Последний тамплиер

Гайворонский Федор

Я опять мысленно вижу вдалеке гордый силуэт замка ла Мот. Рядом со мной — Гвинделина. Я нежно глажу ее живот, зная, что в нем зародилась новая жизнь. Что если графиня ла Мот предложит вступить с ней в брак? Выбирать не приходится — либо я, либо кто-то другой, например ле Брей. Если ее мужем станет ле Брей, он наверняка нападет на меня объединенным войском. И тогда — крах всему. Ле Брей задушит меня данью. Любой договор с графиней, каким бы он не был — просто договор, который всегда может быть ею нарушен. Значит — брак с ней есть единственная возможность сохранить имение и умножить его силу. Если зайдет речь о браке, я соглашусь. Что же тогда делать с Гвинделиной? Надо будет постараться договориться обо всем с графиней. Наверняка у нее тоже кто-то есть. Ле Брей? Вряд ли. Он пьяница, кутила, и по слухам, страдает

испанской болезнью. Значит — кто-то из слуг. Я предложу графине земли. У ле Брея мало земель, его отец промотал часть владений. Правда, у него хорошее войско, но через год-другой и мое, думаю, будет не хуже. Осталось убедить в этом графиню. Тогда я стану графом ла Мот.

Слуги говорят о святом Якове — о том самом отшельнике, который собирался совершить над Гвинделиной казнь. Половина крестьян считает его святым, половина — сумасшедшим. Я придерживаюсь третьего мнения — святой Яков является шпионом Папы. С мая его не видели в наших местах. Наверное, он отправился в Авиньон доложить Папе о языческом разгуле, вновь совершенном в ночь на первое мая. Яков, конечно, расскажет о Гвинделине. Ну и что? Мне наплевать на Папу. Пусть сегодня времена уже не те, но его влияние на территории герцогства по-прежнему не велико. В конце-концов праздник Майского дерева подобным образом отмечается повсюду. Казнить же своих подданных, после герцога, имею право только я, но уж никак не проклятый отшельник. Подати в этом году будут оплачены моим поместьем полностью. Мы подготовим войско, обучим, вооружим. Пошлем герцогу вина и гончих собак. Если он затеет войну — повоюем. Беспокойство — пустое занятие.

После полуночи, когда все, кроме стражей, улеглись спать, собаки, бывшие в обозе, подняли лай. Стражник сказал, что собаки кого-то почуяли. Двое наших отправились посмотреть в чем дело, но ничего не нашли. Наутро мы обнаружили невдалеке от лагеря следы копыт. Осмотрев отпечаток подковы, Гамрот сказал, что подкова не местного изготовления. Такие подковы делают на востоке. Изучив следы, я согласился с ним, мысленно пожалев о том, что утром первого мая не удосужился пойти в лес и найти следы копыт лошади того … человека.

К полудню мы прибыли в ла Мот, выслав предварительно гонца. Нас встречали гирляндами цветов, музыкой и восторженными приветствиями. Спешившись, я помог Гвинделине сойти с повозки и услышал за спиной голос, который заставил меня обернуться:

— Баронет, приветствую вас в моих владениях!

Ко мне шла, улыбаясь, в сопровождении двух богато одетых девушек невысокая черноволосая женщина. Я сразу понял, что она — графиня. Стройная, властная, с крепкой, широкой фигурой. Она была красива, если не считать слегка массивного подбородка, который, впрочем, обрамленный пышными волосами, не бросался в глаза. Над верхней губой проглядывал легкий черный пушок. Но он не портил ее благородного ясного лика. Я встал на колено, и коснулся губами ее руки. Рука была мягка и пахла молоком. Потом я преподнес графине восточные золотые подвески, которые она поспешила сразу надеть. Рубины кроваво засверкали в лучах солнца. В ту же минуту я подумал о том, что обязательно подарю что-нибудь подобное Гвинделине, и от мысли, что не сделал этого раньше, ощутил стыд.

— Баронет, вы смущены? — с улыбкой спросила графиня, — пойдемте же в сад. Я должна поблагодарить вас за подарок.

И она увлекла меня за собой.

Возле северной стены замка был разбит небольшой, но ухоженный сад. Яблони, с молодыми завязями смотрелись молодо и весело. Блестящие листья вишен пахли летом. Графиня сорвала со ствола вишни застывшую коричневую капельку древесного сока.

— Зовите меня Жанной, — сказала она и положила капельку себе в рот, — вам нравится вишневый сок? Говорят, он сгущает кровь.

— В детстве я любил его, а потом, в Палестине, совсем забыл его вкус. Там было много вкусных плодов, но вишневых деревьев я не видел ни разу. Вишня — дерево севера.

— Тогда вот вам, — графиня сорвала еще одну капельку сока, — вспомните детство.

Я взял из ее тонких пальцев и положил капельку в рот, и когда капелька стала таять, действительно вспомнил детство и вишневое вино, которое готовила матушка Данута, ее полные, пунцовые от сока руки, и нас, мальчишек, просящих еще кружечку вишневого сока. Матушка ворчала, что мы выпьем все и ей не хватит на вино, но каждый раз подливала нам сок, от которого во рту разливалась кислая оскомина.

— Вы наверное волшебница, фея Моргана? Мне и в правду вспомнилось детство.

Жанна улыбнулась.

— Все дети едят вишневый сок. Я тоже, когда была ребенком, его ела. Он так забавно прилипает к зубам…

Она была интересной собеседницей. Умной и смелой в суждениях. Мы говорили довольно долго о разных пустяках и, несмотря на то, что темы разговоров были мелочны, даже в мелочах Жанна находила какие-то забавные особенности. Время пролетело незаметно. Пришла одна из девушек и сообщила, что все для обеда готово. Графиня пригласила меня к столу. Идя по двору крепости, а потом, покоями замка, я удивлялся тому, с какой основательностью, с каким знанием военного и зодческого дела все было построено. Ах, если бы Шюре было таким! Какое наслаждение для рыцаря владеть поместьем, подобным ла Мот!

Обильная пышная трапеза затянулась до полуночи. Вино лилось рекой. Я сидел вместе с графиней во главе стола, слушая здравицы, и под вечер мне стало казаться, что я сижу на своей свадьбе. Музыканты играли веселые мелодии. Челядь танцевала до упаду. Два актера разыгрывали смешные сценки, над которыми смеялись все, держась за животы. Кубки поднимались за меня и графиню, за графиню и за меня … Я был пьян и целовал ее руки, пожирая взглядом вид ее полных, упругих грудей, нежную розовую кожу шеи, завитки черных волос, черный пушок над верхней губой. Я перестал понимать, насколько пьян, и уже готов был увлечь графиню в укромный уголок, когда Гамрот осторожно стал уводить меня, шатающегося от вина, в покои. И там, когда верный слуга раздел меня, я рухнул на ложе и ощутил на груди руки Гвинделины. Она прижалась, потерлась щекой о мое плечо и тихо спросила:

— Ты не забудешь меня?

Не смотря на то, что хмель основательно завладел разумом, я все же понял, что она хочет сказать. Мне неожиданно сделалось страшно от мысли, что однажды рядом Гвинделины может уже не быть. Манящие груди Жанны, ее губы, приоткрытые в полуулыбке, ее грациозные движения и умные речи вдруг померкли разом перед простой, честной, искреней любовью Гвинделины. Мне стало не нужно того, что я мог получить, взяв Жанну в жены. Мне была нужна только Гвинделина. Я коснулся губами льняных волос подруги, оставив ее вопрос без ответа.

Что я мог ей тогда сказать?

Вернулся Жак, а с ним — тот забитый узник. Мне принесли чисто вымытую бадью и деревянную крышку, пахнущую сосновой смолой. Я сказал Жаку «спасибо». Он просиял и поспешно ушел вместе с узником. Я опять вернулся на свою солому. Странно, но я привык к своей темнице. Сейчас я прилягу и вновь погружусь в воспоминания. С чего это вдруг я стал думать о прошлом? Прожитую жизнь, обычно, вспоминают перед смертью. Неужели я скоро умру, неужели меня казнят? Нет, такого не может быть. Это все плотники, проклятые плотники, строящие что-то во дворе тюрьмы. Интересно, что они строят — виселицу, помост с плахой? А может быть, просто сарай, или еще какую-нибудь хозяйственную мелочь? Держи себя в руках, граф ла Мот. Все закончится хорошо. Иначе и быть не может. Ты чувствуешь это. Ты всегда предвидел исход боя. А сейчас твое заточение и есть бой, сражение с приспешниками Папы и преданным ему ненавистным французским королем. Тебя однажды выпустят, ты снова увидишь сына, сядешь вечером у камина, будешь слушать рассказы старого слепого Жоффрея, попивая вместе с ним вино, то самое, что каждый год отсылаешь герцогу, и заедать напиток богов сушеным виноградом. У ног будет лежать верный Гектор, помахивая куцым хвостом, а на ковре, привезенном из Палестины, возиться с игрушечными доспехами Филипп… Быть может, придет слуга и скажет, что приехала госпожа. Тогда ты возьмешь Филиппа за руку и пойдешь с ним встречать Жанну, которую ему велено называть матерью. Гвинделина, «матушка» Филиппа, которая не смеет называться в свете иначе как его кормилица, поспешит приготовить ей комнату. А потом будет вечер, и долгий ужин один на один с Жанной. А когда он закончится, и ты встанешь, чтобы уйти из общества Жанны в нежные объятия Гвинделины, матери твоего сына, единственной Женщины в твоей жизни, ты как всегда, напоследок коснешься поцелуем вишневых от вина, пылких, но холодных губ жены… И увидишь, как в ее существе просыпается от поцелуя женщина.