Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
– В том-то и беда; мы друг друга совсем не знаем. Мы просто по мелочам действуем друг другу на нервы; на том дело и кончается. Но вы мне навсегда запомнитесь, как улыбка на лице вашей страны.
– Как мило, - сказала Динни, - хотелось бы, чтобы это была правда.
– Если вы подарите мне вашу фотографию, я буду хранить ее всю жизнь.
– Конечно, подарю. Не знаю, есть ли у меня приличная, но пришлю вам лучшее, что найду.
– Спасибо. Если позволите, я здесь сойду; мне трудно владеть собой. Машина вас доставит куда нужно.
Он постучал по стеклу и сказал несколько слов шоферу.
– Прощайте!
– сказал он, снова взял ее руку, посмотрел на нее долгим взглядом, сильно ее сжал и протиснул в дверцу свои могучие плечи.
– Прощайте!
– шепнула Динни, откинувшись на сиденье и чувствуя, как у нее сдавило горло.
Через пять минут машина остановилась у дома Дианы, и Динни вошла туда в самом подавленном настроении.
Когда она проходила мимо комнаты Дианы, которой сегодня еще не видела, та приоткрыла дверь.
– Зайдите на минутку, Динни.
Она говорила шепотом, и у Динни мороз пробежал по коже. Они сели рядом на большую кровать, и Диана торопливо прошептала:
– Он пришел ко мне вчера вечером и остался. Я не посмела ему отказать. В нем какая-то перемена; у меня предчувствие, что это начинается снова. Он все больше теряет над собой власть, во всем. Мне кажется, надо поскорее убрать детей. Хилери их возьмет?
– Не сомневаюсь; не то их возьмет мама.
– Может быть, это будет еще лучше.
– А вы не думаете, что вам и самой лучше уехать?
Диана вздохнула и покачала головой.
– Это только ускорит дело. Вы не могли бы увезти детей?
– Конечно. Но вы в самом деле думаете, что он...
– Да. Я уверена, что он все больше взвинчивает себя. Я слишком хорошо знаю симптомы. Вы заметили, что он и пить стал больше по вечерам? Одно к одному.
– Хоть бы он пересилил свой страх и стал выходить из дому!
– Боюсь, что это уже не поможет. Дома мы по крайней мере знаем, что с ним; мы сразу заметим, если произойдет самое худшее. Я так боюсь, как бы чего-нибудь не случилось при посторонних; тогда у нас руки будут связаны.
Динни стиснула руку Дианы.
– Когда мне увезти детей?
– Чем скорее, тем лучше. Ему нельзя об этом говорить. Вам придется уехать тайком. Если ваша мама сумеет взять к себе и мадмуазель, она поедет отдельно.
– Я, конечно, сразу же вернусь.
– Динни, я не решаюсь вас об этом просить. Я не одна, тут прислуга. Не могу же я сваливать на вас мои неприятности.
– Вернусь, не спорьте. Я возьму машину у Флер. Он не рассердится, что дети уехали?
– Только если поймет, что их отослали из-за него. Я скажу, что их давно уже пригласили.
– Диана, - спросила вдруг Динни, - вы его еще любите?
– Люблю? Нет!
– Значит, это только жалость? Диана покачала головой.
– Сама не знаю; тут и прошлое, и сознание, что, если я его брошу, я помогу судьбе его добить. Страшная мысль!
– Понимаю. Мне жаль и вас обоих и дядю Адриана.
Диана провела ладонями по лицу, словно стирая с него всякие признаки волнения.
– Не знаю, что у нас впереди, но зачем мучиться заранее? Что касается вас, дорогая, ради бога, не давайте мне отравлять вам жизнь.
– Ничего. Мне сейчас полезно отвлечься. Знаете поговорку: старой деве нужна встряска, а потом венец и ласка.
– А когда же у вас будет венец и ласка, Динни?
– Я только что отказалась от безбрежных просторов прерий и чувствую себя негодяйкой.
– Вы - на распутье между безбрежными просторами прерий и морской пучиной, да?
– Боюсь, что так и останусь на распутье. Любовь порядочного человека и тому подобное, видно, ничуть меня не трогает.
– Подождите! С таким цветом волос в монастырь не берут.
– Я покрашусь в свой настоящий цвет: льдины ведь зеленоватые.
– Говорю вам, - подождите!
– Подожду, - сказала Динни.
Через два дня Флер сама привела машину к дверям дома на Окли-стрит. Детей и багаж погрузили без всякой помехи, и они тронулись в путь.
Путешествие было томительным - дети не привыкли к прогулкам в машине, но Динни оно показалось настоящим отдыхом. Она и не подозревала, как действовала ей на нервы трагическая обстановка на Оклистрит; а ведь прошло всего восемнадцать дней с тех пор, как она уехала из Кондафорда. На деревьях ярче горели осенние краски. Ясный октябрь сиял нежным, мягким светом; в воздухе, как только они удалились от города, потянуло любимым запахом моря, из деревенских труб поднимался дым, а со сжатых полей взлетали грачи.
Они поспели как раз к обеду, и, оставив детей с мадмуазель, которая приехала поездом, Динни пошла гулять с собаками. Она остановилась у старого домика - он возвышался над проходившей внизу дорогой. Входная дверь открывалась прямо в жилую комнату, где при скудном огне сидела одинокая старушка.
– А! Мисс Динни!
– сказала она.
– Ну и как же я рада. Не видела вас, почитай, целый месяц.
– Я уезжала, Бетти. Как поживаете?
Маленькая старушка - она была совсем карманного формата - важно сложила руки на животе.
– Опять животом маюсь. А вообще-то я здорова, - доктор говорит, я молодец. Вот только живот донимает. Говорит, мне надо есть побольше, да мне и самой хочется, мисс Динни. А как съем кусок, так сразу тошно, ей-богу, правда.
– Бедная, как мне вас жалко.
– От живота одни неприятности. От живота и от зубов. Не знаю, зачем только они нам. Нет зубов - ничего не прожуешь, живот болит, есть зубы жуешь, а он все равно болит.
Старушка тоненько захихикала.
– Он еще говорит, будто мне и остальные зубы надо выдернуть, мисс Динни, а мне их жалко. У отца зубов совсем нет, а он яблоко запросто разгрызает, праве слово! Но в мои годы мне уже не дождаться, пока десны затвердеют, как у него.