андреа спросит его о том, как он спал. Однако он понимал, что никакой это не сон, а он, вопреки желанию, является очевидцем того, как истязают человека. Этой пытки он но забудет до последнего дня своей жизни, как не забудет и эти ужасные минуты. Каждый удар, нанесенный Милану, болью отзывался в Чабе, как будто били его самого. Чаба чувствовал, что если он возьмет себя в руки и не преодолеет собственную слабость, то совершит какой-нибудь необдуманный поступок. Быть может, самым умным сейчас было бы вынуть из кармана служебный пистолет и, застрелив мучителей, пустить себе пулю в лоб? Голос Бабарци он слышал откуда-то издалека-издалека:
— Говори наконец, негодяй! Говори, а не то переломаю руку!
Милан застонал, из горла его вырвался сдавленный хрип.
Чаба с трудом открыл глаза. Яркая лампа освещала истерзанное тело
Вебер курил, равнодушно взирая на изуродованную жертву. Лицо элегантного гусарского офицера Бабарци заливал обильный пот. Ткнув пальцем в сторону Милана, он приказал солдатам, которые находились тут же:
— Положите его на живот и свяжите руки!
Неуклюжий солдат, с лицом крестьянского парня, принялся выполнять приказание. Носком сапога он поддел Милана под поясницу. Другой солдат, верзила, схватил узника за волосы.
— Оставьте его! — Чаба сам не узнал своего голоса: он был каким-то чужим, жестким. Но Чаба очень обрадовался, что еще может говорить. — Я сказал: оставьте его!
Голова Милана глухо ударилась о бетонный пол.
— Я вам что приказал?! — заорал Бабарци на растерявшихся было солдат.
— Ты что, не видишь, что он без сознания? — бросил Чаба, подходя к майору.
— Он притворяется.
Вебер встал со своего места:
— Доктор, осмотрите арестованного, вы несете за него полную ответственность. Приводите его в сознание.
Бабарци отступил назад. Достав портсигар, он закурил.
Чаба опустился на колени перед распростертым Миланом. Страх и отвращение исчезли, он вновь чувствовал себя врачом, который видит перед собой страдающего человека, видит его многочисленные кровоточащие раны. Чаба уже ничего не боялся: врач взял в нем верх над испугавшимся, ужаснувшимся человеком.
Он с трудом нащупал пульс Милана — сердце билось медленно и неритмично, его тоны почти не прослушивались.
— У него внутреннее кровоизлияние, — сказал Чаба, обращаясь к Веберу. — Если вы и дальше намерены пытать его, то я снимаю с себя ответственность за его жизнь.
Бабарци подошел поближе к Чабе и, выпустив ему в лицо клуб табачного дыма, спросил:
— Внутреннее кровоизлияние? Откуда ты взял такую глупость? У тебя что, глаза рентген заменяют?
Охотнее всего Чаба в этот момент двинул бы майора по роже, но он только рукой отогнал от себя дым и совершенно спокойно сказал:
— Знаешь, Бабарци, я, конечно, ничего не понимаю в пытках, но я врач, а свою профессию я освоил не хуже, чем ты свою...
— Если доктор установил внутреннее кровоизлияние, то так оно и есть, — вступил в перепалку Вебер. — Вы в состоянии остановить кровотечение?
— Попытаюсь, однако если мне что и удастся, то избивать вам его не придется. Пока не придется... Я хотел бы, чтобы вы доложили об этом господину профессору.
Вебер ушел. Чаба сделал Милану укол в руку, а затем промыл раны.
— Положите его на топчан, но только осторожно! И выключите наконец ваш дурацкий рефлектор.
— Здесь не санаторий, — ехидно заметил Бабарци.
Чаба ничего не ответил. Присев на край топчана, он закурил, не сводя глаз с Милана.
Солдаты стояли в сторонке, переминаясь с ноги на ногу.
Вскоре вернулся Вебер.
— Сейчас сюда придет сам господин профессор, — сообщил он.
Бабарци снова включил рефлектор, направив его свет на лицо Чабы.
— Погаси! — выкрикнул Чаба.